— Много он захотел, этот Мухаммед, — небрежно проговорил генерал. — Если вас подчинит, то и нам крепостцу на том берегу не даст построить. Так ведь, Кият-бек?
— Истинно так...
— Стало быть, нельзя ему поддаваться!
— Голодом хочет взять, — сказал Кият. — Цену на хлеб в три раза повысил для туркменских купцов.
— Хлебом я помогу, — тотчас отозвался генерал.— В самое ближайшее время пришлю судно с хлебом, продадим вам хлеб по самым умеренным ценам... А там увидим. У нас говорят: поживем — увидим.
— Спасибо, ваше превосходительство, — признательно сказал Кият.
Ермолов вышел из-за стола, давая понять, что разговор окончен. Кият тоже встал. Генерал, указав кивком на Верховского и Муравьева, сказал:
— Вот с ними, Кият-ага, общайся пока... У меня много дел. Как освобожусь — позову еще. Вечерком заходите все ко мне... на чай...
Вместе вышли во двор из казенного полкового помещения. Верховский повел Кията за ворота, в дом армянина Муратова, где разместились послы. Муравьева немного задержал командующий.
— Прости, Николай, — сказал он, — для личных дел вовсе времени нет, поговорить даже толком некогда. О походе твоем непременно все выслушаю... А пока говори, если ко мне что-нибудь у тебя есть...
— Да ничего такого нет, Алексей Петрович... Жалко вот — Пономарева обидели, не позвали к себе. Старик обижен...
— Ослушнику поделом,— твердо сказал генерал. — Он не выполнил моего приказа... Отказался.
— Я знаю об этом, Алексей Петрович, — отозвался Муравьев. — И думаю, кто же тот другой, что согласился на такое.
Ермолов грозно сверху вниз взглянул на Муравьева. Капитан ждал — сейчас генерал выругается. Ермолов набрал в грудь воздуха, выговорил сдавленно:
— Я не о согласии говорю, а о приказе...
Некоторое время шли молча. Обоим этот разговор был до крайности неприятен. У ворот, где топтались казаки — охрана генерала — Алексей Петрович остановился, сказал:
— А вообще-то, капитан, чую — зарядили тебя демократией эти голубчики — Воейков и Боборыкин. Барышни... Небось напели тебе, что и пленных вешаю, и аулы жгу под корень. Брось, капитан! Война — есть война. Она не для слабонервных. А кавказская — из всех войн — война. Здесь не только взрослый, но и ребенок чуть чего, за кинжал хватается.
— Все равно, Алексей Петрович, — хмуро выговорил Муравьев. — Все равно, милостью можно больше сделать...
— Ну и упрям же ты, голубчик, — со злостью засмеялся Ермолов. — Придется тебя бросить в горы, там ты узнаешь— что есть милость. — И генерал крупным шагом подошел к жеребцу и вскочил в седло...
Генеральская кавалькада выехала из крепости. Муравьев, пройдя квартал, постучался в двери дома армянина Муратова...
Вечером стало известно: командующий с отрядом казаков спешно выехал. Пришло известие от Мадатова, что Суркай-хан Казикумухский с десятитысячным войском спустился в долины Дагестана, разорил несколько казачьих постов. Ермолов, ни с кем не простившись, подался в лагерь к Мадатову.
Комендант крепости передал Муравьеву записку. Ермолов сообщал, что вряд ли в скором времени развяжется с делами, и велел со всеми послами ехать в Тифлис...
Через три дня две крытых кибитки под усиленной охраной двинулись на юг.
Погода была скверная. Шел мокрый снег. С Каспия дул холодный ветер. Колымаги продвигались очень медленно.
Муравьев нервничал и все время твердил, что на первом же посту надо сменить лошадей. Кият с сыном сидели в повозке напротив Муравьева. Тяготы пути они переносили довольно равнодушно. И когда Николай Николаевич начинал сердиться то на лошадей, то на мерзкую погоду, Кият недоуменно спрашивал:
— Неужто, когда в Хиву на верблюде ехал — легче было?
— Ну, не легче... Но, черт возьми, тут же не пустыня! — отвечал Муравьев. — Тут земля обжитая...
На первом же посту Николай Николаевич сменил лошадей, но повозки от этого не пошли быстрее. Наоборот, показалось, что подсунули ему каких-то кляч. И чем больше досадовал Муравьев, тем веселее держался Кият. Капитан понял, что малодушничает, капризничает, как мальчишка, устыдился самого себя. Кият, видя, что благодетель-капитан успокоился, весело произнес:
— Тише едешь — дальше будешь...
На восточном берегу разгуливал зимний ветер. Кумыш-Тепе, претерпевший нашествие астрабадцев, выглядел убого. Люди, как зачумленные тушканы, перебегали из кибитки в кибитку и подолгу не показывались наружу. Не стало шумных гургенских базаров, опустел берег. Оставшиеся в живых перекочевывали на Атрек в Гасан-Кули и к Балханам. Кумыш-Тепе не покинули только те, кто служил персиянам, чьи родственники находились заложниками в Астрабаде и Тегеране. Одним из таких был Назар-Мерген.
В промозглый день сидел он в шерстяном заплатанном чекмене у горящего очага в кибитке и думал, что ему делать дальше. Он был одинок. Семья его находилась в какой-то деревушке близ Ноукента. Вернуть назад жену и детей он мог бы лишь при одном условии: надо было найти дочь Гамза-хана, привезти ее.
Тысячу раз проклинал себя Назар-Мерген за то, что не ушел когда-то с Киятом на Атрек, не подчинился его воле. Не захотел Назар-Мерген никому покоряться, потому что сам хотел сделаться большим ханом. Завладеть землями и людьми Гургена мечтал он. Вот и добился своего. Весь опустошенный Гурген перед ним: иди бери обеими руками. А жены и детей нет. Обед сварить некому. Да и варить-то из чего. Последний чувал риса унесли разбойные персы. Назар-Мерген, скорчившись, шевелил прутиком в очаге, разгребал жар. Кончик прутика вспыхивал и потухал. Неожиданно возле кибитки послышались шаги и чей-то очень знакомый голос. Назар-Мерген мгновенно поднялся, выглянул из кибитки. К нему шли двое. Один был — мастер Аллакули-уста. Другого Назар-Мерген узнал не сразу. Лишь приглядевшись, вспомнил — это тот самый амбал, что приезжал с Мир-Садыком, — Черный Джейран. Хозяин не мог понять, откуда они взялись. Аллакули-уста со слезами на глазах поприветствовал Назар-Мергена и начал спрашивать, куда делись его кибитки и жены с детьми. Хозяин молча ввел гостей, бросил им старую кошму, чудом сохранившуюся после разбоя, и бесстрастно начал рассказывать о том, как люди Кията напали на астрабадские берега, ограбили пять деревень, как в отместку Мехти-Кули-хан прислал свое войско, сжег половину Кумыш-Тепе, многих увел в плен. Кибитки Аллакули-уста тоже сгорели, а семью его поделили между собой каджары.
— Ой, горе мне!.. Ой, горе!.. — взвыл сиплым голосом Аллакули-уста.
Назар-Мерген посмотрел на него, сказал рассудительно:
— У меня тоже всю семью увели... Плачь — не плачь, горю слезами не поможешь. Так ведь, амбал? — спросил он Черного Джейрана. Тот тихонько засмеялся.
Назар-Мерген поведал серебряных дел мастеру, как можно выручить из неволи свои семьи. Если найти дочь ноукентского хана, то и семьи вернутся. А кибитки и добро нажить можно: руки у Аллакули-уста золотые.
Немного успокоившись, Аллакули-уста стал рассказьь вать о поездке в Астрахань.
Шестеро их во главе с Данияром пошли к астраханскому губернатору Бухарину, подали прошение и пешкеш — два золоченных подноса, несколько ковров и мешочек золота. Подарки губернатор принял и пообещал, что отправит прошение туркмен в Петербург. Данияру велел подождать. Больше трех месяцев они жили при караван-сарае, ждали, когда позовет губернатор. Наконец, он вызвал. Трое пошли С Данияром и не вернулись. Аллакули-уста с Черным Джейраном долго ждали возвращения Данияра, но так и не дождались. На другой день им сказали, что Данияра и тех тро их посадил губернатор в острог. Тотчас, не раздумывая долго, бросился Аллакули-уста к пристани, чтобы попасть на корабль Багир-бека, а брига у пристани уже нет, — уплыл еще утром. Хитрый купец прознал об опасности раньше всех.
Больше месяца добирались Аллакули-уста и Черный Джейран до своих земель: пешком шли и на верблюдах еха-ли, наконец, сели в большую персидскую лодку и приплыли в Астрабадский залив...
Назар-Мерген понял, что затея с фальшивым прошением не удалась, но не пожалел даже. Не до того ему было. Выслушал он Аллакули-уста и опять возобновил разговор о дочери персидского хана...
Сидя у дымящего очага, они обдумывали — где искать пленницу. Назар-Мерген предполагал, что она, может быть, в Гасан-Кули. Но как туда поедешь? Как людям на глаза покажешься, когда тебя там ненавидят больше паршивой собаки. Назар-Мерген советовал податься туда Аллакули-уста одному. Старик пожевал губами и согласился. Обдумав, как лучше завести разговор о персиянке, он сказал:
— Вот Черный Джейран человека Киятова от смерти спас. Спрятал его от джеллада и взбесившихся рейятов в мазарах. Если только найти того старика, он поможет. Он жизнью Черному Джейрану обязан. Только бы найти его. — Аллакули-уста и амбал решили ехать вместе...
