Анатолий Корольченко - Атаман Платов

Заговорили о русской армии, партизанах, казаках. Охмелевший майор, услышав имя Платова, пришел в ярость.

— Попался бы он, этот Платов, в руки, я из него вот бы что сделал. — Он схватил лежавшую у камина кочергу и, сжав зубы, перегнул ее. — Вот таким бы стал казачий атаман!

И швырнул кочергу к камину.

Как бы не понимал языка Матвей Иванович, однако ж угрозу майора понял.

— Как же это Платов к нам попадется? — заметил Удальцов. — Скорей мы к нему угодим.

— Это-то так, но я к слову… Знал бы, что такое он нам уготовит, я б над ним еще в Тильзите какую-либо акцию устроил.

— А вы были в Тильзите?

— А как же? В седьмом году.

— И видели Платова?

— Видел и его: длиннющий такой, вроде этого гренадера.

И майор стал рассказывать, как он оказался среди немногих офицеров в небольшом городишке Тильзите, когда два императора подписывали договор.

Бутыль опустошили только наполовину, а самогон свалил всех с ног. Захрипел и майор, уронив голову на стол.

Матвей Иванович незаметно кивнул, и они вышли из комнаты…

Казаки атаковали усадьбу на рассвете, и французы не оказали сопротивления.

Когда пленных выстроили и Удальцов подошел к Платову с докладом, стоявший в строю майор едва не лишился речи.

— Это… же… гренадер.

— Гренадером он был вчера, а сегодня — Платов, — ответил штабс-капитан.

Казаки вышли в поход.

— Запевай! — подал команду есаул, возглавлявший первую сотню, шедшего в голове колонны атаманского полка.

Запевала Митька Гусельников набрал поболее воздуха:

Ехавший рядом с Платовым Удальцов посмотрел на него.

— Про вас поют, ваше превосходительство.

дружно подхватила сотня.

Матвей Иванович улыбнулся, промолчал: этот куплет он уже слышал раньше.

продолжал запевала высоким голосом. Это уже было новое.

— Ах, шельмец! — не удержался Матвей Иванович. — Уже сочинил. Вот я тебя!..

И, пряча улыбку, погрозил Митьке плетью.

В сумерках ноябрьского вечера громоздкая карета Наполеона в сопровождении колясок и верховой охраны добралась, наконец, до небольшого селения. Половина крестьянских изб сожжена, оставшиеся стояли без крыш. Даже стропила снесены на топливо. Солома пошла на корм и подстилку лошадям.

Разграбленным оказался и единственный в деревне дом помещика, предназначенный для императора и его свиты. В доме не нашлось ни одной достойной комнаты, в которой мог бы разместиться Наполеон.

А между тем мороз усилился, дым из трубы уходил столбом в небо, что предвещало дальнейшее похолодание.

Нашли комнату с сохранившейся печью, однако ни одной рамы в окнах не было. Тогда их забили досками, в щели затолкали пучки соломы, затянули попонами.

Выстуженное помещение долго не нагревалось, и Наполеон молча вышагивал по комнате. Под его грузным телом тоскливо поскрипывали половицы.

— Что с обозом, Бертье? — спросил он вошедшего начальника штаба.

— Наглецы разграбили обоз. К счастью, забрали немного.

— А наши документы? Я имею в виду государственные бумаги, особенно по ведомству Дарю.

Уверенный в том, что в России придется вновь вести переговоры с Александром и заключать новый, более выгодный, чем подписанный пять лет назад в Тильзите, мир, Наполеон приказал государственному секретарю Дарю иметь при себе необходимые документы. И теперь в обозе, в опечатанном сундуке, находилось несколько бумаг исключительной важности, которые могли понадобиться в Москве.

— Об этом лучше спросить самого Дарю, — уклончиво ответил начальник штаба.

— Дело в том, что Дарю проявляет чрезмерное за них беспокойство, — продолжал Наполеон. — Он опасается, как бы они не попали в руки неприятеля. И вот уже какой день настаивает на их уничтожении. Позволительно ли это сделать?

— О, мой император! Этот вопрос лучше решить с самим Дарю. Не ровен час… — Бертье не стал высказывать своего опасения о возможности набега казаков на императорский обоз, следовавший в полумиле от их охраны. Наполеон помолчал, раздумывал. Потом сказал:

— Надо заранее приготовиться на случай, если казаки снова вздумают напасть на нас.

— Их нападение возможно каждую минуту…

— Пусть Дарю поступает так, как находит нужным. — Уткнув лицо в мех воротника, Наполеон замолк. Потом, после паузы, продолжал: — Я буду лучше до конца кампании есть руками, чем оставлю русским хоть одну вилку с моей монограммой. И еще, Бертье, нужно удостовериться, в хорошем ли состоянии наше оружие. Возможно, придется пустить его в дело.

Когда Дарю явился, Наполеон спросил о документах канцелярии. Тот ответил:

— Казаки их разбросали. Однако же, к счастью, почти все цело. Чемодан с картами исчез да еще кое-что.

— И это все?

— Кажется… Я опять осмелюсь просить вашего разрешения сжечь документы.

— Хорошо, Дарю, можете предать огню бумаги канцелярии. И делайте это скорей.

Наполеон лежал с открытыми глазами. Он с чувством страха и смятения вспомнил, как сегодня чуть не попал в руки казаков. И еще вспомнил, как у Городни — небольшом местечке по пути из Боровска к Малоярославцу — их атаковали из лесу казаки. Поднялся невообразимый переполох. А он, Наполеон, улыбался иронической улыбкой, приняв происходящее за неуместную суету, вызванную трусами и паникерами. Когда же один из нападавших всадников на полном ходу проскочил мимо и, словно бы невзначай, ткнул пикой лошадь генерала свиты и тот рухнул вместе с конем, только тогда Наполеон понял, какой подвергается опасности.

«Что за страна! — думал он. — Скорей бежать! Бежать!» Эта мысль все более и более овладевала им. Да, конечно, нужно сделать так. Покинуть тайком армию и уехать подальше от опасности.

Утром он встал с твердой решимостью поступить так, как надумал ночью. И чем скорее он это сделает, тем будет лучше.

Казака Степкова, когда он достиг французского обоза на дороге, привлек обитый железом ящик. Среди прочей поклажи, что находилась в фуре, ящик выделялся и размерами и видом. Крыша закрыта на два замка, на шелковом шнуре — сургучная печать.

«Не иначе как в нем что-то секретное» — подумал казак и сбросил с фуры ящик. Ударом пики он в два приема сбил замок, рванул шнур с печатью.

Ровными рядами лежали переплетенные в кожу книги. Вывалил их. Внимание привлекла голубая папка. На ней золотое тиснение, в замысловатом сплетении линий выделяются две буквы: «N» и «А». В папке пергаментные листы, чернильной вязью выведены строчки. Перелистал казак пергамент, ничего не понял. В конце висели на ленточках две сургучные печати.

Степков не знал, как поступить с находкой. Но тут подскочил есаул, его сотенный.

— Нашел время любоваться! Вместо того чтобы на возу шарить, помог бы с пушками разделаться!

Казак сунул находку в переметную суму и бросился к артиллеристам. На следующий день он ту папку заложил в мешок, где хранил трофеи.

Так и лежала голубая папка в мешке, пока казака не подстрелили в одной из перепалок. Разбирая вещи убитого, на нее наткнулись товарищи.

Прослышав о папке, командир полка приказал немедленно показать ее, а посмотрев, тут же поскакал к Платову.

Матвей Иванович прочитал текст, увидел в конце подписи Наполеона и императора России Александра, обомлел. Эту папку он видел летом 1807 года в Тильзите, когда Наполеон и Александр заключили Тильзитский мир.

Держа в руках голубую папку, генерал Платов понял, что коль договор у него в руках, то можно считать его недействительным! Документ, который не имеет цены! Немедленно к императору Александру! Благо он при армии.

Никогда Матвей Иванович не торопил так возницу кареты. Он готов был даже мчаться верхом.

— Незамедлительно доложите обо мне императору, — потребовал он у генерал-адъютанта. — Дело весьма срочное, государственной важности.

Его допустили к императору тут же.

— Ваше величество, вот Тильзитский договор. Тот самый, что хранился у Наполеона. Прошу его принять. — Он с торжественным видом держал на вытянутых руках папку. — Отныне никаких обязательств по оному договору Россия не несет.

Александр с недоумением смотрел на атамана. Потом взял папку, перелистал, усмехнулся:

— Гм! В самом деле договор. И его доставили казаки?

— Так точно, они самые.

— Опоздал, генерал, — Александр захлопнул папку. — Договор потерял силу с того дня, когда разбойные войска Наполеона перешли русскую границу. Однако ж, — он сделал многозначительную паузу, — в знак воинской доблести Войска Донского передаю этот договор вам. Пусть отныне ваш род станет его хранителем.