– Что золото, многие богослужебные святыни изготовлены из сплава золота и драгоценных камней, вот такого больше нигде, кроме Святой Софии, не увидеть!
– Да уж, в такой-то роскоши не только себя, но и любого бога позабудешь, – тихо шепнул сотоварищу Славомир, но тот не ответил, оглядывая широко раскрытыми очами невиданное.
– В этом храме злата злату и молиться надобно, – уже про себя произнёс старший из охоронцев, ни к кому не обращаясь.
Потом они посетили какой-то дворец с изумительным садом, полным диковинных растений, с искусными изваяниями и мраморными колоннами, с голубым мраморным водоёмом среди аккуратного двора, сплошь выложенного узорчатыми плитками.
– Гляди, Олеша, вот визанцы-то живут, а? – восторженно говорил боярич Журавин сотоварищу. – Нашего с тобой звания люди здесь на золотой посуде обедают, да и в походе, пожалуй, конину из-под седла не едят.
– Хм, это уж точно, – тихо ответил Олеша, – мой отец, один из лучших купцов Киева, тоже мог бы себе такие белокаменные хоромы поставить, будь здоров! Да только не принято у нас богатством хвалиться, осуждать станут как пить дать!
Когда тиун предложил посетить бани, то русы, привыкшие по древним традициям блюсти чистоту тела и души, с охотою согласились, но когда оказались в знаменитых термах, то растерялись от неожиданности. Им предстали не деревянные с берёзовыми вениками и густым паром, перехватывающим дыхание, тёмные мовницы, а светлые просторные мраморные хоромы с тёплым каменным полом, подогреваемым снизу, с прекрасными услужливыми рабами, а для женщин – рабынями, которые натёрли каждого после купания душистыми благовониями и завернули в мягкие белые ткани. Рабы, благовония, мягкое тепло бассейнов, как называли греки огромные каменные чаши, в которые с наслаждением погружались гости, – всё это так не походило на нестерпимый пар и ледяные купели русов.
«Немудрено, что византийцы до сих пор относятся к нам с опаской и нарекают варварами, – подумала княгиня. – Далеко ещё Киевской Руси до Византии. Может, взаправду христианство поможет нам подняться вровень с ними?» – размышляла Ольга, разглядывая каменные ограды и ажурные решётки вокруг крытых черепицей двухэтажных домов константинопольцев. Почти все дома, в отличие от киевских, были повёрнуты «ликами» в свои дворы, а от улицы ограждались глухими стенами с крохотными щелевидными оконцами.
Слушали кияне выступления здешних риторов и философов, перебывали во многих храмах. Толмачи переводили многомудрые речи, которые, подобно цареградским термам, мягко обволакивали разум. По речам сим выходило, будто византийцы только и думают, что о человеколюбии, сострадании и благоденствии для всех людей, в том числе и для Руси. Однако всякий раз, после захода солнца, русы должны были возвращаться на свои корабли, а Ольга со свитой – в Русский посольский двор. К своему удивлению, Ольга отметила, что местные священники не только к некрещёным русам, но и к её духовнику относятся с отчуждением. Странно, думала княгиня, надобно при удобном случае выяснить у отца Григория, почему так.
После посещения всего чудного и великолепного, что увидели за эти дни кияне, могучий Славомир, и до того не больно разговорчивый, вовсе стал угрюм и молчалив. Его же соратник Кандыба вертел головой непрестанно, стараясь узнать, что это да зачем то, и очи его были полны восторга и удивления.
– Чего хмуришься, брат, – оборачивался он на миг к Славомиру, – гляди, какой град, какие храмы, сколько всего дивного!
Ничего не ответил другу старший охоронец, лишь мрачно взглянул из-под бровей. Когда же они вернулись в посольский двор и вся свита предалась послеобеденному отдыху, Славомир крепко взял молодого охоронца за локоть и коротко молвил:
– Идём!
Они уже сменились и были свободны от службы. Любопытный Кандыба с охотою последовал за старшим соратником – маяться от безделья в опостылевшем посольском дворе ему совсем не хотелось. Продвигаясь по оживлённым улицам Царьграда, русичи ощущали себя былинными богатырями, потому что большинство из попадавшихся навстречу византийцев едва доходили им до плеч. И хоть мечи свои они оставили в посольском дворе, как того требовали местные правила, но ромеи и без того шарахались в стороны от одного взгляда «могучих скифов», мгновенно освобождая им дорогу.
– Куда это мы идём, брат? – с нетерпением вопрошал младший.
– Погоди, скоро сам узришь, – всё так же кратко отвечал старший.
Наконец, они вышли на обширную площадь, способную вместить не одну тысячу народа.
– Гляди, брат Кандыба, вот это изваяние их тиун нам забыл показать, – молвил Славомир, указывая на медную статую огромного быка в центре площади.
Кандыба принялся с обычным для него интересом осматривать диковинное изваяние.
– Гм, велик медный бык, да что-то не весьма искусно сделан, не то что львы да грифоны в императорских садах, – заключил младший охоронец, обходя вокруг медного великана. – Гляди, а у него сбоку дверца имеется, любопытно, для чего, не ведаешь, брат?
– Ведаю, – мрачно отвечал Славомир. – Площадь сия зовётся Бычьей, а дверь в быке для того, чтобы людей туда бросать, а под быком огонь разводить, чтобы люди в нём живьём жарились с воплями дикими и в мучениях страшных!
– Что ты такое речёшь, брат, что ты… – в ужасе отступил от соратника Кандыба. Ему приходилось уже побывать в схватках с кочевниками, его пытались убить, и он убивал врагов. Но то – в бою, а жарить безоружных людей живьём… рус не мог в такое поверить.
– Именно в сём медном чудище «христолюбивые» и «человеколюбивые» византийцы зажарили живыми наших с тобой братьев, воинов князя Игоря, что попали в их руки после первого неудачного похода в это змеиное гнездо. – Славомир умолк, прикоснувшись могучей дланью к медному и сейчас холодному изваянию.
Потрясённый соратник его тоже молчал. Каждый про себя воздавал честь памяти тем, кто принял здесь свою мученическую смерть. Вернувшись в посольский двор, Кандыба, не совсем веря в то, что рассказал ему Славомир, стал расспрашивать посольского охоронца про Бычью площадь.
– Верно тебе рёк Славомир, – кивнул стоящий у врат охоронец. – Исповедовать язычество у них запрещено законом, а посему есть возможность время от времени поджаривать кого-нибудь неугодного, в том числе и своих, коих считают еретиками, а местная толпа собирается поглазеть, они любят такие зрелища…
От Константина не было вестей, разве только переданное через посланника уверение в том, что в самое ближайшее время христолюбивый император будет рад принять архонтиссу россов у себя в палатах. Однако дни текли за днями, а приглашения всё не поступало. Купцы уже давно распродали свой товар: лён, коноплю, меха, воск, сало, кожи и мёд – да загрузились новым греческим: цветными паволоками, женскими украшениями, дорогой конской упряжью, искусно отделанным оружием, вином, пряностями. А приём у императора всё откладывался со дня на день. Это сердило Ольгу, хотя она старалась не показывать виду.
Вот и нынче прибыл императорский посланник лишь с приглашением прогулки по царскому саду, что, однако, пришлось по душе Ольгиным свояченицам, – им нравились всяческие забавы и развлечения, в изобилии предлагаемые царским двором, и Ольга сдалась на уговоры. В сопровождении неизменных охоронцев они отправились смотреть на диковинные растения, восхищаться цветами и многочисленными фонтанами, где вода так мелодично журчит, сбегая из пастей медных львов, драконов и грифонов, а прямо по саду неторопливо гуляют царские птицы – павлины – с коронами на головах и удивительными огромными хвостами, которые они иногда распускают, показывая чудные перья с радужными переливающимися кругами.
Между тем император Константин Седьмой Багрянородный знал о любом шаге россов и о каждом дне пребывания Ольги на ромейской земле. Тайная служба в Византии работала исправно. Прошло довольно много времени, но никакого войска вслед за посольством Ольги не последовало. Те, кто опасался этого, успокоились. Стало ясно, что россы действительно прибыли с миром. Но Константин по давней византийской традиции тянул время, к тому же в Сводах Правил и Книге Церемоний отсутствовали точные указания, где и каким образом следует принимать главу державы, ежели она – женщина…
Всё предопределено и расписано в Книге Церемоний, – мельчайшие детали, начиная со времени пробуждения императора, ритуала его умывания и облачения, какую одежду и в какой последовательности должны внести царедворцы, даже то, каким пальцем и сколько раз должен постучать главный облачитель в серебряную дверь царский опочивальни. Всё незыблемо за тысячелетнее существование Римской империи, всё выверено и превращено в неизменный ритуал, – приёмы, обеды, беседы порфирородного с сенаторами, вплоть до отхода ко сну. И вдруг!.. Подобно неожиданно ударившей молнии Зевса – визит Ольги, – и всё устоявшееся всколыхнулось, пришло в смятение. С одной стороны, она правительница, во всяком случае, до совершеннолетия сына, но с другой – женщина. Пришла с миром и вроде бы сестра по вере Христовой, но она – варварка, жена князя Ингарда, который жёг и грабил Константинополь.
