Через неделю Млодецкий стрелял в Лорис-Меликова, промахнулся, был схвачен, судим полевым судом и казнен через двадцать четыре часа.
Лорис-Меликов обратился за поддержкой к обществу. Он писал:
«На поддержку общества смотрю, как на главную силу, могущую содействовать власти и возобновлению правильного течения государственной жизни, от перерыва которого наиболее страдают интересы самого общества».
Нелюбимые чиновники были удалены. Убрали насадителя классического образования и схоластики, мертвящей молодые мозги, министра народного просвещения графа Толстого, и на его место назначили Сабурова. Был ослаблен внутренний порядок в учебных заведениях, студенты были одеты в форму. Административно высланные были возвращены. Земские ходатайства удовлетворены.
— У нас теперь, — оживленно, блестя глазами, говорила Лиля — ее все по прежнему называли «графиней Лилей», — диктатура сердца. И кик хорошо, что все эти мелочные заботы сняты с Государя
Ей вторил счастливый Порфирий:
— На Кавказе, — говорил он, смеясь, — одна Кура — один Терек, а в России одын Лорис — одын Мелик!
Афиноген Ильич задумчиво смотрел на своих «молодых» — уже порядочно поседевших.
— Шутки, Порфирий… — сказала Лиля. — В Петербурге все шутки.
— Дошутятся когда-нибудь до чего-нибудь отвратительного, — сказал Афиноген Ильич и как-то остро и пронзительно посмотрел на Веру.
Вера сидела на обычном своем месте за круглым чайным столом и молча слушала. За это время она похудела. В больших глазах ее были тревога и мука. Тяжелая внутренняя работа шла в ней.
Порфирий продолжал:
— Мне говорили, что с осени III отделение Департамента полиции будет упразднено, по всем губерниям посылаются сенаторские ревизии. Лорис-Меликов предполагает призвать общество к участию и разработке необходимых для настоящего времени мероприятий. В Государственный Совет призовут нескольких представителей от общественных учреждении. Это, папа, уже крупные реформы. И конечном счете — это конституцией пахнет!
— Для России, — медленно сказал Афиноген Ильич, — немыслима никакая организация народного представительства в формах, заимствованных с Запада. Эти формы не только чужды Русскому народу, но они могут поколебать его веру и сделать смуту, последствия которой трудно предвидеть. Россия, Порфирий, находится на ужасном распутьи. Без Самодержца она не может жить, а…
Афиноген Ильич опустил голову, потом поднял ее и строго и зорко смотрел на стоявший в простенке между окнами мраморный бюст Императора Николая I.
Все замолчали, невольно глядя на бюст.
— Последний Самодержец в Бозе почил. — тихо сказал Афиноген Ильич. — Трудно Государю… У него большое и любвеобильное сердце, а Государю нельзя всех любить… 25 лет царствования, шестьдесят два года носить за плечами, не иметь в своей семье утешения и поддержки — нелегкое дело!.. Дай Бог Государю спокойно дожить до благостного конца своего царствования. Слишком много в нем было блеска, слишком многое Государь совершил и — устал… Ты понимаешь, Порфирий, Государь — устал!.. Это ужасно, когда Государь устанет… И как его травят… Тут и за Лориса ухватишься… «На Кавказе одна Кура — один Терек!..» Жестокие, Порфирий. у нас нравы и чем больше человек сделает добра, тем сильнее обрушивается на него людская злоба. Лорису спасибо за то, что он полицию подтянул. Наконец стала она работать…
И опять Афиноген Ильич остро и внимательно посмотрел серыми блестящими глазами на Веру. Та вся съежилась под этим взглядом и опустила голову.
XVI
Андрей Желябов делал в Исполнительном комитете партии доклад. Доклад был неутешительный.
— В Саперном переулке, — говорил негромким голосом Желябов. — охранники с боем захватили нашу типографию. Млодецкий казнен, в Киеве полевые суды и казни. Мы должны были закрыть типографию на Подольской улице и динамитную мастерскую на Подъяческой. Хорошо еще, что успели кое-что спасти. Полиция заняла эти квартиры. По самое ужасное — это то, что мы окружены предателями. Квятковский и Пресняков повешены, Степан Ширяев, Зунделевич и Бух заточены в казематы… Арестован Александр Михайлов, взяты Григорий Ширяев и Фридман… Как видите, нам нужно торопиться, иначе у нас никого не останется для работы. Гольденберг выдал меня. Перовскую, Якимову-Баску — и нас уже ищут… Мы должны, товарищи, покончить, наконец, с Царем. Ведя свою работу по мелочам, как то мы делали раньше, «Народная ноля» проживает свой капитал. Лучшие люди отдаются террору. Их мы готовили многие годы и их уже нет. Что будет после убийства Царя? На большие политические перемены я, товарищи, не рассчитываю. Но нам легче станет работать, правительство растеряется, и наша организация захвати все слои общества. Но для этого нужно, чтобы хоть часть нас, старых народовольцев, уцелели… Так вот, я предлагаю: Оловянникова пусть едет и Москву. Москва — наша последняя надежда. Если в нужную минуту Москва нас не выручит — будет плохо… Совсем плохо, товарищи…
Как только Желябов кончил, все разом заговорили.
Суханов указал, что наступающий 1881 и год необычайно благоприятен для «акта», а после него и восстания.
— На Волге — голод, моровая язва на скоте. Среди студенчества и интеллигенции поговаривают о баррикадах, — заключил он свою нервную речь.
— Товарищи, — сказала Оловянникова, — кто же будет драться на баррикадах, когда Царь будет убит? Мы недавно в комитете подсчитали наши силы. С сочувствующими нас наберется пятьсот человек. Вы сами, товарищи, знаете, что такое сочувствующие?.. Разве пойдут они на какой бы то ни было риск?.. Идти в бой с такими силами, по-моему, просто безрассудно…
Желябов строго посмотрел на Оловянникову.
— Все одно, Наталья Николаевна, — сказал он, — упустить и этот год мы не можем.
— Мы должны убить Царя!.. Убить во что бы то ни стало! — восторженно крикнула Перовская. — Подумайте только, как можно это теперь просто и легко сделать… Мой наблюдательный отряд все выяснил, убить царя вовсе не трудно. Если нас, людей неприметных, умеющих скрываться, постоянно меняющих паспорта и квартиры, полиция все-таки ловит, как нам не поймать Государя, вся жизнь которого, точно размеренная по часам и минутам, идет у всех на виду. Во втором часу дня царь выезжает в Летний сад и там гуляет…
— Шпики и охрана, — сказал кто-то.
— Согласна, что тут неудобно. Расстояние короткое и трудно тут, где сравнительно мало народа, быть незамеченным. Но вот по воскресеньям Царь ездит на развод в Михайловский манеж… Я все сама проследила. Обычно он возвращается или по Малой Садовой, или по Инженерной улице, выезжает на Екатерининский канал. И тут и там так удобно устроить засаду. На повороте от Михайловского театра на канал царский кучер всегда задерживает лошадей: там скользко на раскате. Вот тут очень удобно метать бомбы. На малой Садовой Андрей Иванович присмотрел дом, где очень просто устроить подкоп под улицу. Это дом графа Менгдена. Там свободное помещение в подвальном этаже, котрое сдается внаем. Мы решили устроить там молочную торговлю. Юрий Николаевич Богданович и Анна Васильевна Якимова-Баска там поселятся под именем четы Кобозевых… Работать будут по ночам. Колоткевич, Суханов, Баранников, Исаев, Саблин, Ланганс, Фроленко, Меркулов и сам Андрей Иванович посменно будут работать… Как видите — есть еще у нас порох в пороховницах… Не оскудела сила казачья… И уж теперь динамита жалеть не будем!.. Не будем!..
— Принципиально, — сказал Желябов. — я ничего не могу возразить против того, что говорит товарищ Перовская, — и работать на подкопе буду… Но… Как-то, товарищи, разуверился я в силе этих подкопов и взрывов… Уж на что все было хорошо в Зимнем Дворце устроено — а ничего не вышло… Только вред для партии… Мне больше по душе метательные снаряды, которые нам придумал Николай Иванович и силу которых нам показал на днях в Парголове.
Тот, кого Желябов называл Николаем Ивановичем, был Кибальчич. Это был угрюмый. чернобородый человек, все время заседания мрачно сидевший в углу и не проронивший ни единого слова. Теперь он поднялся и сказал ровным, бесстрастным, несколько глухим голосом:
— Видите, господа, я скажу вам прямо… Я совсем не народоволец… Мне до народа нет дела. Я — изобретатель. У меня теперь — чертежи; я даже сделал математические вычисления и решил, что все это не фантазия, а можно… Выстроить такой корабль, чтобы летать на нем по воздуху. Управляемый корабль… Не аэростат, а вот именно корабль… Ну, только думаю, что при Царе — не выйдет… Не позволят… Тут нужна свобода… Меня за сумасшедшего считают… Ну вот, еще придумал я и снаряды… И мне просто интересно попробовать эти снаряды на людях… Дерево в щепы — это неважно, мне нужно посмотреть человека под снарядом… И форму для нашей цели я придумал лучше не надо — плоская, как конфетная коробка… И завернуть можно так в белую бумагу… Так вот, я вам охотно, ну и сам могу тоже… Когда идея, мысли — тогда ничего не страшно… Я вам динамит дам… Запальные приспособления… Нет, лучше чем динамит… У меня свой гремучий студень, куда лучше заграничного. Я вам все сделаю, вы скажите только, когда?.. У меня придумано — огонь по стопину — моментально… Там скляночка, как бросите — разобьется — и кислота — моментально и взрыв, и мне интересно, как по человеку? Для науки… Так вот, господа, действуйте — я для науки готов.
