– Разумеется. Верноподданным.
– Но он живет в Америке, а потому не обладает теми самыми правами, которые делают его англичанином, а следовательно, верноподданным. Имперской системой это не предусмотрено. Ваш отец не свободнорожденный англичанин. Он колонист. Он может быть благодарен правлению свободнорожденных англичан в Лондоне, которое, клянусь, лучше тирании, но это все, чем он располагает. Если ваш отец предан королю и империи, поскольку считает себя англичанином, то это самообман. А все потому, что никто не знает, как управлять империей иначе. Следовательно, говорю я вам, дело рано или поздно обернется конфликтом. Если ваш лояльный родитель имеет толику здравого смысла, то он восстанет. – Этот суровый парадокс, казалось, доставил Хьюзу известное удовольствие. Он победоносно взглянул на обоих.
Джеймс рассмеялся:
– Не думаю, что передам ваши слова отцу. Но скажите мне вот что: как же еще управлять империей? Как представить интересы американских колонистов?
– Есть две альтернативы. Американские представители могут войти в лондонский парламент. Довольно несподручно, коль скоро Америка за океаном, но может и получиться.
– И колонисты будут иметь право голоса в английских делах? – усомнился Грей Альбион. – Не представляю, какая власть на это пойдет.
– Теперь вы сами видите, – сказал Хьюз, лукаво улыбнувшись Джеймсу, – против чего восстают колонисты. На самом же деле, – обратился он к Альбиону, – будь власти поумнее, они замахнулись бы и на большее. Если американские колонии будут представлены в Лондоне, то в дальнейшем по мере их разрастания может расти и число представителей, а через век или два, смею сказать, мы получим имперский парламент, в котором большинство составят американцы. Кто знает, быть может, король покинет Лондон и перенесет двор в Нью-Йорк!
Грей Альбион расхохотался. Джеймс покачал головой, не только развеселившись, но и призадумавшись.
– Вы упомянули две альтернативы, – напомнил он Хьюзу.
– Да, именно так. Вторая – предоставить американцам управляться самостоятельно, хотя бы пусть утверждают налоги, которые им же платить.
– Если они вообще захотят платить налоги.
– Да, здесь существует подвох, но им все равно придется платить за свою защиту. Однако лондонским министрам нелегко поделиться властью.
Тут вмешался Грей Альбион:
– Хьюз, вы забываете об одной закавыке. Наши министры боятся уступить требованиям американских радикалов, потому что свободы захочется и другим областям, Ирландии в первую очередь, и вся Британская империя рухнет.
– По-моему, если они не уступят, их ждут еще бо́льшие неприятности, – заметил Хьюз.
– Значит, вы не считаете надежными нынешние договоренности с Америкой? – спросил Джеймс.
– Я думаю, что такие люди, как Бен Франклин и ваш отец, достигнут временных компромиссов, но система прогнила насквозь.
Когда вечер закончился и Джеймс с Греем Альбионом пошли домой, Грей дал волю чувствам:
– Правда, Хьюз тот еще орешек? У него на все свой ответ! Некоторым кажется, что он слегка не в себе, но я им восхищен!
Джеймс молча кивнул. Он ни секунды не думал, что Хьюз не в себе. Но сказанное клерком озадачило его, и ему хотелось подумать.
Вечером следующего дня он познакомился с Ванессой. Это произошло в доме лорда Ривердейла, и Джеймс надел великолепный, новенький синий камзол, про который знал, что тот ему очень к лицу. Поскольку Ванессу представили как леди Рокберн, он счел ее замужней особой. Они немного поговорили, и он не мог не заметить ее редкую красоту – белокурая, стройная, со светло-голубыми глазами, взор которых казался отсутствующим. Но он не вспомнил об этой встрече до конца вечера, когда одна леди заявила ему о немалом впечатлении, которое он произвел на Ванессу. Джеймс обронил, что не знаком с ее мужем.
– Разве вы не знаете? Она вдова. – Леди наградила его многозначительным взглядом. – И совершенно свободная.
Через несколько дней он получил тисненый пригласительный билет на прием в доме леди Рокберн в Мейфэре.
У них ушел месяц на то, чтобы стать любовниками. За это время он понял, что она подстраивала события так, чтобы встречаться почаще, одновременно оценивая его. Он очень быстро убедился в ее физическом влечении к нему, но этого, очевидно, было мало. Поэтому, когда сигнал был наконец подан, он ощутил себя изрядно польщенным. Но даже тогда он не вполне понимал, почему она выбрала именно его. А когда спросил, она ограничилась ответом уклончивым и беспечным.
Джеймс никогда не вступал в интимную связь с аристократкой. Он признался себе, что соблазнился отчасти высоким положением Ванессы – не потому, что был снобом, а из любопытства. В ее отношении к миру присутствовало равнодушное признание своего превосходства, которое, обернись оно против Джеймса, тот счел бы шокирующим, но поскольку он пользовался ее расположением, то нашел его забавным. Он видел изящество ее жестов и удивительную легкость походки, замечал тонкое интонирование, которым она умела поменять смысл слова или обозначить иронию, и наоборот: ее редкую откровенность в вещах, о которых простые смертные предпочитали не говорить напрямик. Все это было внове Джеймсу и завораживало его. Но в то же время он угадывал в ней тайную нервозность, темные закоулки души, и ощущение этой ранимости откликнулось в нем желанием взять ее под опеку. Возможно, думал он, она втайне томится по его сильной, но нежной руке.
Шли месяцы, и он все чаще бывал в ее обществе. Если она не видела его день или два, то слала к Альбионам лакея с запиской. Она совсем потеряла голову. А он, со своей стороны, был до того увлечен ею, что ему, когда она призналась в беременности, не показалось диким сделать ей предложение.
Она ответила не сразу и взяла неделю на размышления. И он хорошо ее понял: в конце концов, у него не было ни знатного титула, ни поместья. Постель – одно дело, а брак – другое. Родить ребенка вне брака было серьезным прегрешением даже для вдовы с ее неуязвимым статусом, хотя она могла, наверное, уладить дело – бежать на континент и не возвращаться, пока ребенок не родится и не будет благополучно отдан в приют. Но чем бы ни руководствовалась Ванесса, через неделю она сказала, что выйдет за него.
Свадьбу сыграли тихо, пригласив только Альбионов, Ривердейлов и нескольких близких друзей как свидетелей. Церемония состоялась в модной церкви Святого Георгия на Ганновер-сквер. А через шесть месяцев родился Уэстон.
Джеймс очень гордился им. Тот даже в младенчестве был похож на Джона Мастера. И Джеймс невольно испытывал гордость еще и за то, что Мастеры впервые, насколько он знал, породнились с аристократами. В жилах потомков будет течь благородная – и даже королевская – кровь, восходящая к незапамятным временам.
Ванесса тоже выглядела счастливой. Хотя она превратилась в обычную миссис Мастер, само ее присутствие придало имени новый блеск. Вознаградил ее и тот факт, что дитя снискало всеобщее признание. Их первый с Джеймсом год совместной жизни прошел почти без трений, если не считать одного мелкого эпизода.
Джеймс продолжал работать. Он проводил в торговом доме Альбиона меньше времени, чем прежде, – к чему сам Альбион отнесся с пониманием, – но ни в коей мере не пренебрегал делами.
– Так ли тебе нужно быть таким торгашом, Джеймс? – спрашивала жена, но он лишь посмеивался.
– Я же не живу на складе, – отвечал он. – Альбион – джентльмен; он обосновался в почтеннейшем деловом районе, и я бываю там, чтобы присмотреть за сделками моего семейства, которые, напомню, довольно крупного характера.
– А может быть, Джеймс, – предлагала она, – купим загородное поместье? Ты справишься. Мне будет приятно видеть тебя в парламенте.
– Не возражаю ни против первого, ни против второго, – отзывался он. – Но семейное дело все равно требует внимания.
Он понял, что она, как многие женщины, задумала переделать любимого мужчину, и это его изрядно распотешило. Но он не имел ни малейшего намерения пренебрегать своими делами.
И несколько раз он обронил, что надо бы пересечь Атлантику да навестить родных, которым не терпится с ней познакомиться. Она же отвечала на это:
– Не сейчас, Джеймс. Уэстон еще слишком мал.
Он не стал спорить, так как довод показался разумным.
Когда она вновь понесла, он пришел в восторг. Теперь ему хотелось девочку. Она потеряла ребенка, и он сильно загоревал, но Ванесса перенесла утрату тяжелее.
Она пришла в подавленное состояние. Неделями сидела дома, выходя лишь ненадолго, и безжизненным взглядом рассматривала небо в окне. За что бы она ни взялась, все было, казалось, ей безразлично. Джеймс пытался утешить ее, убедить развлечься, но большей частью тщетно. Она уклонялась от близости. Ее мало радовал даже Уэстон. Поиграв с ним немного, она передавала его няньке и отсылала обоих.
Постепенно она вернулась в нормальное состояние или некое его подобие. Но перемена произошла. Она допускала Джеймса до супружеского ложа, но не приветствовала его домогательств. Он старался быть ласковым и надеялся на лучшие времена. Понять же ее отношение к Уэстону было чуть ли не труднее.
