Лучники – охрана персидских владык. Деталь фриза дворца Артаксеркса II. IV в. до н. э.
Однажды Чингисхан объявил своим приближенным: – Прежде у меня было только восемьдесят человек ночной стражи и семьдесят – охранной стражи. Ныне, когда небо повелело мне править всеми народами, для моей охранной стражи пусть наберут десять тысяч человек. Этих людей, которые будут находиться при моей особе… должно брать из ловких, статных и крепких.
Итак, 10 000 вооруженных людей, занятых тем только, что охраняют жизнь одного человека. Но и это не было пределом.
Охрану индийских императоров – Великих Моголов несли 55 000 человек, каждый пятый солдат их армии.
Есть, однако, своя диалектика в том, что человек, одержимый стремлением обладать, в конце концов превращается в раба всего, что принадлежит ему.
Царь Алексей Михайлович (1629—1676) принимает шведского посла. Рынды-телохранители неотступно стоят у трона
Тот, кто воздвигает стены для своей защиты, не замечает, как сам становится пленником этих стен.
Императоры и короли, окружавшие себя целой армией ради безопасности и защиты, нередко оказывались ее же узниками и рабами. По мере того как охрана становилась все более мощной, как росли ее клыки и наращивались когти, она все больше превращалась в свою прямую противоположность: из опоры власти и ее защиты становилась источником повышенной опасности, ареной интриг и гнездом непрерывных заговоров.
Отец Александра Македонского пал не от рук врагов, а под кинжалами своих же телохранителей. Но это были лишь первые капли из кровавого ливня…
В истории Рима целую полосу занимает период, когда именно телохранители – преторианская гвардия – держали в руках жизнь и судьбу императоров. Провозглашая или свергая правителей по своему произволу, они делали это так часто, как им заблагорассудится. И всякий раз находился новый претендент, который, ликуя, восходил на престол только для того, чтобы через короткий срок в свою очередь пасть под мечами разъяренных гвардейцев.
После того как охрана убила императора Пертинакса (ставшего императором после убитого таким же образом Коммода), преторианцы объявили, что новым императором будет провозглашен тот, кто заплатит им большую сумму. На крепостном валу, окружавшем лагерь преторианцев, начался небывалый аукцион – продавалась власть.
Самыми сильными претендентами оказались двое: тесть только что убитого императора и богатый старик, сенатор Дидий Юлиан. Но если первый пообещал каждому гвардейцу 5000 драхм, то Юлиан назвал 6250. Эта цифра решила дело. Не было только стука молотка, возвещавшего, что сделка состоялась. Его заменил стук железных ворот, которые тут же распахнулись перед Юлианом, пропуская его в лагерь преторианцев. Гвардейцы срочно созвали сенаторов, и те с готовностью выразили свою верноподданническую радость по поводу происшедшего события.
Первое, что увидел новый император, прибыв в отведенный ему дворец, был неубранный труп его предшественника. Но не прошло и года, как Дидий Юлиан последовал за ним, освобождая место для следующего счастливого претендента.
Многие, подобно Юлиану, были готовы заплатить любую цену за пурпурную тогу императора. Но когда они разворачивали покупку, там оказывался саван.
«Дикие звери моего могущества» – так называл янычар султан Мехмед II. Сказано это было достаточно точно. Именно на их кривых саблях зиждилась власть султанов. И эти же сабли вспарывали султанам животы и отрезали им головы.
Кто же были они, янычары, этот чудовищный гибрид телохранителей и убийц? Каждый год эмиссары турецкого султана отбирали у родителей-христиан тысячу мальчиков. Их воспитывали, обучали военному делу и обращали в ислам. Так они становились янычарами, людьми без родины, без близких, чуждыми и враждебными всему миру.
Им было нечего терять, кроме жизни, которой они не дорожили. Их слепая храбрость и безотчетная ярость были опорой трона. Но султаны не напрасно не доверяли им и боялись их. Именно поэтому в резиденции султанов в столице янычарам не разрешалось иметь при себе иного оружия, кроме тесака. Но и вооруженные тесаками, они представляли собой силу, игнорировать которую было недальновидно, а недооценивать – опасно.
Подобно своим римским собратьям – преторианцам, янычары ввели обычай непременного «бакшиша», или дани, которой облагался каждый новый султан. Это было своего рода требование «отступного» за то, чтобы янычары не противились его вступлению на престол. Когда Селим II, став султаном, попытался отменить этот обычай, янычары предупредили его:
– Султан, мы встретимся с тобой возле телеги с сеном.
Смысл этой угрозы стал понятен через несколько дней, когда Селим торжественно вступал в свою столицу. Процессия уже прошла городские ворота, как вдруг янычары, сопровождавшие султана, стали, остановив все движение.
– Что случилось? – волновались визири и улемы.
– Поперек дороги стоит телега с сеном, – отвечали янычары.
Янычары убивали своих султанов так же легко, как и их врагов. «Дикие звери моего могущества» – так называл их Мехмед II.
Именно на их кривых саблях зиждилась власть султанов. И эти же сабли вспарывали султанам животы и отрезали им головы
Когда некоторые из сановников султана попытались уговаривать янычар и даже угрожать им, те, чтобы не вступать в долгую дискуссию, пустили в ход свои сабли и перебили их. «Телега с сеном» продолжала преграждать путь султана, пока он не согласился выплатить янычарам требуемую дань. Тогда замолкшая было военная музыка зазвучала снова и процессия двинулась дальше к воротам дворца.
Не всякому султану, вызвавшему неудовольствие своих янычар, удавалось, однако, отделаться так дешево. Селим III, например, поплатился за это жизнью. Он был свергнут и убит янычарами. Подобная участь ждала каждого, кто попытался бы хоть в чем-нибудь ограничить своих стражей.
В 1806 году, еще при жизни Селима III, Стамбул превратился в арену ожесточенных боев: янычары пытались взять приступом дворец своего повелителя.
Через двадцать лет столица Османской империи снова оказалась во власти разъяренных янычар. Но на этот раз удача изменила им. Спасаясь от картечи верных султану войск, они пытались было укрыться в казармах. Но здесь их настиг пожар. Те же, кто уцелел от пушек и огня и сдался на милость победителя, были повешены. Так в пеньковой петле был задушен наконец пятисотлетний страх, в котором янычары держали своих повелителей.
Роль мамлюков в судьбе египетских халифов настолько напоминает роль янычар, что история одних кажется повторением истории других. Подобно янычарам, мамлюки возводили на трон одних халифов и свергали других, основывали династии и истребляли их, пока сами в конце концов не были почти все истреблены халифами, а могущественное братство мамлюков не перестало существовать.
Такая же участь постигла и стрельцов, временами готовых превратиться в своего рода московских янычар. После массовых и жестоких казней стрелецкие войска были расформированы Петром I и сошли со страниц истории. Их место заняли гвардейские полки. Но и гвардейцы участвовали в дворцовых переворотах, свергали одних императоров и провозглашали других.
Глухой ночью 9 ноября 1740 года гвардейские офицеры и солдаты явились во дворец регента Бирона. Напуганного, полураздетого, закутанного в одеяла Бирона унесли в караульное помещение. Волею гвардии регентство кончилось. Правительницей при малолетнем императоре Иване Антоновиче стала принцесса брауншвейгская Анна Леопольдовна.
Прошел всего год, и такой же ноябрьской ночью, внезапно проснувшись, она с ужасом увидела в своей спальне людей в гвардейских мундирах. На этот раз они пришли, чтобы свергнуть ее… А наутро петербургские обыватели читали манифест, который начинался словами: «Божею милостью мы, Елисавет Первая, императрица и самодержица всероссийская, объявляем во всенародное известие…»
При таком чередовании событий естественным и закономерным было то, что среди военной дворянской молодежи нашлись люди, вознамерившиеся в свою очередь свергнуть Елизавету и возвести на престол заключенного ею в крепость Ивана Антоновича.
Понятно и то сложное чувство признательности и страха, которое должна была испытывать сама императрица по отношению к тем, кто возвел ее на престол. Как-то запившего гренадера собственной ее величества роты начальство имело неосторожность посадить под арест. На следующий день рота объявила императрице бойкот – ни один человек не явился во дворец. Елизавета поняла предупреждение. Она «немедленно и очень любезно приказала освободить арестованного и простила его». Как писал по поводу этого случая один из иностранных послов, «замечательное поведение гренадеров должно вызвать на размышление».
