Тереса страдала от головокружений и левитации. Кроме того, ее мучили жестокие приступы эпилепсии. Она часто лишалась чувств, бесконечно постилась, днями напролет лежала в кровати, часами молилась на коленях, а затем вдруг поворачивалась к своему святилищу спиной и уезжала с братьями верхом в горы, где скакала галопом до самой ночи.
Она была соткана из противоречий, но делала все с полной отдачей. Никаких шуточек. Развлечения и игры тоже были серьезным занятием. Она так горячо любила Бога и так истово молилась, что отец Тересы дон Алонсо боялся, как бы единственная дочь не ушла в монастырь.
За несколько месяцев до приезда в lа tierra dorada Тереса очень сильно занемогла, и отец, начавший беспокоиться за ее жизнь, отправил дочку погостить в Авильский монастырь Пресвятой Богородицы, где монашки августинского ордена проповедовали обновленное слово Божье. Тереса слушала их проповеди вежливо, но настороженно. Она принимала то, что казалось ей правильным, молча отвергая остальное. А затем вдруг совсем расхворалась. Монашки перепугались, как бы она не отдала Богу душу в их монастыре, и срочно вызвали к ней отца.
Дон Алонсо вместе с сыновьями приехал в монастырь и забрал Тересу домой, где она потихоньку пошла на поправку. Но ее мучили рецидивы, и вообще она была очень слаба. Тогда дон Алонсо отвез ее к дону Педро, чтобы она погрелась на солнышке и подышала свежим воздухом под золотистым, светом lа tierra dorada.
Девушка сидела на берегу лас Агвас: Перро свернулся у ее ног, Маноло стоял в воде, как Иоанн Креститель. И вдруг тишину пронзил истошный вопль.
— Боже правый! — воскликнула Тереса и вскочила на ноги. — Мой бедный Пикаро! Я напрочь забыла о нем!
Она напрасно беспокоилась. Ослики по натуре не авантюристы, и далеко Пикаро все равно не ушел бы. Он благополучно нашел дорогу и пробрался через деревья и отару овец к своей госпоже, сидевшей под солнышком на траве.
— Пикаро! — вскричала она, обхватив осла за шею. — Прости меня, мой Пикаро! — Она смеясь обернулась к Маноло: — Это мой разбойник, и я люблю его. — Тереса поцеловала ослика между ушей. — Он возит меня повсюду — а я оставила его там одного! Ах ты, мой бедненький! Прости меня, прости!
— Приведи его сюда и попить дай.
Тереса остановилась на берегу, глядя, как ослик плюхает по воде к Маноло. Пикаро неожиданно задрал голову и испустил радостный вопль оттого, что оказался в холодной воде. Услышав столь непотребный вой, цикады смолкли, а пеликаны чуть было не улетели. Впрочем, чуть подумав, они решили, что ослик им не страшен, и снова сели на воду.
Глядя на горы, озеро, небо, леса, овец, собаку, ослика, птиц и обнаженного мужчину, Тереса сказала:
— Вот он, Бог. Природа и все мы — это и есть Бог.
С деревьев на том берегу в воздух взлетела стайка голубок с колечками вокруг горлышек, покружила, хлопая пыльными крыльями, над озером, и скрылась в горах.
— Правда-правда, — сказала Тереса. — Господь только что сам это подтвердил.
5
Т
Вырезанное в коре дерева.
Т
Юнг сел.
Именно Эмме удалось найти связь. Пока ее живот все рос и рос, она все больше увлекалась чтением дневников Пилигрима, которые по-прежнему были заперты в кабинете Юнга. В конце концов Карл Густав дал ей ключ от ящика и попросил прочесть для него побольше, поскольку у него нет времени. Он должен постараться разговорить Пилигрима, да и остальных пациентов забывать нельзя. Если она обещает не уносить дневники из кабинета и всегда класть на место, он не возражает, чтобы она их читала. Эмма свято выполняла эти условия.
Возможно, сам Юнг побаивался читать дневники. Во всяком случае, у Эммы сложилось такое впечатление. Она видела, как он откладывал чтение на потом, и решила, что они чересчур «личные» для него. Истории в них излагались с точки зрения автора, не оставляя возможности для исследований, которые Карл Густав проводил во время непосредственной беседы. Как-то раз он сказал Эмме о другом пациенте: «Моя сфера не работа, а человек». Он говорил о художнике, живописце. «Некоторые люди, — заявил он, — маскируют в своих произведениях желание остаться непознанными». На что Эмма ответила: «Ну И что? Какая разница? Искусство — это не художник. Оно существует само по себе».
Юнг только пожал плечами.
Через три дня после того как Юнг с Арчи Менкеном обнаружили вырезанную букву «Т», Эмма показала Карлу Густаву несколько абзацев из дневника Пилигрима, которые как раз читала, отметив, что там упоминаются деревья, зимородки и Тереса.
Тереса.
Разумеется, Юнг знал, кто она такая. И не доверял ей. Ее стихией была мистика — а кроме того, похоже, эта женщина не чуралась мистификаций. Взять, к примеру, левитацию. «Хрень собачья!» — фыркнул он, заразившись подобными словечками у Арчи.
Эмма настойчиво твердила, что это лишь часть личности Тересы. К тому же люди видели, как она поднималась над полом во время молитвы.
— Свидетелям можно и заплатить, — сказал Юнг вечером, когда они легли в кровать. — Я просто делаю предположения. Размышляю.
— А насчет открытий Геккеля ты тоже делаешь предположения и размышляешь?
— Когда-то размышлял. Теперь нет.
— Потому что теперь ты веришь.
— Потому что я верю.
— А где твои доказательства?
— Доказательства?
— Ну да. Ты же считаешь, что Тереса должна была доказать, что она жертва левитации.
— Не называй ее жертвой!
— Ладно. Значит, по-твоему, не существует доказательств того, что Тереса поднималась к Богу во время молитвы. Но разве это не могла быть аллегория? Тереса всей душой жаждала увидеть Бога, в самом буквальном смысле. Предстать пред его светлые очи. Она называла Господа Его Величеством. Левитация является восхождением к Богу, что и было ее главной целью! Право слово, не пойму, в чем тут проблема.
— Она была шарлатанкой.
— Она была католичкой — вот что ты хочешь сказать. Причем верующей католичкой. А ты бывший протестант — и все потому, что у твоего забытого Богом отца был Богом забытый приход. Из-за него ты разуверился во всем. Главная твоя проблема, мой дорогой, в том, что ты ненавидишь любого — любого! — кто верит в Бога. А может, и всех, кто вообще во что-то верит.
— Почему ты сердишься?
— Я не сержусь. Я просто спрашиваю. Обрати внимание на ход своих мыслей. Ты не веришь этой женщине, поскольку не желаешь признать превосходство Пилигрима над собой.
— Превосходство надо мной? Что, черт возьми, это значит? Превосходство!.. Бога ради!
Эмма отодвинулась и повернулась к нему спиной.
— Ты не любишь, когда тебе бросают вызов, дорогой мой, — сказала она. — Ты не хочешь признать, что мистер Пилигрим знает то, о чем ты не имеешь ни малейшего представления. К примеру, он знает и понимает святых, чего тебе, быть может, вообще не дано. Прости, родной, но мне кажется, что в случае с Пилигримом он — учитель, а ты — ученик.
Эмма свернулась калачиком и положила руку на живот, просто так, без желания пощупать плод.
— Представь, что у тебя нет вопросов, — сказала она. — Поставь себя на место Тересы. Она не задавалась вопросами. Она просто ждала. В этом заключалось ее чудо — не предугадывать, не говорить: «Это будет так-то и так-то». Не знать. Она не требовала знаний, Карл Густав. А ты жаждешь знать. В этом смысле ты чудовище.
Юнг лег на живот и подвинулся поближе к ней.
Чудовище?
— Я люблю тебя, — выпалил он неожиданно для себя самого.
— Я об этом подумаю, — улыбнулась Эмма.
Юнг положил ладонь на ее левую ягодицу и начал приподнимать рубашку.
— Я никогда не брал тебя сзади, — сказал он, изумившись собственному тону, ставшему вдруг неприкрыто похотливым. Чистая, незамаскированная похоть. Никаких оправданий. Никаких: «Я твой муж, так что не будем притворяться».
Он развязал пижамные брюки и спустил их на бедра.
«Я изнасилую тебя, — подумал он. — Я буду брать тебя во всех позах, в каких мужчина может взять женщину. Ты будешь стонать часами».
— Карл Густав!
— Да?
Она что-то сказала. Да как она смеет открывать рот?
— Убери руку с моей задницы.
Юнг подчинился. Рука, как чужая, упала на простыню. Он отодвинулся, все еще возбужденный и смущенный.
— Бог есть, — сонно проговорила Эмма. — Ты знаешь это, правда?
Знал ли он? Может быть. Хотя Юнг не любил говорить об этом, он знал, что там Что-то есть. Или Кто-то. Если там никого нет, его собственное стремление понять попросту бессмысленно.
— Да, — сказал он.
Вернее, прошептал.
— Что такое определенность? — спросила Эмма.
— Полное незнание, — ответил Юнг.
— Хорошо, — вздохнула Эмма. — Ты начинаешь чему-то учиться. — Она отодвинулась еще дальше. — Хочешь, я помогу тебе руками? Или ты можешь испытать оргазм и без моей помощи?
