– Да ладно тебе, наградил! Знаю я эти байки. Небось надеешься, что я со скидкой надгробие сделаю, вот и сочиняешь мне про браслет и подвиги моего недоделка.
– А дашь скидку? – тут же вылез Кука.
– А это видел? – Урс показал ему талисман-кукиш, висевший у него на шее вместе с маленьким бронзовым фаллосом.
Атрия в доме Урса-каменотеса не было – имелся большой двор-мастерская, где сложены были глыбы белого мрамора и готовые надгробия. Приск долго расхаживал между глыб, выбирая камень для Луция. Легионеры, посещая некрополь, будут всякий раз читать имя погибшего – и память о павшем не умрет до тех пор, пока будут губы шептать выбитое на камне имя. «Вместо вечности – кусок камня», – вновь всплыла неприятная мысль.
– Что ж ты так… не уберег? – спросил Урс центуриона. – Он же еще совсем мальчишка был. И тебе родня.
Приск не ответил. При встрече с Адрианом он договорился о переводе шурина в Первый Минервин легион. Не сразу. Адриан не хотел вызывать Луция из Ракаи: мальчишка ему был без надобности. Но Приск настоял, упросил, приказ о переводе подписали. Только опоздал тот приказ, пришел уже на мертвого.
Урс поманил Приска за собой под навес, стянул кусок мешковины с мраморной глыбы. Блеснул искристый мрамор, будто луч солнца на него упал.
– Этот камень сам Валенс для себя присмотрел. Велел беречь, чуял, что смерть не за горами. А для Луция сам камень выбирай. Я бы вон тот взял… – Урс ткнул пальцем в блок мрамора поплоше да посерее. – Да только по кошельку ли он тебе, центурион? В долг не отдам – не проси.
– Я заплачу, – глухо ответил Приск.
Деньги он взял в долг у Гермия – под такой процент, что лучше и не вспоминать.
Если не найдут они золота в горах, то лучше и не возвращаться с войны – так сказал Кука.
* * *
Поминальную трапезу устроили в доме Урса, в комнате, что прежде снимала Кориолла. Приск снова арендовал эту каморку, расплатился деньгами Валенса. Почти как прежде – только нет уже Валенса в живых, а вместе с Кориоллой в комнатке будет ютиться еще и Мышка. Рабу Приму место оставалось только на тощей подстилке на лестнице. Галку Приск оставил у булочника, разрешив драть лентяя немилосердно, хотя обычно бывал милостив и к рабам, и к новобранцам.
– Из лагеря завещание Луция привезли, – сказала Кориолла, когда трапеза была уже закончена и все сидели молча.
Кука, правда, порывался два или три раза пошутить, но Кориолла всякий раз глядела на него с упреком, и бывший банщик замолкал: римский обычай шутить на похоронах был Кориолле явно не по душе. Малыш, мрачный и молчаливый, надирался неразбавленным массикским и, казалось, не хмелел, только становился еще мрачнее.
Лишь когда Прим принес легионерам новый кувшин вина, посыпались шутки.
– Луций храбро дрался за наш лагерь! – сказал вдруг Молчун и грохнул кубком о стол так, что бокал Приска слетел на пол, и вино разлилось.
– Пустите меня на сцену, я должен убить дака! – Кука очень похоже изобразил голос погибшего и не менее удачно заменил стену на сцену.
Все нехотя рассмеялись. Все – кроме Малыша.
– У нас массикского целая амфора, – похвастался Кука и сам подлил в чаши. Поднял с пола упавший кубок Приска, тоже налил. Все уже пили неразбавленное, горячая вода, принесенная Примом, остывала в ковшике.
– Суровый Валенс… Кое-кому будет не хватать его палки… – хмыкнул Фламма, очень довольный двусмысленностью шутки.
– А я никогда не забуду его переливчатый пердеж! – воскликнул Кука, решив, что пора ввинтить заранее заготовленную шутку, а вернее, украденную строчку у известного поэта.
– Вообще-то Валенс всё больше рыгал… – заметил с пьяной грустью в голосе Тиресий.
* * *
Когда друзья разошлись (отправились ночевать в лагерь, не желая платить за комнату в таверне), Кориолла положила перед мужем свиток с завещанием брата.
– Прочти, – сказала она.
– Может быть, потом? – замялся Приск.
– Прочти, – повторила она.
Было ясно: Кориолле известно, что именно написал ее брат.
Центурион сломал печать и прочел:
– Он завещал отцовское поместье мне.
– Гай… – Кориолла кашлянула: то ли слезы мешали говорить, то ли сами слова произнести было трудно. – Поместье не слишком дорого стоит, но земля там хорошая.
– Его же вроде Валенс брал в аренду? – напомнил Приск. – На пять лет. Правда, так ничего и не заплатил.
– Ты бы мог землею сам заниматься.
– Лет через пятнадцать, – попытался усмехнуться центурион.
– Выйди в отставку! – Глаза Кориоллы сверкнули, и требовательные нотки, каких прежде Приск никогда не слышал, прозвучали в голосе дочери ветерана.
– Невозможно.
– У тебя ран на теле… столько-столько… – Она замотала головой и зло стерла ладонью побежавшую по щеке слезу. – Разве легион не может тебя отпустить?
– Раны не тяжелые.
– Скажи, что рука болит. Она ведь болит, да?
Разумеется, он мог бы изобразить, что пальцы левой руки больше не способны держать щит. Да и про боль – это почти не вранье: старая рана на плече ныла в холода. Но даже представить – что он явится к легионному медику Кубышке и начнет рассказывать про больную руку, – Приск не мог.
– Ни за что! – отрезал он.
– Уйди из легиона!
– Нет!
– Ты – как Валенс!
– Что ты мелешь! Да я… Я для тебя сделаю такое, что никакой Валенс никогда не сможет! Я из кожи рвусь, лишь бы добыть тебе и нашей малышке достойную жизнь, лишь бы вернуть свое право вновь именоваться римским всадником. Чтобы ты стала законной женой, а девочке в будущем – радость в жизни, а не жалкие крохи. И сын, если родится…
– Да что ты сам бормочешь такое! – закричала вдруг Кориолла, вскочив. – Молчи! Не смей! Молчи! Да ты знаешь, как я эту зиму жила? Мне уж все уши прожужжали: умер, погиб, не вернется… В пекарне в долг хлеб не давали, в лавке зерновой хозяин долг записывал, но на прощание всегда щипал либо за локоток, либо за зад. Вонючая сучка эта из лупанария записочки присылала: приходи, как родишь! Вот… – Кориолла примолкла, будто споткнулась, явно пропустив кусок фразы и продолжала: – И на улице всякий наглец считал, что можно сзади ладонью погладить, потому как уже ничья, уже почти ничего не значу… Прим рядом ходил – телом меня заслонял. А потом я и вовсе из дома боялась высунуться. Гай, ох, Гай… тебе этого не понять. Знаешь, что это такое: когда от гордости униженной в душе так все и кипит? И бить по наглым рожам случалось. И ты меня вновь на этот ад оставить хочешь? Да? Только уже не в доме своем, а в комнате съемной?
Приск почувствовал, как щеки его пылают, в горле ком, и сейчас указала бы она: вот этот приставал и щипал, а тот скалил зубы да шептал непристойности – выхватил бы меч да убил.
– Жену всадника никто оскорблять не станет, – сказал глухо.
– О, Гай… – простонала она, уселась вновь на ложе, лицо закрыла руками и вся затряслась – зарыдала.
Он понял, что она не верит. Что вернется – верила – вопреки всем и всему, а вот в то, что всадником вновь станет, что наденет тогу с пурпурной полосой, что сможет служить военным трибуном или префектом, – в это не верила.
– Я клянусь…
– Не клянись, не надо. Просто вернись… – Она замотала головой и вновь закрыла лицо руками. – Я как-нибудь перебьюсь… Как-нибудь.
* * *
На другой день все легионеры «славного контуберния» собрались в лагере в бывшей комнате Валенса – обсудить, что делать дальше. Планов особых ни у кого не было. Да и как планировать жизнь, если грядет новая война?
– Завтра утром пойду и набью морду Клементу, – вдруг сказал Приск.
– Хозяину лавки? – уточнил Малыш.
– Ему, толстому.
– Не надо, – буркнул Малыш. – Я ему всыпал. Еще зимой.
– То-то я его не узнал, когда встретил! – заржал Кука. – Нос на сторону, шепелявит, половины зубов нет.
– Серьезная плата за один шлепок, – заметил Тиресий.
– Теперь Клемент до скончания дней будет зерно нам отпускать в долг, а руки при этом за спину закладывать, – заметил Приск.
– Ну и кого ты еще побил? – спросил Кука.
Малыш глянул исподлобья.
– Так, парочку, для профилактики. Булочника, к примеру.
– А кого не бил?
Малыш задумался.
– Медика не бил.
– Почему?
– Вроде как не за что. И потом, после Клемента рук вроде никто не распускал.
– За зубы боялись, – заметил Кука.
Все засмеялись, Приск улыбнулся. Преувеличивала Кориолла свою беззащитность – было кому за нее заступиться. И всегда будет – пока подле канабы стоит лагерь Пятого Македонского.
Часть I
Тайное оружие Децебала
Март 859 года от основания Рима[84]
Дробета
Ранняя весна лишь зашумела талой водой, закричала криком перелетных птиц и тут же загромыхала железом – легионы хлынули на дакийский берег – покорять и убивать. Но прежде долго свершали все положенные обряды. Резали приготовленных в жертву быков – когда Траян сам не приносил жертвы, то поручал сие Адриану, как будто Андриан – не легат легиона Минервы, а раб на бойне, вынужденный изо дня в день резать скотину. Впрочем, ковыряться во внутренностях животных и рассматривать их печенки в поисках благоприятных знамений Траян обязан был сам.
