И еще я думал, если я сделаю второй рентгенкабинет, меня снова куда-нибудь перебросят и заставят делать третий аппарат, и что же – так до конца моих дней или срока?..
Кто-то на 40-й шахте обозвал меня «человек-завод», но я не человек, я египетский раб – не имею никаких прав. Даже римские рабы могли выкупиться и стать вольноотпущенниками, но только не мы – рабы сталинской системы...
И снова старая мечта зашевелилась в голове – когда же наконец околеет Сталин? И околеет ли вообще... И мог ли я знать тогда, что до этого счастливого дня осталось уже меньше года?..
Верю я – придет пора —
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра...
Б. Пастернак
Второй раз меня подводят к знакомой вахте. Встретили меня очень хорошо, да и я был рад пожать руки своим старым товарищам, все они были на месте, все были живы и здоровы. Конечно, они слышали про мои дела на 40-й шахте, сердечно поздравляли и обнимали и, смеясь, предсказывали, что вот скоро и в нашем лагере появится рентгенкабинет – Олег-то прибыл...
Чудесные это были люди – Михаил Иванович Сироткин, Лев Владимирович Курбатов, Илларий Георгиевич Цейс, Юрий Иванович Шеплетто, Валентин Александрович Мухин, Василий Константинович Михайлов, Игорь Александрович Березовский, Сергей Михайлович Шибаев, Георгий Гаврилович Рожковский, Александр Сергеевич Любимов, Бруно Иванович Мейснер, Виктор Всеволодович Юдин, Федор Моисеевич Жаткин, Виктор Моисеевич Гольдштейн и многие, многие другие... Ну и конечно, все врачи и фельдшера, кроме Пономаренко, которого перевели в другой лагерь. Теперь я уже знал, зачем меня сюда доставили, и только после посещения столовой я не спеша пошел в санчасть, в знакомый корпус, и предстал пред светлые очи главного врача, капитана медицинской службы Ольги Вячеславовны Токаревой, ставшей для меня на много лет «гражданином начальником». Встретила Токарева меня ослепительным блеском золотых зубов, дружелюбной улыбкой и, не предложив мне сесть, с чувством воскликнула:
– Что же это вы, Боровский, удрали (!) из нашего лагеря и не сказали мне, что можете сделать рентгеновский аппарат? Ведь я бы все сделала, чтобы вам помочь!
– Так уж случилось, гражданин начальник, – смиренно ответил я.
– Вы знаете, мы целый месяц дрались за вас в Управлении Речлага, нам это стоило больших трудов!
– Я не знал об этом, – честно сознался я.
– Дело вот в чем, после долгих хлопот нам удалось получить новый рентгеновский аппарат, но не диагностический, как мы просили, а терапевтический, который, как вы понимаете, нам совершенно не нужен. Подумав, мы решили, что вы сможете его переделать в диагностический, ну а мы вам поможем всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами.
Так вот почему Лисовенко спросил меня, могу ли я сделать терапевтический аппарат. Все для меня стало ясно.
– Скажите, аппарат кто-нибудь уже собирал?
– Что вы! Мы никого не подпускали даже к ящикам, они так и стоят нераспакованные, мы ждали вас.
– Ну хорошо, разрешите мне осмотреться, подумать и через три-четыре дня я вам сообщу, что нужно будет сделать для постройки рентгеновского кабинета и диагностического аппарата.
– Согласна. Жить будете в хирургическом стационаре, a питаться через кухню санчасти, я уже распорядилась.
На этом мы и расстались. Произошло это в начале июля 1952 года. Не мешкая, я направился в знакомый хирургический стационар и в сопровождении всех врачей, фельдшеров и медсестер зашел в те же две палаты, в которых зимой 1949 года мы вместе с Сашей Эйсуровичем собирали маленький, палатный рентгеновский аппарат. Заглянул и в маленькую темную палату, где я лежал больной туберкулезом и решил тихо уйти из жизни, и если бы не Пономаренко, давно бы мои кости сгнили в унылой тундре.
Но теперь ситуация изменилась, я не нервничал и не боялся, что что-либо не будет работать, на лагерном языке я был «в законе», мне все верили и, по мнению всех заключенных и вольных врачей, я был в Воркуте по рентгеновским аппаратам специалистом номер один. Стоило ли мне теперь волноваться?
Но, тем не менее, я должен был снова хорошенько подумать и найти правильное решение, что мне делать с терапевтическим аппаратом: просто переделать его в диагностический или... Над этим «или» я и ломал голову целых три дня, отпущенных мне Токаревой, и наконец нашел решение. Оно было простым и потому удачным... Как я и обещал «гражданину начальнику», через три дня я изложил ей свой план – изготовить в мехцехе шахты по моим чертежам диаг ностический штатив и, используя генератор высокого напряжения терапевтического аппарата, оснастить кабинет двумя рентгеновскими аппаратами с общим электрическим питанием и управлением. Переключение системы с диагностической на терапевтическую занимало бы всего несколько минут. Токарева согласилась с моим предложением и обещала, если потребуется, всяческую помощь.
Пока я размышлял над планировкой кабинета и конструкцией нового штатива, выздоравливающие больные, в порядке «трудовой терапии», под моим руководством, распаковали большие ящики и извлекли все составные части большого аппарата, окрашенные эмалевой краской цвета «слоновой кости». Терапевтический аппарат ничем не отличался по своим характеристикам от обычного промышленного рентгеновского аппарата, с помощью которого на заводе в Ленинграде я просвечивал сварные соединения котлов и турбин толщиной до шестидесяти миллиметров. Места для кабинета мне выделили много, и я решил построить просторную аппаратную, пультовую, фотолабораторию, а главное, большую приемную, в которой больные могли бы ожидать своей очереди в «культурных условиях». Рентген-кабинет по моей планировке имел два выхода на улицу, это была моя хитрость, и я гордился, что сумел убедить начальство в необходимости двух выходов. Не помню, что я врал про необходимость, но врал, видимо, весьма убедительно, и сколько раз за годы моей работы два выхода из кабинета спасали меня и моих друзей от малых и больших неприятностей...
Все выделенные мне помещения были в плохом состоянии и нуждались в ремонте. Этим обстоятельством я и решил воспользоваться, чтобы сделать рентгенкабинет не только удобным, но и красивым медицинским учреждением. Условия позволяли: материалы для ремонта мне обещала Токарева, а рабочей силы было сколько угодно.
Чтобы врачи и начальство меня не торопили со строительством рентгенкабинета, я на скорую руку собрал терапевтический аппарат, оборудовал фотокомнату и только хотел начать опробование техники, как случайно обнаружил на корпусе одного из генераторов большую вмятину, возникшую, видимо, во время транспортировки, когда ящик хорошо приложили. Вмятина меня насторожила, и я решил проверить, не случилось ли чего внутри бака. Вымыв руку до плеча и протерев ее как следует спиртом, я залез в бак с маслом и обнаружил, что один из кенотронов разбит и висит на проволочках рядом с высоковольтным конденсатором. Трудно сказать, что произошло бы с аппаратом, если бы я включил его, не исправив повреждения. Конечно, и в этом случае я смог бы запустить аппарат, но ремонт генератора надолго задержал бы все монтажные работы. Я поставил новый кенотрон, испытал аппарат и проверил все элементы схемы. Все работало отлично. Не успел я сделать несколько пробных снимков, как навалилась на меня большая работа – то и дело открывалась дверь из коридора стационара и вкатывали белую высокую каталку, на которой сидел или лежал, иногда без сознания, травмированный – очередная жертва несчастного случая на шахте или на стройке. Осторожно, чтобы не причинять больным лишних страданий, я их не перекладывал под аппарат, а иногда снимал прямо на каталке. Приходилось снимать то тазобедренный сустав, то ребра или череп. Голеностопный или локтевой суставы «приходили» сами, опираясь на костыли или палки. Иногда травмированные тихо умирали у меня в кабинете, как правило, это те, кто получил перелом основания черепа. О такой травме я уже догадывался по тонкой струйке крови, вытекающей из ушей. Но я все равно снимал, даже умерших, так как врачам важно было задокументировать причину смерти...
Токарева и все врачи решили, что мои снимки хорошего качества, но мне такая работа стала крайне обременительной, совершенно не оставалось времени ни для строительства рентгенкабинета, ни для проектирования и изготовления второго штатива. Пришлось обратиться к врачам с убедительной просьбой – посылать ко мне больных только в исключительных случаях, ведь обходились же они столько лет без рентгеновских лучей... А я, в свою очередь, обещал им открыть кабинет месяца через два-три, все-таки работы было еще очень много...
Размышляя о конструкции обоих аппаратов, я решил, что второй штатив, который мне надо соорудить, внешне не должен отличаться от штатива стандартного терапевтического аппарата, изготовленного на Московском рентгеновском заводе в Теплом Стане. Все основные несущие детали московского аппарата были литыми, прочными и красивыми. Конечно, задача очень трудная, но и возможности у меня уже иные, чем в лагере шахты № 40, а главное, я был твердо уверен в своих силах...
