и то обстоятельство, что, как доказал Рене Брио, этот Стертиний Ксенофонт далеко не был научной звездой крупной величины, но просто счастливый знахарь, случаем попавший в милость Клавдия и овладевший его расположением. Хирург Алькон, впав в немилость и отправленный в ссылку, провинциальной практикой в Галлии составил в несколько лет капитал в 10 миллионов сестерциев, т.е. миллион рублей. Сверх чисто медицинских консультаций, врачи много зарабатывали аптекой, так как сами приготовляли свои лекарства, а богатый римлянин считал унизительным принимать дешевое снадобье. — Это средство для нищих! — возразил Галену на какой-то дешевый рецепт один из его аристократических пациентов. Аптека и сейчас одно из выгоднейших торговых дел. Соединение же медицинской практики и аптекарской кухни в одних руках, конечно, большая и быстрая сила к накоплению капитала. Так как врачи были по большей части иноземцы, то деньги их в Риме не оставались, а уплывали в места их происхождения. На счет врача Эринаса Марсель воздвиг городские стены, а Эринас, все-таки, умер миллионером. В маленьком, глухо провинциальном Ассизи город прямо таки жестоко эксплуатировал для всех нужд своих местного врача- вольноотпущенника, по-видимому, охотника до почета, П. Децима Эрота Мерулу. И, опять-таки, он кончил жизнь хотя и не бессчетным богачом, но, во всяком случае, крупным тысячником. Раскопки на острове Косе открыли благодарственные надписи в честь и молебственные за здравие «К. Стертиния Ксенофонта, сына Героклитова, друга Цезарева, друга Августова, друга Клавдиева, сына народа, друга отечества, благочестивца, благодетеля своей родины». Благодеяния Ксенофонта родному Косу настолько значительны, что родство с ним поставлено согражданами в прямую заслугу его ничем не замечательному дяде, тоже удостоившемуся, по этой причине, почетной надписи в Калимне. Брат Ксенофонта, Тиберий Клавдий Клеоним, которого прежде исследователи считали тоже придворным врачом, был военным трибуном в легионе 22-м Примигенийском, имел знаки отличия и, при протекции брата, несомненно играл какую-то важную роль при дворе и в дипломатии, так как Клавдием было положено ему жалованье в том же размере, как и Ксенофонту. По свидетельству Плиния, братья, хотя сильно истратились на какие-то роскошные постройки в Неаполе, еще оставили наследникам своим ни больше, ни меньше, как тридцать миллионов сестерциев (три миллиона рублей). Наряду с этими богачами, нищая медицина врачей-неудачников, — по крайней мере, в раннюю эпоху Плавта, — оплачивалась грошовыми гонорарами в несколько сестерциев. Дарамбер считает от 1⅟₂ до 2 франков — за «излечение», а не за визит, конечно. За визит 2 лиры и сейчас приличная плата в Италии врачу, который не успел составить себе громкого имени.
Остров Кос был обязан Ксенофонту громадными милостями. По ходатайству своего лейб-медика, Клавдий предложил сенату постановление, освобождавшее родину Ксенофонта от всяких податей, объявлявшее старый остров Эскулапа священным и предназначенным исключительно для культа этого бога. Можно было бы, — замечает Тацит, — указать на многочисленные заслуга косцев перед римским народом, так как они участвовали в наших победах. Но Клавдий, с обычной ему бестактностью, не набросил, как требовало приличие, вуали на то прозрачное обстоятельство, что милость целому народу даруется за службу одного лица.
Это было зимой 806 (52 по Р.Х.). Я думаю, что акт этот, по всей вероятности, был внушен Клавдию Агриппиной и прошел в сенате под ее влиянием. Потому что в следующем 807 году Клавдий был отравлен Агриппиной при несомненном соучастии Ксенофонта. Как ни гнусен тип этого греческого знахаря, но, из уважения к породе человеческой, хочется думать, что он, совершая злодеяние, по крайней мере, имел право не считать себя нравственным должником жертвы своей, быв уверен, что благодеяния, которыми он осыпан, лишь носят штемпель Клавдия, действительный же источник их — не Клавдий, но те, кому нужна смерть Клавдия.
Пьяный Клавдий одурманился ядом быстро, но умирал медленно. Его вырвало — была, значит, надежда спасти его. Агриппина струсила и, от испуга, как бывает со многими политиками на краю провала, обнаглела: забыла всякую осторожность и, в шкурном страхе, заработала на пан или пропал. Вот тут-то и выступил на сцену Ксенофонт. Получив в свое распоряжение полуживого Клавдия, бесстыжий грек прикинул в уме, что выгоднее — спасти принцепса или добить, — и решил, что добить. Знал он, объясняет Тацит, что, чем больше риск преступления, тем больше будет награда. Под видом, будто хочет помочь начавшейся рвоте, он вводит в гордо больного перо, смоченное быстродействующим ядом. К утру Клавдий покойник.
Смерть Клавдия скрывали несколько часов, — суеверная Агриппина выжидала, чтобы халдейские астрологи возвестили час, благоприятный для восшествия на престол нового государя: кажется, единственный исторический пример, чтобы во дворцах устраивались обсерватории для своевременных предсказаний на случай цареубийства!.. За здравие Клавдия служили молебны, возносили обеты, а он лежал уже бездыханный, хотя Ксенофонт с приспешниками, выигрывая время для Агриппины, продолжал гнусную комедию лечения: труп грели под одеялами, парили компрессами.. Даже заставили придворную труппу актеров сыграть перед покойником какой-то фарс! Официально умереть императору Клавдию позволено было лишь в полдень 13 октября 807 г. Рима — 54 по Р. X. года.
Тогда — распахнулись на обе половинки главные двери дворца, и Нерон, в сопровождении Бурра, вышел к дежурной гвардейской когорте, державшей дворцовый караул. Конечно, когорта была выбрана из самых надежных. Бурр дает знак, и молодого цезаря встречает громовый солдатский крик императорского привета. Нерон садится в носилки и, сопровождаемый частью караульной когорты, отправляется в преторианский лагерь, на Нументанской дороге. Иные из гвардейцев, не посвященные в заговор, в недоумении спрашивают: — А где же Британик ? — Молчи, говорят им, не твоего ума дело! не рассуждай, служи, как приказывает начальство... В лагере Нерон произносит красивую речь, обещает жаловать солдат деньгами — щедрее даже, чем жаловал отец. Гвардия присягает ему, как императору. Сенат беспрекословно утвердил волю солдат своим постановлением. Провинции подчинились новому владыке без малейшего колебания. Главой вселенной стал Нерон-Клавдий-Цезарь-Друз-Германик, человек с пятью смертными именами, слившимися для будущего человечества в одном грозно-бессмертном слове — Нерон.
Пока ловкость и энергия Бурра создавала принцепса из узурпатора, Британик, — еще даже не зная, жив ли отец его или умер, — оставался с Агриппиной. Она казалась вне себя: истерически рыдая на груди у пасынка, звала его живым портретом отца, молила утешений, обнимала то Британика, то сестер его Октавию и Антонию и... никому из них не позволяла выйти из своего покоя, покуда Нерон не возвратился во дворец императором. Как ей удалось провести детей Клавдия в такую трудную минуту, прямо непостижимо. Всего два года назад, — по отметке Тацита, — Британик ненавидел
