его уродственным, безлепым видом. В глаза-то дразниться боялись. Ещё отроком дрался Малюта безжалостно, на убой. Единожды на святках так уходил здоровенного мужика, что тот поболел и помер. Кроме драчливости да злопамятства иных талантов за ним не ведали, думали — ходить ему в псарях. А вот поди ж! Возле самого царя обретается.
Малюта встречал гостей у крыльца. Недолго думая, Василий бухнулся ему в ноги.
— С приехалом, свояк, — не удивясь такой чести, просипел Малюта, — ну что, привёз девку?
...Покамест Москва залечивала татарские раны, здесь, в Александровской слободе, царь уже вторую неделю смотрел себе невесту. Ради сугубой важности сего дела всё прочее было отодвинуто в сторону. Опричный двор жил смотринами, забыв о войне. Что война — уже двадцать годов воюем! Тут вона что — царь жену выбирает! Обмишулиться никак нельзя. И не в девице дело, а в том, какой род приведёт за собой к трону будущая царица. От этого многонько зависит. Можно в одночасье всего лишиться. А можно и приобресть. Понимая это, Малюта с самого начала взял царёву женитьбу в свои руки.
Собирать невест для царя на Руси не внове. Батюшке нынешнего государя великому князю Василию предоставили на выбор полторы тысячи девиц дворянских фамилий. Царь и тут захотел перещеголять отца. Ещё с прошлой осени разосланы были писцы по всем землям с наказом произвести перепись невест. Всем дворянам повелевалось свозить незамужних дочерей для отсмотра. Отобрать предстояло две тысячи девок, чтобы везти в Слободу царю на показ. Брать следовало самых здоровых и красивых от двенадцати до семнадцати годов — крупнотелых, широкобёдрых и большегрудых девиц из чадородных семейств. Ещё чтобы лицом была красива, нравом спокойна и слово кстати молвить могла.
Намаялись опричные писцы. Чудно! Одни родители из кожи вон лезут, чтобы дочка на смотрины попала. Другие не хотят ни в какую. Вроде честь великая, а в иных городах дошло до расправ. Вяземские, дорогобужские, смоленские помещики, наслышась про разврат в Слободе, попрятали дочерей. Запирали в теремах, увозили в дальние деревни. Пятерых отцов выпороли на площади, двоим головы смахнули, лишь тогда повезли девок. А с другими иная оказия. В сторону отводят, шепчут: сделай милость, представь царю дочку. Отчего ж не представить ежли не страхолюдина и не кривобокая, тока и ты, боярин, понимать должен, ведь это какой риск для меня, в обход других твою протолкнуть. Понял? Вестимо, понял. Ну то-то... Писцы опричные, которые половчей, вроде Гаврилы Щенка, хороший доход себе на этом сделали. Хочешь, чтобы дочка на смотрины попала — плати, не хочешь — тем более плати.
И потянулись со всех концов в Слободу целые обозы со сдобным товаром. В отцовых каретах, в невзрачных возках, в боярских колымагах везли юных красавиц со всех концов огромной страны — рязанских, смоленских, новгородских, тверских... Но только одна среди них — будущая царица!
Для проживания девиц в Слободе нарядили бывшие басмановские палаты, убрав их преизрядно, собрали целый штат прислуги: мамки, няньки, опытные свахи-смотрительницы. С прибытием невест ожили давно пустовавшие палаты, зажужжали как пчелиный улей в летний полдень...
Марфу поселили в просторных покоях, где кроме неё жили ещё тринадцать девиц. У каждой была своя кровать с пологом, ко всякой была приставлена комнатная баба. Родню в Слободу не пустили, своих прислужниц тоже взять не позволили. Кормили в большой трапезной в три захода. За столом Марфу посадили рядом с улыбчивой кареглазой красавицей, назвавшейся Домной. В противность прочим девицам, которые дичились и ревниво косились на соперниц, Домаша приветила новенькую. После трапезы посидели в уголке вдвоём, Домна рассказывала про себя и про здешние порядки. Была она из богатого псковского рода Сабуровых. Бабка её, Соломония, была много лет женой великого князя Василия, но за неплодность её силком постригли в монастырь, а потом слух прошёл, что родила она законного наследника, которого где-то спрятали. С той поры род сабуровский в Москве на подозрении, а потому ей царёвой невестой точно не быть. Однако ж Домна про то ничуть не печалилась, молвила скромненько: ничего, иные женихи сыщутся.
В ответ и Марфа поведала ей историю про свою погибшего суженого. Погоревали, всплакнули по-девичьи.
Ещё сказывала Домна, что всякий день царь смотрит по полусотне девиц. Из двух тысяч отберут двадцать четыре. Потом отобранные предстанут пред царём и думой, их будут всяко испытывать и оставят двенадцать. А уж из тех двенадцати царь выберет двух невест, одну для себя, вторую для наследника.
...С утра девиц подымали мамки, вели в рукомойни, ставили на молитву. После завтрака наряжались и убирались. Распоряжалась всем громогласая боярыня Пелагея Чоботова, жена опричного боярина Ивана Чоботова. С девицами не церемонилась, осердясь, больно дёргала за виски. Потом приходили свахи. Учили девиц ходить павой, кланяться, говорить нараспев, отвечать на расспросы. Дворцовые искусницы показывали как белиться и румяниться по-городскому, а не по-деревенски аляписто.
Раскрашивая персиковые девичьи щёки, приговаривали:
— Лицо как белый снег, на щеках красны ягодки, брови чёрные, ясны очи как у сокола.
Густо сурьмили брови и ресницы, чернили даже белки глаз, закапывая в них особую краску, приготовленную из металлической сажи с гуляфною водкой. После обильного обеда девицы раскрашенными куклами лежали в постелях, добирая толстоты и дородства. Говорили, что царь худых не любит.
Каждый вечер Чоботова называла пятьдесят девиц для завтрашнего отсмотра. На пятый день пришёл черёд Марфы.
Утром подняли затемно. Повели в баню, потом приказали краситься и наряжаться. Царёв спальник Годунов привёл девиц в огромную комнату, уставленную сундуками, на которых были разложены наряды. Велел снимать своё и выбрать наряд кому что любо.
Это сказать легко — выбирайте!
Грудами лежали шубы на соболях и горностаях, крытые объярью; опашни и телогреи, обшитые золотой тесьмой; шёлковые подволоки наподобие мантий, с пристёгнутыми понизу драгоценными каменьями. На пристенных полках теснились головные уборы: волосники и надубрусники наподобие скуфьи, кики и шапки, кованые из золотого или серебряного листа с бобровыми подзатыльниками, с пущенной по окраинам жемчужной поднизью. Висели на гвоздях модные белые шляпы с полями и красными снурками, увы, женские, для девиц неподобающие. Ещё были венцы под вид многоярусных теремов, высокие меховые шапки-столбунцы, с шёлковым верхом, из-под которых можно выпустить роскошные косы.
Вдоль другой стены стояли заранее открытые ларцы с украшениями. Зарукавья, серьги, золотые монисты, перстни, жемчужные ожерелья. От роскошества зарябило в очах. Девы хватали уборы, примеряли, стонали, закатывали глаза.
Марфа, поразмыслив, решила не переодеваться, оставшись в
