Те, кто хотел удержаться на гребне волны, должны были работать со всеми этими режимами, должны были приносить присягу последовательно королю Людовику XVI, потом Свободе и Конституции 1791 года; потом – присягу в ненависти к королевской власти и в верности Конституции III (1795) года; потом – присягу Консулату, Империи, опять Людовику XVIII и, наконец, (если, конечно, дожили) – Июльской монархии. В годы революции нельзя не быть изменником, хочешь ты того или нет: если ты верен одним – значит, неизбежно предаешь других. Кому же быть верным, чьи интересы защищать? Эти двое защищали в основном свои. Но было бы несправедливо сказать, что только свои; нет, тут было по-разному. Они хитрили, изворачивались, воровали, но они также и работали на благо Франции.
Жирондисты, или «патриоты-якобинцы»
– Господа, будьте довольны. Вы все увидите эту великую революцию, к которой так стремитесь. Но знаете ли вы, что произойдет из этой революции и что будет со всеми вами, здесь присутствующими? Вы, мсье Кондорсе, умрете на каменном полу темницы, от яда, который примете, чтобы избежать руки палача. Вы, мсье Николаи, умрете на эшафоте; вы, мсье Байи, – на эшафоте; вы, мсье Мальзерб, – на эшафоте…
– Ну, слава богу, – воскликнул Руше, – Казотт, кажется, зол на Академию, а так как я не…
– Вы?! Вы умрете на эшафоте.
Лагарп. Пророчество Казотта
Весной 1794 года (II года Республики) один из виднейших жирондистов, Кондорсе, покинул убежище, в котором он скрывался несколько месяцев, и пошел пешком к границе. По дороге его арестовали, опознали и отвели в тюрьму. Наутро его нашли мертвым – считается, что он принял яд, не желая дожидаться суда и казни. А может быть, просто не выдержало сердце, никто не стал тогда разбираться насчет причины смерти врага отечества, которого так или иначе ждала гильотина.
Через год, когда колесо истории повернулось и уцелевшие жирондисты вернулись в Конвент, было решено опубликовать за государственный счет эссе «Историческая картина успехов человеческого разума». Это эссе, изображающее прогресс человечества от древности и дикости, через греческую культуру, через Век Просвещения – все ввысь, ввысь, ввысь – было написано именно в те месяцы, когда Кондорсе прятался в доме вдовы Верне.
Однако начнем с начала…
Историю жирондистов написал в XIX веке Ламартин, очень красочно, хотя не вполне точно. Пытаться здесь написать такую же историю, пусть и более краткую (Ламартин соорудил 4 тома), вряд ли возможно, я остановлюсь только на основных крутых поворотах в судьбе этой партии.
…Собственно говоря, почему «жирондисты»? Сами они называли себя «патриоты-якобинцы»; имя «жирондисты» прилипло к партии много лет спустя и почти случайно – на том основании, что именно от департамента Жиронды были избраны три виднейших представителя партии, «триумвират» Верньо – Гюаде – Жансонне.
Однако величайшим из жирондистов потомки признали Кондорсе. Современники считали лидером Бриссо, и враги нередко называли партию «бриссотинцами» (по-французски – «бриссотенами»). Лучшим оратором партии был Верньо. А душой партии была жена министра внутренних дел, Манон Ролан. Такое количество лидеров ясно показывает: вождя не было, вообще, во Французской революции начисто отсутствовал принцип вождя, ставший потом почти обязательным для любой партии[57]. Ни Мирабо, ни Дантон, ни Робеспьер никогда не были партийными вождями. Тем менее можно искать такого лидера, такого вождя у жирондистов (хотя, если не понимать слова «лидер» как «единственный в своем роде», то лидером жирондистов можно назвать любого из перечисленных).
Итак, первый пункт, завязка – это появление жирондистов на исторической сцене Франции осенью 1791 года.
Как мы помним, Учредительное собрание после двух с половиной лет работы наконец приняло конституцию и самораспустилось.
Конституция принята, как предполагается, если не навечно, то очень надолго; ближайшие 10 лет менять ее запрещено, а после этого – только по сложной и продолжительной процедуре. (На самом деле она продержится меньше года.)
Согласно этой конституции, главой государства по-прежнему является король Людовик XVI. Правда, если раньше он был «Божьей милостью королем Франции и Наварры», то теперь он – «король французов по Божьей милости и в силу государственной конституции».
У власти – министерство фейянов, то есть тех, кто в Учредительном собрании были левыми, а теперь стали правыми. Впрочем, люди как раз не те или не совсем те. Ибо перед роспуском Учредительное собрание постановило, по предложению Робеспьера, что никто из его членов не может быть министром, не может быть избран в новый орган власти – в Законодательное собрание. Таким образом, министрами стали люди из второго ряда, все лидеры Учредительного собрания – Барнав, Сийес, Ламет, Мунье, Лалли-Толендаль, Петион и прочие – оказываются не у дел, а на политической сцене с неизбежностью появляются совершенно новые люди.
Как правило, это люди небогатые и малоизвестные. Если имена Мирабо, Сийеса, Лафайета и многих других лидеров Учредительного собрания были известны всей Франции задолго до 1789 года, то в 1791 году члены нового Собрания сами еще не были знакомы друг с другом: когда 5 октября 1791 года делегация Собрания отправилась представляться королю и тот попросил главу делегации, некоего Дюкастеля, представить ему своих коллег, Дюкастель извинился и сказал, что «он их не знает». Что же касается их доходов, то граф Ламарк, друг покойного Мирабо, презрительно говорил, что «девятнадцать двадцатых этой Ассамблеи имеют лишь калоши и зонтики вместо карет».
Естественно, в новом Собрании были «правые» – консерваторы или реакционеры – и «левые», то есть те, кто стоял за перемены. Разница с Учредительным собранием состояла в том, что «правые», или «фейяны», – это были единомышленники «левых» Учредительного собрания, тех, кто «сделал» революцию в 1789 году. Революция идет вперед, и бывшие «левые» очень быстро становятся «правыми». То же самое случится с «левыми» Законодательного собрания, которые станут «правыми» в Конвенте.
В Законодательном собрании 745 членов, из которых (как утверждает словарь Лярусса) человек 250 или несколько больше – «правые», 350 – «центр» и 136 – «левые», которых современники называли «якобинцами, или кордельерами». Это-то и был зародыш будущей партии жирондистов. Именно в Законодательном собрании выдвинулись в лидеры те, кому посвящен этот очерк, Бриссо, Верньо, Гюаде и прочие.
Марат позже иронически называл их «государственными людьми», имея в виду, конечно, что быть государственным человеком – очень плохо. Но Марат, безусловно, заблуждался. Наблюдатель, некий Рейнгард, ехавший с ними в сентябре 1791 года из Бордо в Париж, так их характеризует: «Очаровательная молодежь, полная энергии и прелести, необыкновенно пылкая и безгранично преданная идеям».
С такими данными они быстро возглавили влиятельную партию в Собрании, во многих случаях могли вести Собрание за собой. Но вот как государственные люди они оказались не на высоте.
Жирондисты и революционная война
Первый поворот судьбы – война, а точнее – борьба за то, чтобы воевать.
«Почему воевать?» – спросит меня читатель нашего времени. Прежде всего он должен помнить о том, что в XVIII веке война не считалась чем-то чудовищным или даже особо нежелательным. Если есть причина или хотя бы убедительный предлог, отчего же не повоевать?
Правда, министерство – стоявшие тогда у власти фейяны – воевать не хотело. Фейяны предпочитали мир, с тем чтобы спокойно управлять страной вместе с королем согласно новой конституции. Позиция довольно здравая, но… непопулярная. Общее настроение было в пользу войны.
Так, дворяне («бывшие» дворяне, ибо титулы и сословия были отменены еще два года назад) были не прочь повоевать. Для них это было профессией, возможностью прославиться или хотя бы отличиться.
В пользу войны выступали и придворные советники короля. Они полагали, что престиж королевской власти сильно упал (так оно и было) и что небольшая победоносная война позволит поправить дело.
Совсем иначе смотрели на войну в кружке королевы. Там настроения были самые мрачные: Франция поражена тяжелой болезнью, положение почти непоправимо. Остается надеяться лишь на иностранные войска, пусть будет война. Франция ее, разумеется, проиграет, потому что армия дезорганизована – ну что ж, придется расплатиться одной-двумя провинциями, не впервой. Это скромная плата за ту катастрофу, что произошла в стране в последние пять лет. Пусть иностранные войска войдут в Париж и восстановят порядок.
Если еще учесть, что войны хотели также и жирондисты (почему – скажем чуть ниже), то получается, что в стране было почти полное единодушие: давайте повоюем! Правда, против войны были министры, но в годы революции быть министрами невыгодно: вы за все отвечаете, а власти у вас почти что и нет, если вы не готовы во всем потакать сегодняшним настроениям. И министерству без союзников было не устоять.
