В европейской науке не раз выражалось удивление, что это случилось так поздно, что так долго нельзя было истребить старинное почтенное имя Республики, так трудно было императорам почувствовать себя царями, — назваться же царями они так и не назвались. На эти насмешливые недоумения хорошо отвечает московский профессор Виппер в блестящей своей работе «Очерки истории Римской империи»:
Это вовсе не смешная претензия фактически пригнетенных людей. Те новоевропейцы, которые смеялись над республиканской традицией, сохраняющейся в школе, суде и литературе императорского периода, показали этим только, что сами не избавились от некоторых феодально- крепостнических привычек и идей средневековья. Соответствием к царю, тех или dominus, ведь было по понятиям тогдашнего римского гражданина — servus; подданными, т.е. рабами, а не гражданами были в его глазах обыватели восточных деспотий. Не надо забывать, что «римское гражданство» заключало в себе не только материальные выгоды, но и моральное достоинство, в свою очередь закрепленное республиканской традицией: оно между прочим означало свободу от телесного наказания, а властям ставило преграду к смертной казни. Если в Европе XX века есть множество людей еще не достаточно прочувствовавших это право элементарной телесной свободы, то из этого не следует, чтобы в римском обществе 2000 лет тому назад не было реального сознания важности такого права. Культура идет неровным шагом, и кое в чем эти древние, жившие так грубо и неуютно, были пожалуй впереди нас. Наивная политическая вера в Риме утверждала, что был «народолюбец» Валерий, раз навсегда закрепивший неприкосновенность личности римского гражданина, предоставив осужденным на смерть обращаться к народу за амнистией. Хорошо известны были также старые законы трех Порциев, воспрещавшие пытки, истязания и вообще телесные наказания пс отношению к римским гражданам.
II
Из всех обманных средств, которыми Август бальзамировал и раскрасил труп республики, диархия была несомненно самым искусным и могучим. Коварное, полупрозрачное раздвоение власти создавало для державца необыкновенно выгодную неопределенность, в которой бесследно расплывалось и утопало множество монархических обязанностей и ответственностей, без потери или ограничения хотя бы одного монархического права. Напротив: диархия давала государю открытую и поощряющую возможность плодить монархические права по желанию почти беспрепятственно, пока не вырастали они в безбрежный деспотизм — власть обращалась в бешеного зверя, подданный в терзаемого скота. За 95 лет, что Римом управляла по Августовой конституции Августова же династия (27 до Р. X. — 68 по Р. X.), «республика» успела разнообразно пережить ужасы Тиберия, Кая Цезаря, Клавдия и Нерона. Имена первых трех достаточно выразительны. Однако четвертый и последний имел же какие- нибудь особые основания хвастаться, накануне самой погибели свой, будто до него государи не понимали, что такое власть, и не умели ею пользоваться. Между тем, диархическая конструкция старой Августовой «республики» не только не была отменена этими тиранами, но, напротив, незыблемым и целым куском пережила и их самих, и междоусобия, которыми ознаменовалось крушение их династии, и стала фундаментом власти для нового правящего дома Флавиев. Документ, из которого мы больше всего знаем о принципате первого века нашей эры, есть lex de imperio Vespasiani (закон о правительских полномочиях Веспасиана), известный у юристов под названием «царственного закона» (lex regia). Документ этот, найденный в XIV веке вырезанным на бронзовой доске, представляет собой копию сенатского постановления, коим Веспасиану были предоставлены сразу все права, которые его предшественники получали понемногу.
Лукавая неопределенность верховной власти в так называемом императорском Риме лучше всего выражается тем, что у нее весьма долго не было названия. Она жила и правила без имени, не имея особого титула, вполне ее выражающего, охватывающего цельность ее компетенции. Вместо титула, верховный владыка снабжен целым рядом определений, прибавляемых к его собственному имени. Фамилия «Цезаря» и прозвище «Августа» сперва обозначают его обычную, но никогда не узаконенную и не наследственную, — так что вернее будет сказать: привычную, — преемственность, а впоследствии, когда настоящие Цезари вымерли, династическую фикцию, указывающую происхождение и непрерывность идеи «государя» в институте римской верховной власти. Уже полвека спустя после Августа, выморочную фамилию и таковой же титул присваивают плебеи Флавии, потом испанские выходцы Нерва, Траян, Адриан и др. В ум стучатся, конечно, аналогии новой истории. Преемники угасшей Августовой династии, наоборот, старательно отстранялись от ее кровного родства и традиций, но воспользовались фамильными прозвищами первых державцев Рима, чтобы показать свою духовную связь с конституцией, которая положила начало державству. Фамилия и титул Октавия Цезаря Августа обратились в характеристику колоссальной власти, которую он сам не хотел назвать, а преемники либо тоже не хотели (Тиберий), либо не умели (Кай Цезарь, которого успели убедить, что титул «царя» — rex, βασιλενξ — для него слишком низок), либо не смели или не успели (Клавдий и Нерон). Но все пятеро понимали объем и характер своей безымянной власти в совершенстве и умели пользоваться ею широко и глубоко.
Однако в фамильных эпитетах этих «Цезарь» и «Август» заключалось и некоторое ограничение власти. А именно: как преемники величайшего патрицианского рода Юлиев, все, приемлющие имена эти, должны были быть патрициями. Те, которые по рождению своему не были таковыми, как Веспасиан и многие в позднейших веках, получали это звание сенатским постановлением. Иначе, глава государства не мог бы быть, вместе с тем, первосвященником, pontifex maximus: то есть главой государственной религии, президентом верховной жреческой коллегии и министром духовного ведомства. Номинальным, конечно, так как понтификат свой императоры всегда правили через заместителей, promagistri.
Наоборот, патрицианство государя, казалось, отрицает возможность для него трибунских полномочий. Между тем, именно они-то, potestas tribunicia, возобновляемые из года в год, являются истинной и главной силой государя: оградой его неприкосновенности и орудием его всемогущего и всеведущего контроля. Один из самых значительных и талантливых исследователей принципата, тюбингенский профессор Эрнст Герцог, отрицает большую важность трибунской власти в общем составе власти принципата. Но в основных источниках нет недостатка в свидетельствах, что сами Цезари, по крайней мере настоящие первые Цезари, Юлии-Клавдии, видели в трибунской власти палладиум принципата.
Август придавал такую важность передаче ему трибунских полномочий, что день, когда она свершилась, 27 июня 23 года до Р. X., значится на его монетах и памятниках, как начало его правления. Единственно о власти трибунской поминает он в знаменитом своем политическом завещании — важнейшем из документов истории принципата — в храмовой надписи, известной под именем Marmor или Monumentum Ancyranum, и хвалится, будто не имел власти больше своих трибунов-коллег. В 22 году по Р. X. родственник правящей династии, М. Силан, сделал было даже попытку вытеснить старое римское летоисчисление по консулам летоисчислением по держателям трибуната, то есть по принцепсам. Но республиканские традиции, как всегда, более цепкие за имена, чем за дело, не уступили новшеству принципата, хотя предложение М. Силана было поддержано даже одним из консулов того года, хотя этот самоотверженный Гатерий предлагал занести сенатское постановление о том на золотую доску. Консульский счет годов уцелел, а трибунский не привился. Даже и указы римских государей помечались именами консулов, что, впрочем, могло тут иметь значение не только хронологическое, но и контрасигнации высшего республиканского магистра.
Третье определение римского государя — император, imperator. Это звание, соединенное с проконсульскими полномочиями, обозначает в государе главнокомандующего армией. Сверх того, он консул, цензор, отец отечества (pater patriae) и, со времен Траяна, проконсул. Он отмечен теми же знаками, что и высшие магистраты, — ему присвоены тога претекста, военный плащ из пурпура (paludamentum, порфира) и меч, право носить который он сохранял и в Риме, караульное кресло или трибунская скамья (subsellium), сперва двенадцать ликторов, потом двадцать четыре, с лавровыми связками, и лавровый венок.
