— Благослови вас Господь! — возгласил Аврамий. — Не медлите, мужайтесь, ратуйте, бейте неверных латинян! Не бойтесь ничего и не опасайтесь отнюдь, ибо тот, кто из вас ныне за святое дело погибнет, воистину не умрет, но обретет жизнь вечную!
Тогда казаки перестали добычу делить и, взявши в руки оружие, побежали в бой. А мы с Аврамием пошли к реке, и там встретили множество казаков, без боя возвращавшихся в стан свой, отягощенных взятыми у литвы богатствами. И этих казаков Аврамий стал к битве побуждать, хвалил их и славил, и на мужество товарищей их указывал, которые бьются с литвою насмерть у святого Климента.
Казаки сперва не послушались и стали спорить меж собою, говоря:
— Не хотим без дворян биться! Мы тут уже два года воюем, а они, бездельники, в Ярославле отъедались, а теперь ленятся и за нашими спинами хотят отсидеться! Им бы только поместьями богатеть, а нашими руками жар загребать, а после оставят нас нагими и босыми и скажут: «Спасибо, ребятушки, ступайте теперя к себе на Дон и от трудов отдыхайте, да не мешайте нам державные дела уряжать да денежки считать».
Вдруг увидели мы, как с городского берега сотни три земских пошли через реку Крымским бродом и на литовские роты стали смело нападать.
— Кто там воеводой? — казаки друг у друга спрашивали. Но за дальностью не могли углядеть, пока один самый зоркий не воскликнул:
— Это Минин! Ишь как расхрабрился детина, даром что мясник. А литва-то, гляньте, побежала! Давай, Козьма, топчи их, собак!
Тут Аврамий снова стал казаков возбуждать.
— Кричите ясак «Сергиев!» — сказал он. — Чудотворец вам поможет, узрите воочию славу Божию!
— Что ж, братцы, испытаем совет поповский? — сказали казаки. — Слыхали: обещана нам помощь святого Сергия!
Тогда поворотили они к острогу на бой, только десяток своих оставили добычу стеречь. И скоро мы их видеть перестали за развалинами, только слышали их вопль дружный: «Сергиев! Сергиев!»
А мы с Аврамием пошли далее и пришли к главному казачьему стану. Здесь казаки во множестве предавались винопитию и костяному игранию, никто же из них будто и не ведал, что в единой версте отсюда у святого Климента пылает брань великая и судьба Российского государства решается.
Аврамий и тут принялся казаков поднимать и к битве побуждать. А я к Трубецкому пошел; его же не случилось на месте, и я несколько времени пождал. Когда же появился он, я ему пал в ноги и сказал слово убедительное, кое здесь излагаю вкратце изза длинноты его: да не постигнет меня прежде времени бумажное оскудение.
— Государь Дмитрий Тимофеевич! — сказал я. — Смилуйся, пожалуй, попомни Бога и проч. Как нельзя исчислить звезды небесные и песок морской, так же и подвиги твои и великие свершения воинства твоего никто не возможет перечесть. Слава и проч. Размысли своим умом: что делаешь? Неужели погубишь всё? Когда гетман третьего дня пошел на земских людей, твои казаки худо помогали и мало, оттого у земских на казаков обида составилась, оттого же ныне земские вам худо помогают, когда брань чинится на вашем берегу в Заречье. Да не смутится сердце твое нерадением земских! Ведь сегодня ты мог бы стократно возвеличить славу свою и превыше всех древних знаменитых воевод вознестись, и сияние твое затмило бы даже великого Александра царя Македонского, и Юлиуса цесаря Римского, а может, осмелюсь и дерзну сказать, даже и самого Феодора Стратилата, аки ясное солнце затмевает луну и звезды. Для этого надобно гетманов обоз захватить, коего меньшую часть твои люди уже взяли в остроге у святого Климента; большую же часть литвяки подвозят теперь к святой Екатерине Великомученице.
Пока длилась беседа моя с князем Трубецким (а длилась она изрядное время, написано же здесь только вкратце), Аврамий в казачьем убеждении добро преуспел. Побежали казаки стемглав к святому Клименту, иные даже без шапок, только оружие схватили. Аврамий вместе с ними устремился к месту чинимой брани. Трубецкой же, глядя на этот самовольный исход казаков из табора, смягчился сердцем и решил обиду свою на Пожарского забвению предать, и стяжать себе славу в битве решительной.
Стал он кликать оставшихся в стане людей и в полки их уряжать. Когда же урядил, повел их следом за вперед убежавшими казаками. Я с ними пошел, и скоро достигли мы острога у святого Климента. Там немногие казаки последнее добро с возов литовских меж собою делили, а почти все возы ужи стояли пусты. Литвы же нигде видно не было.
Тогда те казаки, которые с нами пришли, хотели тех, которые у возов, за самовольное взятие добытого кровью общего добра побить. Но увидели, что на возах только мешки с овсом и иным брашном скотским, и раздумали бить сильно, и только вмале побили. Князь же Трубецкой у тех битых спрашивал, где остальное воинство. И они ему отвечали, что бьютя казаки с литвою у святой Екатерины, где главный литовский обоз. И просил князь своих казаков оставить ругательство междоусобное и поспешить в бой. Казаки же и сами того желали, ибо чаяли в главном гетмановом обозе лучшим добром поживиться. И мы пошли к святой Екатерине.
Вскоре увидели мы бегущих навстречу казаков, и от них сведали, что помощью Божией и заступничеством святого Сергия учинилась над врагами победа полная. И все возы их с запасом ественным и боевым, для осадных поляков приготовленные, достались казакам. Гетман же, потеряв не только возы, но и знатную часть войска, отступает с малыми остатками и со срамом и лезет на гору Воробьеву, помышляя единственно о спасении жизни.
Аврамий выбежал из-за развалин; а дорогие ризы святительские на нем замараны и изодраны, лицо же светом радости сияет:
— Данилушко, победа! Одолели гетмана!
И, после краткого отдохновения звучность голоса обретя, возвестил громко:
— Благословен Господь Бог наш, через угодника своего святого Сергия творящий дивное и неизреченное! Ему же слава вовеки!
И князю Трубецкому, на коне сидящему как бы в недоумении, сказал:
— Княже! Передай казакам своим мое верное и истинное слово: что пожалованы будут они щедро от дома Пресвятой Троицы, даже если и всем инокам для этого придется последние ризы отдать. Только бы и впредь служили казаки также ревностно и усердно общему святому делу!
И пошли мы с Аврамием ко князю Пожарскому на Арбат, а гонцы с вестью счастливой вперед нас поскакали. И было всюду великое ликование.
Ходкевич убежал от Москвы прочь, ушел неведомо куда с малой горсткой людей. Осадные же поляки не верят поражению гетманову и упорствуют в злобе своей, и говорят, что скоро он вернется с новою силой и новыми запасами. А мы их в Каменном городе, сиречь в Кремле и в Китае крепко заперли и сильно утеснили, и обнесли Каменный город рвом и валом земляным, и поставили туры в трех местах: у бывшего Пушечного двора, в Девичьем Георгиевском монастыре и у Всех Святых на Кулишках. Из туров же бьем по башням непрестанно. В город же ядер не мечем, дабы Божьим храмам вреда не причинить.
У поляков же в Кремле теснота великая. А в Китае городе жить им нельзя, ибо все дома там спалены огнем. Случилось же это еще до прихода Пожарского, когда казаки при сильном ветре дующем пустили в Китай город каленые ядра и пособием такого ухищрения подожгли в городе жилища, так что всё напрочь выгорело, одни городские стены остались.
Тогда поляки из Китая пошли в Кремль переселяться, и за нехваткой домов полезли в подвалы. В один же подвал, где прежде пушечное зелье хранилось и пол был усыпан порохом, вошел некий важный пан со слугою; а слуга нес свечу горящую; и упала со свечи искра, и взорвался порох, и взметнуло весь подвал на воздух, а от того пана и от слуги одни брызги остались. И поляки тогда перестали в подвалах селиться.
Аврамий уехал в Троицу изыскивать казакам жалованье обещанное.
Князья же Пожарский и Трубецкой меж собою помирились, и построили общий разряд на Неглинной на Трубе, и там все войсковые и державные дела теперь решаются. И поставлено, чтобы только тем указам силу иметь законную, кои подписаны обоими воеводами. Если же только один подписал, то такую грамоту в закон не ставить.
Приехал к казакам Семен Шаховской, знатнейший из воров и всех смут заводчик, христианской крови главный проливатель, он же Северскую землю мутил при царе Василии, и поляков на Русь призывал, и второго ложного Димитрия он же восставил, и Ивана Болотникова к бунташному дерзновению побудил, и прочая. Ныне же он восхотел казаков против князя Пожарского озлобить и с земскими людьми конечно поссорить. И казаки, наслушавшись его воровских подстрекательств, начали дворянам пакостить. И некому их умирить, понеже келарь Аврамий уехал в Троицу, а других святителей казаки вовсе не слушают.
Приехал из Троицы от келаря Аврамия инок Афанасий Ощерин, привез пять крытых возов с каким-то добром, а сам глядит невесело.
