Тогда брат Венансио принял этот довод. И принял настолько, что, помогая Антонио писать Представления, которые тот собирался послать его католическому величеству в семьдесят седьмом году, счел возможным высказаться в защиту целесообразности наращивать богатство страны путем использования ее природных ресурсов посредством развития добывающей промышленности, сельского хозяйства, горной промышленности и рыбной ловли, а также текстильной мануфактуры и черной металлургии, то есть посредством всего того, что стало путеводной нитью всех его действий. Всего понемножку. Производить и торговать. От перемены мест слагаемых сумма не меняется, важно было достичь богатства, к которому он стремился с детства, и теперь он уже начинал понимать для чего.
В глубине души он всегда презирал экономистов-теоретиков, ведь сам он всегда был экономистом-практиком, человеком, воплощавшим в жизнь идеи, которые он черпал у других; как правило, последние боялись риска, иногда это были просто откровенные болтуны, и, высказывая те или иные идеи, сами они прикрывались тысячью и одной интеллектуальной уловкой, мысль о которых нагоняла на Антонио неодолимую скуку. Вот так, воплощая в жизнь свои и чужие идеи, и провел он годы напряженной работы, о которых вспоминал теперь, укрывшись в своем подземном переходе. Отчего темнота, тишина заточения, тесные пространства возбуждают желание предаться воспоминаниям, причем самым старательным и подробным образом? В подобных обстоятельствах другие готовы обратиться в бегство. А он нет. И если прежде он испытывал желание пройтись в этот ранний час по пустынным улицам, то теперь Антонио Ибаньес чувствует потребность сначала спокойно постоять, опершись спиной о каменную стену, а потом усесться на землю, согнув ноги и упершись подбородком в колени: он вспоминает обо всем, что принесли ему те чудесные годы.
Его отец составил завещание в семьдесят седьмом году, незадолго до своей смерти, и с того самого момента события, казалось, понеслись во всю прыть, совершенно безумным образом увлекая его за собой. К тому времени относится решение маркиза Флоридабланка[86] подписать распоряжение о начале строительства проезжего тракта, не завершенного до сей поры, между Коруньей и Мадридом. Тогда же подводную часть корпуса судов стали обшивать медью, и фабрика в Шубии приступила к работам, с тем чтобы как можно быстрее перенять эту практику, впервые примененную англичанами. За короткое время столько достижений. И он был их внимательным свидетелем. Мир менялся, и как это было хорошо. В восемьдесят третьем году Карлос III в королевском указе, датированном мартом, объявил о том, что знатные люди без всякого для себя уничижения могут заниматься любыми профессиями — всеми, в том числе и наименее почтенными; иными словами, это означало, что отныне, с этой счастливой даты, в соответствии с законом работа никогда более ни для кого не будет служить бесчестием.
Эта мера вселила в него новые надежды, и теперь, по прошествии стольких лет, он может по-настоящему оценить ее. Он считал себя идальго, он был идальго, но он привык работать, верил в труд и верил в торговлю, а также в промышленность, и это убеждение было главным, что он почерпнул из чтения. Остальное представляло собой неприступный бастион, возведенный на основе истин, которые он считал основополагающими: христианская, римско-католическая, апостольская вера; божественное право монархии; уважение к королю, ибо именно от него должны исходить все реформы, в которых, вне всякого сомнения, нуждалось общество. Но не более того. Он считал себя просвещенным человеком, но просвещение заканчивалось для него там, где начиналась Французская революция.
Что касается Бернардо Фелипе, то у него мера, упразднившая легальное бесчестие труда, напротив, вызвала скептическую улыбку, причем такую широкую, что Антонио Раймундо на протяжении своей жизни старался ни на мгновение не обращать на нее внимания. И, даже вспоминая, он пытался не придавать ей значения, изгоняя из памяти ее четко оформленные контуры, развеивая, даже стирая ее из своей памяти, игнорируя ее, хотя ему так никогда и не удалось полностью этого добиться. Он часто спорил с Бернардо по поводу новых времен. Лишь Мария Луиза, дочь дона Бернардо, иногда присутствовавшая при этих страстных дискуссиях, лишь она, истинная наследница всех кадисских владений, всегда готовая пожертвовать всем ради капризов своего любимого брата, признавала правоту Антонио, хотя и делала это весьма лаконично, не слишком-то вступая в споры со своим братом и попечителем всего наследства, в том числе и духовного.
Тогдашнее общество лихорадило, все еще лихорадило. Из Франции доходило множество идей, которые кто-то принимал, не особенно подвергая анализу и никоим образом не пытаясь приспособить к собственной жизни; другие точно так же отвергали их, но по причинам диаметрально противоположным. Слишком долгие годы весь народ, все королевство приучали слепо верить, вместо того чтобы научить думать. А он хотел думать. Но при этом он не хотел отказываться от истин, воспринятых от матери. Он не отдавал себе отчета в том, что если живешь в определенной среде, то рано или поздно она поглотит тебя.
Разорившиеся идальго, смирившиеся или свыкшиеся со своей судьбой, становились матросами или кузнецами, а те, что сохранили унаследованные богатства, жили за счет земельных угодий, читали брошюры и монографии, в обилии издаваемые клерикалами и учившие их наращивать богатства и улучшать производство; все они вместе и каждый в отдельности паразитировали на чужом труде, взимая плату за аренду своих земель, и лишь некоторые наиболее отчаянные отваживались рискнуть частью излишнего капитала, вкладывая его в сделки, могущие принести прибыль, но только в сделки, а никак не в промышленность. Одновременно они распределяли своих вторых и третьих отпрысков между местными и провинциальными церковными и судейскими должностями, всячески способствуя сохранению общества, зиждившегося на взаимной заинтересованности и поддержке. И между теми и другими находился он, кто, будучи сыном бедного писаря, должен был бы работать кузнецом, но вместо этого стал предпринимателем, организатором металлургического производства; ему следовало бы пользоваться чужим трудом на собственных земельных угодьях, приобретенных в результате удачных сделок, а он занимался торговлей, стараясь полностью овладеть всеми ее тайнами, поспеть и там и сям, не обращая внимания на то, что осмотрительно советовали ему другие идальго, стремившиеся обуздать его головокружительный взлет, а прибыль от торговли пускал на создание промышленных предприятий. Ибаньес хотел всего и не отказывался ни от чего. Он подозревал, что остальные примут его созидательный порыв за проявление амбиций; ибо он действительно желал находиться на вершине, но лишь для того, чтобы вести людское сообщество к прогрессу и благосостоянию. Для этого он и жаждал власти: чтобы изменить жизнь. Он был демиургом.
Антонио вдруг удивился, обнаружив, что мыслит так. Ведь всегда одни каким-то образом оказывались наверху, а другие внизу. Кто он такой, чтобы изменять этот порядок вещей? Одни наверху, другие внизу; не намереваясь ничего кардинально менять, он вполне мог бы слегка все это поправить, производя или создавая богатства, занимаясь торговлей, добиваясь счастья для народа, поднимая уровень его жизни, пусть даже и насильно, дабы, достигнув изобилия, приблизиться к самым возвышенным духовным интересам — тем самым, от которых народ так далек из-за бедности, вечно порождающей нищету и отчаяние.
Бедняк, лишенный защиты Фортуны и Просвещения, занятый лишь поисками пропитания в нищенской среде, не имеет времени для других занятий. По крайней мере для занятий, подобных тем, которые признавал сам Антонио, готовый сделать для народа все, но никоим образом на этот народ не рассчитывавший; он мог рассчитывать лишь на помощь Бога, Который, несомненно, осветит путь воплощения его честолюбивых замыслов. Народ был грубым и невежественным, неотесанным и легко поддающимся любому влиянию. Антонио Ибаньес должен был стать или его должны были считать чудотворцем. Но катастрофа показала, что это не так. Теперь следовало ухватиться за другую идею и сделать это наперекор всем клеветникам. Зависть порождает в душах людей совершенно разные выводы. Таким образом, Ибаньес утвердился в своих старых убеждениях. И сделал это в ситуации, малоподходящей для переоценки жизненных ценностей. Но именно так неожиданно приходят в голову мысли тем, кто ищет во тьме, среди теней.
Он покинул подземный ход и поднялся в свое жилище. Уже наступил день. Он выглянул в одно из окон и посмотрел на бульвар, пролегающий между скитами Святого Роке и Странствующей Девы. Скит был сооружен в восемьдесят шестом году на его великодушное пожертвование в шесть тысяч шестьсот реалов. Он был очень благодарен Святому Роке, к которому часто обращал мольбы, дабы тот избавил его от чумы и прочих бед. Как и Странствующей Деве. Тот 1768 год оказался совсем неплохим: его сделали синдиком, а корабли водоизмещением пятьдесят тонн, построенные на верфях Порсильяна и снаряженные для транспортировки кукурузы из нижних галисийских земель, с тем чтобы распределить ее среди наиболее обездоленных, принесли заметную прибыль. Это были не очень большие суда, но благодаря своей грузоподъемности и скорости они позволили ему снизить цены на кукурузу и при этом потопить мелких импортеров, одновременно утолив голод неимущих; сие удачное дельце вновь вызвало благодарность и ненависть одновременно. К этому сводилась вся его жизнь: ублажать одних, вызывая тем самым неудовольствие других, получая прибыль, выражавшуюся не только в реалах, но и в людских симпатиях, — что уж говорить об антипатиях.
