Тревожно переглядывались крестьяне. Уже давно пора было двинуться в путь, но страшные сказы о проделках остроголового вселяли смятение.
Из-за стойки выпрыгнул молодой мествире, презрительно оглядел сказителей и насмешливо спросил:
— А сами-то вы не служители черта? Иначе как понять: вот уже две луны, куда с песней ни заглянешь, везде вы торчите. Видно, по велению черта народ смущаете!
Чернобородый сказитель обозлился, широко осенил крестом себя и своих друзей. Зашумел народ:
— Сразу заметил прислужника черта! Пусть плетет рассказ! Правды многие боятся!
— Правда на огонь похожа — обжигает!
— Дураков обжигает, а умный всегда увернется.
— Почему из-за стойки выпрыгнул? — замахала руками на мествире какая-то толстуха. — Может, в цаги копыта прячешь? Может, газнелевский раб?
— Го-го-го, дайте ему по тыкве! Пусть ниже пригнется, удобнее князя целовать.
— Лучше, люди, падем ниц перед католикосом! — выкрикнул чернобородый сказитель. — Да окропит он святой водой рогатки! Будем молить отцов церкви защитить божий закон. Да сгинет лукавый, подкрадывающийся к нашим душам!
— Э-э, человек, почему так крепко на черта обиделся? Не катал ли он ночью твою жену? — выкрикнул прадед Матарса под громкий смех. Он с дедом Димитрия тоже спешил в Мцхета: там их «барсы», там решается важное.
Духан разбушевался: одни сожалели, что бог не перебил, кроме Газнели, еще несколько княжеских фамилий; другие уверяли, что князей бог послал.
— Бог послал в наказание за грехи ваши! — хохотал дед Димитрия. — Вот я, несчастный, со дня рождения без князя обхожусь, — наверно, потому веселый.
— А не потому ли веселый, что у тебя в голове князя нет?
— Постой, постой, старик! Я тебя вчера молодым встретил, по смеху узнал! Да у тебя и борода сегодня серой пахнет. Э-э, люди, держите нечистого!
Народ шарахнулся, кто-то истошно вопил, что черт нарочно всех в духане задержал, надо немедля отправиться к католикосу и молить, чтоб не снимали рогаток.
— Рвите хвосты у слуг сатаны! — кричали сказители, надвигаясь на ностевцев.
Мествире свистнул. Из-за свода выскочили вооруженные гзири.
Сказители метнулись к выходу, но дед Димитрия, приставив к своему лбу два обнаженных кинжала, как рогами, загородил дверь. Поднялась свалка, в руках у мествире оказалась черная борода сказителя. Кто-то сдернул с мествире плащ, и пойманные увидели, что с песней ходил за ними два месяца по пятам никто иной как начальник гзири.
— Чьи лазутчики? — гаркнул начальник, отодвигая на стойке чаши и раскладывая пергамент. — Говорите, кем посланы народ против Моурави подымать?
— Мы ничьи!.. Мы странники!.. Люди, помогите! Убьют нас!..
— Убить мало, собачьих детей! По-вашему выходит, народу выгодно князьям проездную пошлину платить?
— Очень выгодно! — насмешливо прищурился прадед Матарса. — Недавно поехал с сыном на тбилисский майдан, полную арбу нагрузили, хотели на цаги обменять. Пока доехали, меньше половины осталось. Во владении князя Цицишвили сыр взяли! У рогатки князя Качибадзе мед взяли! У моста князя Орбелиани шкуру лисицы взяли… Лучше бы мою! У мельницы…
— Слышали, ишачьи хвосты? Кому верить вздумали!
Смущенно топтались крестьяне и вдруг наперебой стали рассказывать, кто сколько и где потерял из-за проездных пошлин.
— Аба, люди, что смотрите? — вскипела та же толстуха, закатывая рукава. — Разве не видите, князьями подкуплены! Бейте шампурами, пока из башки у них князья не выскочат!
Какой-то рослый плотогон рванулся вперед, но дед Димитрия схватил его за руку:
— Ты что, не грузин? Как смеешь связанного бить?
— Э-э, гзири, отведи лгунов к моему внуку, «барсу» Димитрию, он хорошо свое дело знает, полтора желудя им в ухо загонит!
— Лучше ниже, — заметил прадед Матарса.
Связанные взвыли: они — темные люди, пусть благородный начальник хоть свиньям их бросит, только не «барсам». Какой вред от сказки? Но если нельзя — никогда больше рот не откроют.
— А на что мне твой рот? — удивился прадед Матарса. — Ты что, мне вновь арбу наполнишь? У мельницы князя Амилахвари зерно взяли — как раз к помолу подвез. У рогатки Ксанского Эристави шкуру медведя отняли. «Лучше бы мою!» кричал сын. У ворот сада какой-то светлейший подхватил мацони, тут же съел, а кувшин в замок отослал.
— Ох-ох-ох! — тряслась от смеха толстуха, размахивая черной бородой, выпрошенной на счастье у гзири.
Но пойманных уже вытолкали из духана и повели к Тбилиси. Начальник гзири, заглянув на прощанье в низкое окошко, выкрикнул:
— Эти разбойники — шадимановские мсахури!
Напоминание о Шадимане, казалось, переполнило чашу негодования. Какой-то овцевод в сердцах хватил о косяк двери глиняным ковшом и гневно обрушился на ностевцев:
— Зачем отпустили? Тут надо было судить! Перед народом!
Дед Димитрия поторопился напомнить, по какой причине в «Веселом бурдюке» встретились, и предложил, не теряя времени, направиться к Мцхета.
Народ шумно повалил за двумя дедами… Что решат отцы церкви? Будут ли и дальше покровительствовать Моурави или не все одобрят, что он задумал?
Под зелеными кудрями чинар стоит строгий Самтавро. Величественный купол возвышается над церковкой, где просветительница Нина склонялась над крестом из виноградных лоз, перевитых ее волосами. Царь Мирван, основатель Самтавро, любил отсюда взирать, как, разбросав два серо-зеленых рукава, Арагви и Кура сливаются в одно русло.
Католикосу, занятому съездом, некогда было любоваться окрестностями он видел только груды церковных гуджари. Тут были списки картлийских монастырей с точным подсчетом убытков, причиненных нашествием шахе Аббаса: «…кресты церквей, жемчуга и каменья с икон похищены, ризы содраны, сбиты алтари, церкви не отделаны, царские врата заменены завесами, служители входят в алтарь без стихарей».
В других списках перечислялся приток людей в святые обители. Настоятели требовали увеличения наделов пахотной земли виноградниками и лесами, дабы глехи имели где трудиться. А епископы просили, чтобы католикос добился у правителя скрепления подписью повеления царей о неприкосновенности церковных владений и крестьян.
Был еще свиток, отложенный католикосом в секретный ларец. Саакадзе твердо просил именем церкви воспретить в пределах Картли работорговлю. Люди, отстоявшие свое отечество, не могут продаваться как скот. Искоренить варварство можно мечом, но указ, соответствующий духу Иверии, должен исходить от церкви. Затем Саакадзе настоятельно просил обсудить желание правителя упразднить придорожные рогатки во владениях князей.
Когда католикос прочел обращение беспокойного Моурави, легкая усмешка промелькнула на его лице: Моурави не хочет ссориться с князьями, но он, католикос, не только благословит отмену рогаток, а и поможет Моурави запретить торговлю людьми, ибо решил во имя прославления церкви и ради своей души не мечом, а крестом пресечь надвигающуюся опасность. Она шла грязной волной из Западной Грузии, готовая захлестнуть удел иверской богородицы. Вот перед ним деяния нечестивцев: продают гуртом детей в османскую неволю, продают красивых женщин. Никто не рискует выйти за порог, ибо сосед арканом ловит соседа. Один, богом проклятый, даже мать свою променял на коня!
Тотчас монахи записали проповедь и разослали по всем церквам, дабы священники во всеуслышание, с амвонов, могли предупредить всех о решении католикоса…
Неожиданно в Мцхета прибыли князья Цицишвили, Джавахишвили, Липарит, Газнели и Орбелиани с богатыми дарами. Вслед за ними прискакали царевичи Багратиды — Вахтанг и Кайхосро-младший. Они долго беседовали с католикосом, но не во фресковой палате, а в келье, где присутствовали лишь высшие чины духовенства, в том числе Трифилий.
Бежан Саакадзе еще накануне знал, о чем царевичи и высшее княжество будут молить католикоса. Настоятель многое не скрывал от своего будущего преемника. Хроника больших и малых дел царства, которую Трифилий вел «для потомства и славы Кватахеви», хранилась Бежаном. Он красиво переписывал быстрые мысли настоятеля, а затем свиток за свитком прятал в потайную нишу.
И сейчас Бежан в тревоге записывал слова, которые ронял Трифилий, то порывисто расхаживая по келье, то задумчиво опускаясь в глубокое кресло.
Первое, о чем просило или, вернее, чего требовало княжество, — это возведение на престол богоравного царя. Приятный, но равнодушный к делам царства Кайхосро нежелателен. Где радость? Метехи потускнел, как нечищенный кувшин. У князей нет охоты склоняться перед насмешливо улыбающимся правителем — пешкой в руках Моурави. Гордость княжеская возмущена. В замках сомнение и неудовольствие. Нужен царь! Необходимо возродить блеск престола. Если Луарсаб вернется…
