Лавальер и Урбен, с интересом слушали, казалось, воспарившего в облака самолюбования, разрумянившегося от вина капеллана.
– А разве, с тех пор, что-то изменилось и там уже не вешают?
– Что вы шевалье, сейчас это уже скорее исключение, так сказать причуда.
– Ну, что ж падре, нет оснований не верить вам. И сегодняшней ночью мы вознамеримся в этом убедиться.
Разлив остатки вина по бокалам, он обратился к Урбену.
– Ты позаботился о заступах и кирке?
– Всё готово, мессир.
Слуга кивком указал в угол комнаты, где стояло, завернутое в плотную материю, все необходимое.
В этот миг, в коридоре послышался какой-то шум, гомон и лязг оружия. От сильного удара, отворилась дверь и в комнату бесцеремонно вломились четыре городских стражника во главе с рослым офицером в сопровождении метра Сюрто, выглядывавшего из-за дверного косяка. Подкрутив черные тонкие усы, лейтенант Лабордемон, а это был именно он, громко и торжественно обратился к сидящим за столом.
– Кто из вас Андре Эсташ Эркюль де Норваль, шевалье де Лавальер?!
Удивленный Лейтенант поднялся, вперив бесстрашный взгляд в офицера.
– К вашим услугам, месье.
– Именем короля вы арестованы. Вы обвиняетесь в посягательстве на честь Его Величества. Сдайте шпагу и направляйтесь за нами.
В момент когда шпага Лавальера оказалась в руках Ламбордемона, Урбен схватился за эфес своего палаша, но получил удар протазаном, отчего упал в угол комнаты, лишившись чувств.
– Кто этот молодец?
– Мой слуга.
Сухо произнес шевалье, давая понять, что ни о чем не намерен просить у презренных стражников, носивших унизительное прозвище «медноголовые».
– Возьмите и слугу.
Твердо произнес офицер, используя старинное полицейское правило -«Арестовать всех, после, тот, кто нужно, разберется»
– Вы кто такой?
Сурово вымолвил Ламбордемон, с подозрением глядя на Локрэ.
– Нет-нет, я не имею к этим господам ни малейшего отношения, мы просто вместе обедали. Я капеллан из Мелёна! И вообще я прибыл в Париж по делам, к тому же в обществе иного месье!
Офицер вопросительно взглянул на хозяина харчевни, который безучастно кивнул, тем самым подтверждая слова святого отца.
Лавальер и Урбен, с разбитой головой, под охраной, были отконвоированы в зарешеченную карету, после чего, тюремный экипаж, сопровождаемый Лабордемоном и ещё двумя всадниками, направился к воротам Сен-Антуан, отчего арестованные могли подумать, что их везут в Бастилию. Но миновав городскую заставу, Лавальер с горечью заключил – они направляются в Венсен.
После ареста Лавальера, капеллан, некоторое время прибывал в растерянности, не в состоянии понять сути обвинения предъявленного шевалье. Ведь посягательство на честь Его Величества это не что иное, как государственная измена! Но ещё в большей степени, чем судьба лейтенанта и его слуги, положа руку на сердце, его заботил сегодняшний вечер. С одной стороны он был даже рад, что избавился от общества такого грубияна как Лавальер и солдафон Урбен. Но с другой стороны, он не мог себе представить как ему самому, ночью, отважиться отправится в столь жуткое место как Монфокон. На этом терзания не оканчивались, главной тревогой были две части карты, без которых поиски, теряли всякий смысл, и что, несомненно, ставило под угрозу всё предприятие, перечеркивая прежние удачи. Локрэ не понимал, как он сам, сможет отыскать недостающие два меча-медальона, чтобы впоследствии завладеть сокровищами. В тяжелых раздумьях капеллан уселся ужинать. Он до удушья, до спазмов в мозгу, спорил с самим собой, но жажда золота, как известно, сокрушавшая даже великие империи, с легкостью смогла взять верх над воспаленными чаяньями алчного капеллана. Совладав с терзающими его опасениями и сомнениями, священник еще долго кружил по комнате, вынашивая план на сегодняшнюю ночь. Наконец, очевидно, сумев ответить на все свои вопросы, а главное победить собственный страх, Падре направился в конюшню, когда за окнами «Зеленого лиса» только начинало сереть.
Выехав за городские стены, через ворота Сен-Мартен, пока их не заперли на ночь, капеллан направился на постоялый двор «Милостивый Мартин», располагавшийся неподалеку от развилки дорог, одна из которых вела к Монфокону. Прежде чем явится в таверну, Локрэ спрятал сверток, с заступом и киркой, в кустах, вблизи стен «Милостивого Мартина», после чего въехал в арку постоялого двора. Представившись трактирщику как кюре из деревушки Аверно, направляющемуся в Компьень, по делам паствы, а так с намерениями в пикардийском городке поклониться Святому Антуану и Святому Жаку, посетив храмы, возведенные во славу сиих святых.
Кроткий человек в рясе, как правило, является объектом весьма малоприметным, не привлекающим интереса не только постояльцев, но даже трактирщиков – самых любопытных людей на земле. Не явился исключением и наш капеллан. Смиренно помолившись, он довольствовался скромным ужином, после чего отправился в снятую на ночь комнату, и, как полагал, хозяин харчевни, отошел ко сну. Так это было или нет, и чем бы ни занимался в столь поздний час святой отец, в занятой им коморке, осталось скрытым от глаз кабатчика, прислуги и гостей, а значит, не могло потревожить даже самую последнюю дворовую девку, что характеризовало «кюре из Аверно» как тихого и неприметного человека. Однако когда, около двух часов после полуночи, он облаченный в рясу и плащ, появился на пороге конюшни, потребовав оседлать свою саврасую кобылу, то вызвал немалое недоумение и интерес со стороны прислуги, к своей скромной персоне. Предчувствуя череду глупых вопросов, а значит впоследствии бурных обсуждений и пересудов ненавистной черни, что нарушало планы Локрэ, он решил сам, безотлагательно предоставить объяснения, на его взгляд, впоследствии заставившие молчать глупых простолюдинов, проступая в их памяти лишь благоговением и смиренным восторгом пред столь просветленным служителем Господа.
– Приснился мне, сын мой, Антоний Великий, преподобный.
Обратился падре к конюху.
– …преодолевший Фиавидскую пустыню, и бредущий на встречу мне по водам Нила, будто посуху. «Приди ко мне…» – говорит он – «…брат мой, приди поскорей, скачи без усталости и сомнений, ибо я жду тебя!»
В глазах капеллана сверкнул огонек одержимости, что напугало набожного крестьянина, седлавшего кобылу. Он помог священнику взобраться на лошадь, и молча поклонившись, когда тот выехал во двор, с искренним сочувствием, проводил восхищенным взглядом до ворот.
Покинув, пределы «Милостивого Мартина», капеллан, отыскав, в кустах, свой сверток, припрятанный незадолго, тревожно озираясь, забрался на кобылу и направился к Монфокону. За время неспешного шествия его саврасой кобылы меж невысоких холмов, поросших редким лесом и густым кустарником, Локрэ почудилось, что за ним кто-то едет. Несколько раз, останавливая лошадь, он, сжимая под плащом пистолет, настороженно вслушивался в тишину, наблюдая за окутанной мглою дорогой. Но сколь Падре не прислушивался, всматриваясь во мрак, ни единой причины для волнения не обнаружил. «Если бы я был суеверным человеком, непременно повернул бы обратно» – подумал святой отец, стараясь подзадорить свою угасающую решительность.
И вот, наконец, копыта кобылы съехав с мягкой песчаной дороги, ударили о каменистую почву. В темноте, гигантским, уродливым великаном, предстал пред капелланом Монфокон. Крик филина, наполнил жутким, зловещим звуком пространство, ужасом же душу капеллана.
Виселица представляла собой трёхъярусное сооружение на каменном фундаменте, квадратной формы, со сторонами в 7 туазов. Шестнадцать каменных столбов по трём сторонам периметра, высотой в 6 туазов каждый, и два ряда горизонтальных балок создававших на трёх сторонах сооружения своего рода «матрицы», из ячеек шириной около одного и высотой около двух туазов. С балок ещё свисали ржавые цепи, на которых вешали приговоренных. С этого чертового логова, даже нищие боялись стащить цепи, одолеваемые страхом от одной только мысли, что придется приблизиться к проклятому месту.
Одновременно на Монфоконе могло быть повешено до 45 человек, их размещали только в трёх боковых гранях куба, четвёртая сторона сооружения использовалась для подъёма и спуска тел и представляла собой каменную лестницу с воротами, ключ от которых, в давние времена, хранился у городских палачей. Тела повешенных оставлялись на виселице до частичного разложения, после чего трупы сбрасывались в специальный каменный колодец, в цоколе Монфокона, поскольку было законодательно запрещено хоронить казненных по христианскому обычаю.
Дрожащей рукой, широко раскрыв от страха глаза, падре трижды перекрестился. Спрыгнув с лошади, он, вооружившись заступом и киркой, обратил взор к звездам, пытаясь определить в какой стороне север. Как человек частично образованный и знающий, он потратил на это не более нескольких мгновений, принявшись от северной стены Монфокона, отсчитывать сто сорок четыре шага, как было указано в письме. Отдалившись от «Храма смерти» на положенное расстояние, капеллан с ужасом понял, что никакого креста не существует, по крайней мере, он не видит его. В растерянности бросаясь из стороны в сторону, капеллан метался по зарослям, полагая, что мгла могла скрыть от его очей каменное распятие, наконец, лишившись сил, он, опустился на колени, в отчаянии бросив о землю, заступ и кирку.
