Затем молчание… Сен-Жермен поежился. Вернулся к воспоминаниям о мадам де Помападур.
«Мне было любопытно наблюдать за ней. Маркиза не отличалась крепким здоровьем, у неё были слабые легкие, но телесная хворь почти не сказывалась на её целеустремленности и умении владеть собой. Когда Людовик где-то в начале февраля представил меня маркизе, она заметно располнела по сравнению с той прелестницей, которую мне доводилось видеть лет десять назад. С той поры много воды утекло. В начале пятидесятых годов оборвалась её любовная связь с королем. Двор замер в ожидании изгнания всесильной фаворитки. Ничуть не бывало!
Один из уважаемых мною современников утверждал, что система госпожи де Помпадур, за которой он наблюдал несколько лет, заключалась в том, чтобы «овладеть всеми помыслами короля и опережать его в очередном увлечении хотя бы на несколько дней и по возможности стараться утешить новыми развлечениями»…
Это было тонко подмечено. Жанна Антуанетта как никто другой умела заранее предугадывать настроение короля. Его стремление жить свободной от обременительных условностей и обязанностей двора, простой — пусть даже порочной! — жизнью, отвращение к мелочам; растерянность, какую испытывал этот красивый, очень сильный и весьма неглупый мужчина, когда тщательно продуманный план начинал рушиться из-за неожиданных обстоятельств, которые никак невозможно было предвидеть, — давали верное направление её системе, направленной на то, чтобы освободить короля от досаждающих забот. При этом Людовику постоянно внушалась мысль, что именно он — верховный сюзерен. Его слово — закон! В общем, так оно и было на самом деле, тем не менее король был благодарен «верному другу» за помощь в государственных делах.
Как раз во время моего тогдашнего появления в Париже эта система прошла окончательную проверку на прочность. Людовик увлекся некоей мадам де Куаслен, с умыслом представленной ко двору ненавистниками маркизы де Помпадур. Это была дама благородного происхождения, вдова генерала, она умела блеснуть в разговоре и отличалась прекрасными манерами. При этом ей было дано все, что могло прельстить мужчин. Противники маркизы де Помпадур при дворе торжествовали, видя холодность, с какой обращался король к мадам де Куаслен, и нежность, достающаяся на долю Жанны Антуанетты. Меня, по правде говоря, несколько смущало подобное противоречие. Маркиза на мой вопрос, чем она так обеспокоена, ответила:
— Благосклонностью короля.
Мне осталось только развести руками.
— Вы его не знаете, граф, — на глазах у неё навернулись слезы. — Если он решит, что мне пора оставить Версаль, а этой генеральше поселиться в моих апартаментах, он на людях будет с нею сам лед, а меня утопит дружеским расположением.
Маркиза говорила со знанием дела. Со сколькими ловкими царедворцами ей удалось расправиться! Морепа, хранитель государственной печати Машо, государственный министр по военным делам и начальник полиции д'Аржансон…
Как-то зимним вечером, оставшись один на один, маркиза принялась умолять короля разрешить ей оставить двор. Пусть он только выразит желание, она тут же покинет Версаль. Она может быть удовлетворена тем, что трудилась на благо отчизны и сыграла особую роль во время заключения наступательного союза с Австрией. Теперь они вместе, плечом к плечу с Россией, Саксонией, Швецией пытаются посадить на цепь этого несносного забияку Фридриха II. Король не ответил ни да, ни нет…
На следующий день она поделилась горем с тогдашним министром иностранных дел, аббатом Берни, которого сама же протолкнула на этот пост и чья благосклонность помогала ему усидеть в этом кресле.
— Мое утешение в том, — объяснила она ему, — что, покидая двор, я оставляю возле короля честного просвещенного министра, верного воспоминаниям обо мне.
Напуганный до смерти Берни вскочил с места.
— Мадам, у меня нет сил сдержать волнение. К сожалению, прилив чувств не самый удобный способ решить дело. Государственный министр должен доказывать свою благодарность иным способом.
— Как вы намерены поступить?
— Я напишу королю, мадам. Я объясню ему, что новая метресса повредит его репутации, его делам и вызовет опасения у Венского двора, который обратился именно к вам, мадам, ради заключения союза. Более того, я заявлю, что безусловно отказываюсь работать с другой женщиной, которая не будет иметь на меня никаких прав дружбы и признательности. Если король будет настаивать и объявит на весь свет о новой пассии, я буду умолять его разрешить мне подать в отставку.
Король недолго колебался. Уже через несколько дней мадам де Куаслен была вынуждена оставить Версаль. Она поселилась в пригородном имении, где о ней все вскоре забыли. Мне доводилось встречать её после революции. Это была миловидная статная старушка, не обращавшая внимания на ветер перемен. С лица у неё не сходила ироническая усмешка. По-видимому, она гордилась, что её система выживания оказалась наиболее действенной.
История с мадам де Куаслен наглядно продемонстрировала мне, что именно понималось под дружбой при французском дворе, вот почему на вопрос маркизы — может ли она считать меня своим другом? — я взял на себя смелость заявить.
— Я вам не враг, мадам.
Она оценила мою честность и не делала попыток помешать нашей дружбе с Людовиком. Конечно, за эту милость мне пришлось достойно отблагодарить маркизу. Её прельстила моя забавная диковинка — шкатулка со сменяющимися при нагревании изображениями на крышке.
Аббата Берни я не брал в расчет, между собой друзья называли его Бебе-молочница. Румяные щечки, маленький росток, округлые плечики, вместительное брюшко, лысеющая головка терзались лишь одним-единственным желанием — добыть кардинальскую шапку. Все остальное ему было глубоко безразлично. Понятна была радость Берни, когда в обмен на красную шапку он отказался от поста государственного секретаря по иностранным делам, который достался решительно лезущему в гору графу де Стенвилю.
Этот парень знал, что хотел, и брал, что хотел. Говорят, что писатель от артиллерии Шодерло де Лакло, автор скандальных «Опасных связей» списал своего Вальмона с графа де Стенвиля, будущего герцога Шуазельского, а в небезызвестной де Мертей узнавали его сестру, герцогиню де Грамон. Я охотно верю, потому что необычное, привлекающее внимание уродство Этьена Франсуа производило большое впечатление на слабый пол. Он умел прикинуться искренним, старался быть честным, безусловно был умен и коварен и обладал железной хваткой в практических делах. Шуазель походил на английскую собаку, называемую бульдогом, отличающуюся приплюснутым носом и отвисшими брыльцами. Этьена спасали глаза. В их взгляде отлично сочетались пылкость и наивность; когда следовало, во взоре можно было прочитать муку и страдание, отрешенную усталость, робкую надежду, неожиданное удовлетворение, огонь страсти, пылкий восторг и наконец — холодную немигающую жестокость. В подобных случаях он подмешивал к взгляду легкую усмешку. Шутил как палач… Добавьте огненно-рыжие волосы и свойственный всем рыжеволосым темперамент, и вы получите полное представление о моем лучшем в ту пору друге. Мы познакомились во время его очередного посещения Парижа, когда Стенвиля назначили послом при Венском дворе.
Вот те люди, которые окружали короля Людовика XIV. С его величеством мы коротко сошлись в попытке проникнуть в тайны природы. Для опытов он предоставил мне принадлежащий ему замок Шамбор, что на Луаре. Там я получил редкую возможность в спокойной обстановке закончить книгу, в которой были бы изложены основы стародавнего учения, которое теперь называют алхимией. В отличие от её цепкой, практичной сестры-химии, одним за другим отхватывающей у природы фундаментальные законы, это искусство учило науке самотрансформации и обретению смысла жизни.
Я никогда и никому не навязывал свои убеждения. Все эти годы я пытался внушить окружавшим меня людям две простенькие мысли, что устройство мира есть нравственная величина и невозможно «что-то» знать наверняка. Стоит только забыться и всерьез уверовать, что расчет и обязательная повторяемость опытов есть необходимое и достаточное условие истины, эта убежденность способна изувечить самого естествоиспытателя. Тайна несущественная по мнению старых университетских крыс добавка к знаниям — и есть та территория, которая принадлежит лично мне!
Я — её владелец! Возможно, в этом сказывается моя королевская кровь, но мне претит изо дня в день перемешивать соли, кислоты и прочие первичные субстанции с целью получения более действенного пороха или приятно пахнущего мыла. Я тоже занимался прикладными задачками и нашел рецепт красок, с помощью которых можно окрасить кожу любой выделки в любой тон и создать самосветящуюся картину. Эти открытия я совершил походя и, если честно, я бы не назвал их открытиями в полном смысле слова. Скорее усовершенствованиями секретов мастеров Исфагана, Дели, Агры, Бенареса, бельгийских городов, особенно Турне, парижских и итальянских искусников, угрюмых и жадных мастеров Нюрнберга и Франкфурта. Просто я видел дальше их, знал больше, тоньше чувствовал потребность в том или иной веществе. Вот почему все знатные дамы Парижа пользовались моими мазями, притираниями и душистыми питательными кремами. Занимался я и ароматическими соединениями. К сожалению, резкие дурманящие запахи претят мне, вызывают удушье. Я предпочитаю естественные ароматы греческого ореха, ландыша, свежесть горной воды.
