А я – что я видела? Только вечеринки в простонародном русском стиле, когда все сидят за столом, едят и пьют водку, а затем нестройным хором поют народные и советские песни. В этом я как раз была сильна, у меня был звонкий голос, и я всегда знала слова песен. Но в «высшем обществе» в Риге нужны были другие способности, которых у меня не было.
Однажды мы пошли, без приглашения, на празднование дня рождения моего двоюродного брата Арона. Его мать, тетя Роза, до того сказала: «У нас не принято приглашать – кто знает, тот приходит». Мы подумали: если так принято, то и мы можем пойти. Что подарить? Мы купили в кондитерской красивый торт.
При виде потрясения на лицах хозяев я прокляла минуту, когда мы решили пойти к ним. Отступать было некуда, и мы сказали, что хотели лично поздравить Арона с днем рождения. Нас пригласили за стол; принесенный нами торт Галя, жена Арона, поставила куда-то в конец стола и даже не подала. На столе была выпечка собственного изготовления (точнее – изготовления их домработницы), были особые блюда, какие не каждый день можно увидеть.
Я уже упоминала, что после долгих лет голода у меня исчезло чувство сытости. Здесь, за столом, уставленным всевозможными яствами, я не могла сдержаться и ела с жадностью, в то время как другие дамы только лениво ковыряли вилками еду на их тарелках. В конце ужина, когда хозяйка подала всем ломтики домашнего торта, такие тоненькие, что их можно было проглотить одним глотком, я набралась смелости и попросила порцию от торта, который мы принесли. Галя подала мне ломоть торта и предложила остальным гостям, но те вежливо отказались. Я уверена, что они смотрели на меня как на дикарку, недавно спустившуюся с дерева. Яша, правду говоря, преуспел лучше меня: он был моложе всех присутствовавших мужчин, вел себя галантно, и дамы немножко флиртовали с ним.
Это была одна из попыток войти в общество – хотя бы общество наших родственников. Ради той же цели я устроила большую вечеринку, когда Мише исполнилось три года, и пригласила всех дядей, теток и двоюродных братьев. Мама была уверена, что наши родственники не придут, но пришли все. Было довольно весело, мы даже пели «Хава Нагила» и танцевали Хору. Но это осталось единичным мероприятием и не привело к сближению в дальнейшем.
Несмотря на отчужденность родственников, мы не были одиноки. У нас был свой круг друзей – несколько пар, вернувшихся из ссылки, как и мы. В этом кругу я чувствовала себя легко, у всех за плечами были похожие переживания, и мы понимали друг друга без слов. Сначала выпивали и закусывали, а потом танцевали. Был патефон, были пластинки. Я любила эти встречи, но бывали случаи, когда мой муж пил слишком много. В таких случаях женщины за столом шептали мне: «Не давай ему больше пить!» Но всякая попытка отлучить его от бутылки приводила к противоположному результату: он не терпел такого рода вмешательство и назло мне пил еще больше. Но в большинстве случаев все обходилось спокойно, все мы были слегка подвыпившими и веселыми. Закуски к таким сходкам мы готовили вскладчину: каждая пара приносила какое-то блюдо. Еврейские праздники отмечались в кругу семьи.
Кроме этого круга друзей у Яши был еще круг собутыльников. Он особенно тесно сдружился с начальником цеха, в котором работал. Благодаря этой дружбе он получил назначение – стал бригадиром. Его зарплата повысилась, и он был очень горд этим достижением.
Я тоже хотела продвинуться по служебной лестнице. Продолжая работать в отделе оформления документов, я по привычке каждый день просматривала раздел «требуются» в газетах. Однажды на глаза мне попалось объявление: «Государственной типографии № 7 требуется корректор».
Я пришла туда, и благодаря тому, что уже работаю корректором, меня приняли без особых сложностей. Не сомневаюсь, что если бы я сказала, что не работала в Риге ни единого дня, со мной и говорить бы не стали. Первое место работы открыло мне дверь для продвижения. Спасибо той женщине из райисполкома!
Новое место работы было намного лучше прежнего. Зарплата с самого начала была почти вдвое больше. В дополнение к окладу выплачивались премии: если корректор не пропустил существенную ошибку в течение месяца, ему начислялась премия в размере 30% от оклада.
Характер новой работы тоже был другим. Типографский корректор является рабочим наборного цеха, и его работа – звено в производственном процессе. Это был «свинцовый век»: все делалось из свинца. Линотиписты отливали строки текста, а верстальщики строили из них макеты страниц, которые печатались на ротационных станках.
Сначала надо было читать гранки – длинные полосы бумаги с оттисками набранных строк. Корректор отмечал строчки, в которых есть ошибки; в цехе эти строки вынимали и заменяли новыми, исправленными. После этого надо читать правку – не вкралась ли в новые строки ошибка и вставлена ли новая строка в нужное место. Только после этого приступают к верстке, и сверстанные страницы вновь надо читать.
Я была горда своим новым положением рабочей. В нем я видела подтверждение, что это настоящая профессия, а не «блатная» должность, какую может занять любая девушка, закончившая школу. Начала я с низшей – третьей категории, а по мере овладения основами профессии дошла до 6-й. Моя зарплата выросла до девяноста рублей, а вместе с премией получалось сто двадцать. Это уже вполне приличная сумма.
Нас было шесть человек – все женщины. В первый период моей работы были три смены – утренняя, послеобеденная и ночная. Особенно тяжела была работа в ночную смену, с 11 часов вечера до 6 часов утра. После полуночи ощущение таково, будто теряешь сознание. Кладешь голову на кучу гранок, которые надо читать, и дремлешь. От такого состояния нас спасало проверенное средство – черный кофе, крепкий и густой до того, что «ложка в нем стоит».
Был у нас чайник, мы варили в нем кофе во все смены, а в ночную смену особенно. Аромат нашего кофе разносился по всем этажам типографии. «Ну вот, корректоры опять пьют кофе», – говорили рабочие из других цехов с легким оттенком зависти. Начальники цехов и начальник производства захаживали к нам выпить чашку кофе, пофлиртовать с нами, посплетничать и рассказать свежие анекдоты. Корректорская была своего рода клубом, а мы – самые «знатные» среди работников.
В первый день моей работы новые коллеги налили мне чашку кофе «в корректорском стиле». Напиток жег мне горло сильнее водки, он был горек, я думала, что век не допью эту чашку. Дома мы использовали только дешевые суррогаты кофе. Я не знала вкуса настоящего, свежемолотого и очень крепко заваренного кофе, но не хотела быть невежливой и с трудом выпила свою чашку до конца.
Прошло немного времени – и я полюбила этот особый напиток и даже пристрастилась к нему. После одной-двух чашек такого кофе засыпающий корректор «воскресает» и вновь способен работать.
Наша типография называлась «специальной»: в ней печатались не книги, журналы и ежедневные газеты, а особые материалы, в том числе много секретных. Среди них были правительственные и партийные документы, техническая документация так называемых «почтовых ящиков» – секретных предприятий, названия которых даже нельзя произносить вслух. Немало было сопроводительной документации к экспорту военной продукции в другие страны. Каждый из нас должен был подписать обязательство о «неразглашении государственной тайны». Удивительно, что меня приняли на такое предприятие, несмотря на мое сомнительное прошлое «социально опасной». На мое счастье, «большой брат» не был достаточно бдителен.
Еще одна особенность нашей типографии – она была «еврейской». Все начальство, начиная с директора Сарры Гуревич, состояло из евреев: начальники цехов, начальник производства (он же парторг), да и среди рядовых работников было немало евреев. Гуревич, по прозвищу «Мама», была убежденной коммунисткой, трудно было заподозрить ее в национальных чувствах; но, с другой стороны, такой состав коллектива не мог быть случайным. Может быть, что-то еврейское все же пробуждалось в ее партийной душе, когда безработный еврей стучался в ворота ее владений…
Наши работы большей частью были скучны, а скука – злейший враг корректора. В то время как корректора других типографий читали интересные книги, мы корпели над материалами, в которых не понимали ничего. Труднее всего было читать документацию на иностранных языках, чаще всего на испанском, с длинными столбцами технических данных. Трудно сохранять концентрацию внимания при чтении текста, который не понимаешь. Только черный кофе, наш верный друг, спасал нас от притупления внимания.
Интереснее было читать секретные протоколы съездов латвийской компартии и постановления правительства. Эти документы позволяли узнать многое о внутренних аппаратах власти: как они действуют, какими побуждениями руководствуются, чего боятся. Советская власть, даже после смерти Сталина, всегда была охвачена паранойей, хотя и демонстрировала перед гражданами уверенность в себе и грубую силу. Власти боялись народа больше, чем народ боялся их. Во внутренних документах говорилось об опасностях всякого рода, о врагах, которые якобы скрываются всюду и вынашивают злодейские замыслы. Велись дискуссии по вопросу, как ублаготворить латышский народ, который не любил ни советскую власть, ни русских.
