В канале, Бискайском заливе и Атлантике Владимир Алексеевич не перестает расхваливать свое приобретение, или, лучше сказать, создание, то жене, то первому командиру "Владимира" капитан-лейтенанту Аркасу, то пассажиру, русскому посланнику в Лиссабоне, то, наконец, завербованному в службу парусному мастеру. Господин Мартин великодушно согласился (с четырьмя дамами своего семейства!) есть русский хлеб в Николаеве, а одновременно надеется описывать силы русского флота первому лорду британского адмиралтейства.
Господину Мартину Владимир Алексеевич показывает, что трубы не мешают "Владимиру" нести паруса на трех мачтах, а грузные колеса с плицами не препятствуют бегу фрегата под силою ветра. Посланника Корнилов поражает медными креплениями, мощными котлами и машинами с качающимися цилиндрами в четыреста сил. Что до милой Лизаньки, то, влюбленная во все, что нравится ее красивому и деятельному мужу, она и без просьбы восхищается рубкой красного дерева с бронзовыми украшениями. Молодая женщина мечтает в этом роскошном помещении совершать морские прогулки в Одессу, и на южный берег Крыма.
Из всех собеседников посланник наименее поддается восторгам. Кутаясь в редингот, посланник гуляет по шкафуту с Корниловым и осторожно напоминает, что один пароход с шестью бомбическими орудиями бессилен против больших эскадр, тоже управляющихся силою пара.
– Мы приближаемся, Владимир Алексеевич, к Лиссабону. Не вспоминается ли вам, что здесь вынужден был спустить флаг достойнейший боевой адмирал Сенявин?
Корнилов пожимает плечами. Барон Бруннов, российский министр в Лондоне, недавно заверил его в отличном расположении английского правительства к России. И потому Корнилов заверяет посланника:
– Если бы Англия и захотела вмешаться в неминуемый наш спор с "больным человеком", она опоздает придвинуть свои эскадры. Мы раньше займем проливы и сумеем их запереть. Конечно, наш флот пока парусный, но имеет вспомогательную движительную и транспортную силу колесных пароходов, которых на Чернорл море будет до двадцати.
Сомнения дипломата не могут омрачить Владимира Алексеевича. При огромной жажде деятельности, при надежде через Лазарева стать у руля управления флотом, перспективы представляются ему безоблачно-прекрасными. Как часто случается с умными, но безудержно увлеченными людьми, веру в себя молодой деятель перекосит на любимый флот и политическую обстановку. Ему хорошо в отличном и комфортном вояже в кругу своей семьи. Просторно его мыслям и планам. Так почему бы опасаться, что не устроится и все прочее к лучшему!..
Пока в Лавалетте британский шкипер с наемною командой грузят уголь и приготовляют "Владимир" к переходу в Одессу, Корнилов делает с женою визиты и знакомит ее с местами, в которых проходила его мичманская служба на "Азове".
Он вспоминает здесь Истоминых, Путятина и многих других сослуживцев, и особенно милейшего Павла Степановича, который и тогда отличался уже странностями заядлого холостяка. Неясная мысль, что в отношении к товарищам и старшим сослуживцам придется скоро стать в положение начальника и руководителя, что снова возникнут интриги и жалобы, заставляет Корнилова не ожиданью сосредоточиться.
– Ты что, Володя? – беспокоится Елизавета Васильевна.
– Так, подумалось, что многие из наших, эгоисты в службе, мыслят лишь о своем благополучии и чине. Может быть, один Павел Степанович бескорыстен. Жалко, что недостаточно интересуется нововведениями. В военное время он сможет командовать отдельной эскадрой и вообще – отличный морской офицер. Но разве сейчас достаточно знать детали отделки и снабжения судов? Надо иметь широкие интересы.
Он разводит нервные красивые руки, будто высыпая груду камней, из которых следует сложить новое здание.
– У меня столько планов, Лизанька, что я боюсь оглушить нашего старика. Флоту промышленность нужна. Например, предприятие, по производству морского клея. С офицерами занятия надо вести по тактике и эволюциям. Закончить надо книгу "Артиллерийское учение". И главное – строить, строить…
Когда Павел Степанович с отрядом приходит в Одессу, Корнилова уже нет. На пароходе "Северная звезда" он вместе с Лазаревым отправился в Николаев. Капитан-лейтенант Аркас докладывает Нахимову, что для него оставлены письмо и ящик с книгами.
– Хорошо-с! Вы вступили в командование? Можете мне показать "Владимир"?
– Прикажете сейчас? По механической части объяснения дает прапорщик, но если угодно, я позову мистера Винга.
– Зачем же русскому адмиралу на военном пароходе расспрашивать иностранца? Вы год пробыли на постройке разве зря?
Аркас отказывается от помощи англичанина, но хватается за другой якорь спасения:
– Разрешите с нами быть лейтенанту Бутакову, ваше превосходительство.
– Это какой Бутаков? Григорий? Конечно, зовите.
Нахимов одобрительно оглядывает молодого человека. Открытое доброе лицо и особенно хорош выпуклый чистый лоб.
– Давно ли юный мичман переписывал списки книг для библиотеки и переводы статей. Вырос Григорий Иванович! Нельзя уж не по отчеству величать. Интересуетесь пароходами?
– Так точно, – вспыхивает лейтенант. – Я служу на пароходах, но это же первый военный пароход наш, в полном смысле военный. И я думаю, ваше превосходительство, я вот давеча говорил капитан-лейтенанту, что на пароходах принципы эволюции будут иные.
Нахимов без удивления и без снисходительности к младшему, какая сейчас звучала в его обращении, спрашивает:
– Точно ли дело в принципах? Возможности управлять боем, конечно, иные.
– Так как эти возможности не требуют добиваться наветренного положения, так как они позволяют навязывать бой и устраивать с помощью пара выгоднейшие позиции для пальбы, с одной стороны, а с другой – маневрировать от огня противника, то они и становятся новыми принципами, – быстро отвечает лейтенант, и за гладкой речью Нахимов ощущает пытливую самостоятельную мысль.
– Любопытно, любопытно, Бутаков. Вы в Севастополе ко мне загляните. Вы свои мысли бумаге доверьте, чертежом подкрепите.
Бутаков и Аркас обмениваются недоверчивыми взглядами. Оба ждали, что "парусник" Нахимов презрительно отнесется к пароходному патриотизму. Но гость уже выходит из каюты, и надо следовать за ним.
Адмирал начинает осмотр с машины, и тут удивление офицеров растет с минуты на минуту. Словно Нахимов плавал на многих пароходах или был при стройке "Владимира". Вопросы его точны и обнаруживают знакомство с разными системами котлов и машин. Переходя из одного помещения в другое, он не спрашивает о назначении принадлежностей и занимается деталями, едва знакомыми Аркасу и немногим больше прапорщику-механику.
Потом просит фонарь и в трюме осматривает стенку корпуса. "Что тут, вторая обшивка?"; "Кажется, одна расположена под углом в сорок пять градусов к набору?"; "Гм, строитель, значит, учел повреждения "Террибл".
На палубе он размеряет шагами места для вращения пушек.
– Не так свободно, как на парусниках, но ничего – стрелять можно. А, Бутаков? Лучше бы все-таки иметь винт, чем эти нашлепки. Да и уязвимое место – кожух. И нежданно строго обрывает разговор:
– Советую учиться использовать колесные пароходы, но не увлекаться ими. Будущее непременно за винтом. Он обеспечит пароходам сохранение всех достоинств парусных судов.
Пока спускают книги в шлюпку фрегата, Нахимов обращается к Аркасу:
– Вы в Николаев? Передайте Владимиру Алексеевичу мою признательность. Ждем его скорее в Севастополь. Чаю, и он заскучал в заграницах без флота да без морской семьи.
Но до желанной встречи должно пройти много месяцев. Наступает зима, а Корнилову, получившему чин контр-адмирала, назначенному в общее присутствие черноморского интендантства и фактически приступившему к исполнению обязанностей начальника штаба главного командира флота и портов, некогда мчаться в Севастополь.
Первый год после заграницы пробегает в трудах зимою и в плаваниях с весны до глубокой осени, ничем не затемняя планов Корнилова. А в феврале 1850 года происходит важное событие в его жизни, обеспечивающее путь к новому возвышению. Он едет в Петербург с докладом в Главный морской штаб к самому царю.
Николай принимает Корнилова в своем военном кабинете. Походная жесткая кровать театрально демонстрирует скромный трудовой образ жизни российского самодержца. Он осматривает Владимира Алексеевича с высоты своей сажени, переводит глаза с худощавой нервной фигуры адмирала на папку в опущенной по-строевому руке.
– Ты привез мне чертежи ваших построек?
– Да, ваше величество. Проекты нового Севастопольского адмиралтейства.
– Разверни.
Император не садится и не сгибается. Его длинный костистый палец бродит по аккуратным планам с каллиграфическими надписями. Накладная грудь топорщится. Набитый ватою мундир должен придать императору то ложное молодечество, которым маскируется прогнившая под его управлением монархия.
