О Бог мой, я знаю, что согрешил, но подари мне свое прощение, милосердный, и не ввергай сейчас меня в геенну: огонь и так пылает во мне, я весь горю, лучше обрати меня в пепел или прах, развеянный по дорогам. Смилуйся надо мной, ибо я не в силах более выносить эту бесконечную пытку. Я несчастен, Бог мой, разбит и повержен. Я так тоскую, а Ты — милостив. Сказал же Спаситель Иисус в Нагорной проповеди людям: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю… Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут»{116}. Мне, Бог мой, не нужно Царствия Небесного, и не хочу я наследовать землю, мне даже не нужно утешения. Все, что прошу, — чтобы погасил Ты огонь, пылающий у меня меж ребер, и унял боль, загнавшую меня в этот угол, отверженного и презренного.
— Отец мой, ты здесь? — Голос дьякона, робко постучавшего в дверь кельи, вывел меня из забытья. Не был ли это знак свыше, что нужно выходить из состояния ничтожности, в которое я вверг себя сам? — Отец мой, ты спишь? — вновь послышался голос дьякона и повторный стук.
Пошатываясь, я вышел из своего скорбного угла и, держась за стену, отпер засов. Свет за спиной дьякона больно ударил в глаза, а его голос встревожил меня:
— Отец мой, ты здесь! Я уже почти час стучу в твою дверь. Не знал, что у тебя такой тяжелый сон.
— Что тебе нужно, сын мой? — спросил я, покачиваясь. Только внезапное появление дьякона держало меня на ногах.
— Тебя ожидают в библиотеке.
Когда дьякон ушел, я, словно лишившись опоры, едва не упал. Меня ждут в библиотеке! Кому это я сейчас понадобился? Я не хочу никого видеть и не хочу, чтобы меня кто-то ждал.
Тяжелой поступью, словно спускаясь с вершины дикой горы Кускам, я сошел по лестнице. Монастырский двор был пуст, а полуденное солнце слепило наполненные печалью глаза. Я брел в библиотеку походкой засыпающего на ходу путника, и мозг мой сверлила мысль: кто же ждет меня там? Дотащившись до полуоткрытой двери, я мягко толкнул ее.
— Марта!
— Да, отец мой, я уже давно тебя жду.
— Чего тебе нужно?
— Присядь, отец мой, прошу тебя.
Я сел, не глядя на нее. Слезы наворачивались на глаза, но я сдержал их. Марта молчала… Когда наше молчание стало затягиваться, я взглянул на нее и увидел в ее глазах готовые пролиться слезы. Черный цвет платья подчеркивал белизну лица, на котором застыло выражение детской чистоты. Вглядевшись, я вдруг почувствовал, что Марта настолько непорочна, что не могла совершить то срамное дело, о котором я думал, и что если бы она была падшей женщиной, то, наверное, Господь лишил бы ее ангельского образа и наделил обликом шлюхи. Будь она такой вертихвосткой, разве нужно было бы ей домогаться меня и сидеть сейчас передо мной в таком непорочном молчании, овеянном ароматом целомудрия? Не может лгать этот ее пленительный и одухотворенный образ, подобный Деве Марии…
Марта подняла голову и произнесла, печально глядя мне прямо в глаза:
— Гипа, прошу, не обижай меня. Несправедливость жестока, а я в своей жизни видела много жестокости.
— Ты уединялась в палатке с этим человеком, Марта, и пела для него ночью?
— Я все тебе расскажу.
И Марта, прежде чем расплакаться, со всей откровенностью рассказала мне, что в тот день перед закатом глава каравана послал ей с одним из своих слуг три платья, мешок пшеницы и мешок сушеных фруктов. Слуга сказал, что это подарок от главы каравана тем, кто живет по соседству с благословенным монастырем. Так сказал слуга. А после захода солнца он снова появился и сообщил, что от соседей они узнали, какая она замечательная исполнительница песен гончаров и горшечников, которые в этих местах называют «кукийюн», а они как раз устраивают праздник для монахов и жителей здешних мест в честь излечения их господина.
Марта на мгновение замолчала, а затем продолжила свой рассказ:
— Этот человек сказал, что, если я приду к ним спеть, глава каравана заплатит мне деньги, так что я пошла к ним вместе с тетей и стала петь. Как ты знаешь, Гипа, «кукийюн» — достойные песни, в них нет ничего непристойного. На празднике присутствовали многие монахи из монастыря и дьяконы, а еще — жители тех домов, что стоят рядом с монастырем. Я и тебя ожидала там встретить и постоянно выглядывала в толпе, но ты не появился. Когда праздник закончился, глава каравана подвел нас, меня и тетю, к своей палатке. Он вошел внутрь, а мы остались ждать снаружи. Через некоторое время он вынес платья для меня и для тети и еще дал мне денег. И мы возвратились в свою хижину, где оставались до следующего дня…
Марта рассказала все это, и слова ее звучали совершенно искренне. Закончив, она потупила взгляд, и из глаз ее закапали слезы. Я не выдержал и заговорил, чтобы утешить ее:
— Мне-то сказали, что ты пошла с ним, и я подумал…
— Не думай обо мне плохо, Гипа.
— Ах… Ты стала звать меня по имени!
— Прости, я забылась… Но я счастлива, потому что ты думал обо мне, пусть даже так плохо.
— Счастлива, Марта?
— Да, потому что твои оскорбительные мысли говорят о том, что ты любишь меня так же, как люблю тебя я.
Она вдруг вскочила и выбежала из библиотеки, оставив меня в таком состоянии, о котором ведал лишь милосердный Бог, скрытый за своими высокими небесами.
Лист XXIV
Бесконечность обожания
Любовь с удивительной силой обрушилась на меня, и я оказался над ней не властен. Я не смог выдержать этого натиска… Да и какой человек вынесет, когда его душа мечется меж горящих долин ада и душистых лугов рая?! Какое сердце не растает, овеянное сначала слабым ветерком благоуханного увлечения, а затем порывами пламенной страсти; напоенное ароматом цветов и дымом пожарищ, ночной бессонницей и дневной тревогой?! Что мне делать с этой любовью, которая, словно буря, налетела оттуда, откуда я не ждал, и разверзлась надо мной? Счастлив ли я оттого, что Марта любит меня, или боюсь ее любви?.. Будут говорить, что я совратил ее или, того хуже, что она соблазнила меня. Мне ни за что не укрыться от любви: Марта, произнеся лишь одно слово, высекла ее как искру, и любовь превратилась в обожание. А я неопытен в странствиях по дорогам обожания.
В тот день Господь был добр ко мне — никто не потревожил моего уединения, кроме дьякона, который зашел после полудня сообщить, что идет за мальчиками. Я ответил, что сегодня репетиции не будет, пусть они отдохнут. Видимо, он и Марту предупредил об этом, потому что в урочное время она не появилась. Всю вторую половину дня меня распирало желание увидеть ее, и после молитвы девятого часа я сказал настоятелю, что необходимо начать высаживать лекарственные травы, поскольку сейчас как раз подходящее время для посева. Он одобрил мой замысел и дал двух монастырских служек в помощники для расчистки земли. К нам также присоединились дьякон и еще один мальчик… Когда Марта увидела меня, идущего по направлению к хижине, ее лицо озарилось светом любви, а мое сердце рванулось к ней навстречу. Издали она крикнула: «Здравствуй, отец мой!», а когда мы остались наедине, прошептала:
— Мне не терпелось увидеть тебя, Гипа.
Дьякон, стоя на плоской, как блин, террасе, нависающей над хижиной, прокричал, что земля здесь уже подготовлена и прекрасно подходит для посева. Я пояснил, что нам понадобится еще несколько участков примерно такой же площади, поднимающихся один над другим, наподобие Вавилонских садов, на что он глупо хихикнул:
— Что за Вавилонские сады такие? Вавилон-то далековато отсюда будет!
На следующий день один владелец большого хозяйства, который был первым вылеченным мною больным, прислал двух опытных земледельцев, давно живущих в этих краях, и трех рабочих. За три последующих дня они подготовили всю землю вокруг хижины, устроив на ней пять больших террас, как я и задумывал. Посередине каждой террасы прорыли желоб, чтобы с вышестоящего уровня вода могла стекать на нижний. Воду мы решили брать из каменных цистерн на западной стороне монастыря: в них каждую зиму скапливается дождевая вода и стоит до следующей зимы. Этого должно было хватить, тем более что для тех трав, что я собирался выращивать, много воды не требовалось.
По краям террас мы высадили саженцы кустарника, имевшего густые корни, которые должны были защитить границы участков от разрушения в период зимних дождей. Работы были закончены перед самым закатом, и перед нами открылся великолепный вид. Марта выглядела очень довольной. Когда рабочие ушли, она подошла ко мне и, почти касаясь меня плечом, сказала:
— Наша хижина посреди этих террас кажется каким-то райским дворцом.
Я молчал, не зная, что ответить ей на это, а она, глядя мне прямо в глаза, произнесла слова, от которых я потерял рассудок:
— Я очень люблю тебя, Гипа! — прошептала Марта и помчалась к своей тете.
