Что касается квартиры 34, то тут тоже об осторожности не забывали. Помнили, что в любой мелочи скрыта опасность. В их ситуации даже платок с монограммой императрицы может стать поводом для беспокойства.
Мать Лютика инициалы тщательно выстригла. Теперь лишь в узоре угадывалась связь с императорским прошлым.
Если они - «бывшие дворяне», то это был «бывший платок».
С платком Юлия Федоровна расправилась, а другую опасность не учла.
Как быть с тем, что дверь открывала девушка с белочкой на плече?
Едва неулыбчивые люди с ружьями подумали, что ошиблись адресом, как видение исчезло.
Только что девушка и белочка были одно целое, а буквально через минуту - каждая сама по себе.
Конечно, дело не только в белочке или в платке. Куда более подозрительны разговоры. Вроде уже третий год советской власти, а тут говорят о египетских богах. Так же часто взрослые вспоминают о детстве, а беженцы - об оставленной родине.
Все это заставляет вспомнить мандельштамовское «Я не увижу знаменитой Федры…»
Композиция этого стихотворения повторяет членение зала на ярусы: сначала речь идет о временах Расина, а потом - о современности.
Самая отдаленная перспектива обнаруживается в последней строке. Тут говорится о Высшем суде:
Когда бы грек увидел наши игры…
Обитатели квартиры предпочитали не крито-микенскую цивилизацию, а древневосточную. После всех передряг, выпавших на их долю в России, они намеревались вернуться в Египет.
Назад, в Египет
Вдохновлялась Юлия Федоровна очень близким примером. Буквально в одном лестничном пролете от их квартиры недавно находилась «башня» Вячеслава Иванова.
В новые времена собираться вместе стало предосудительно. Поэтому она и решила сама произвести уплотнение. Это в гости ходить небезопасно, а жить рядом никто не запретит.
К тому моменту, когда у государства дошла очередь до их квартиры, все уже были в сборе. В течение нескольких лет сюда вселились художница Баруздина, барон Кусов, инженер Обнорский и Александра Генриховна Гуро.
Прежде все эти люди состояли членами Теософического общества. Теперь, благодаря общему счетчику и недельному расписанию уборок, они могли остаться единомышленниками.
Как это у Хлебникова?
Это шествуют творяне,
Заменивши Д на Т,
Ладомира соборяне
С трудомиром на шесте.
Казалось бы - одна буква, но ситуация кардинально меняется. Или: коммуналка и коммуна. Слова вроде похожи, а смысл другой. Может, кто и не увидит разницы, но они-то знают, почему оказались вместе.
Конечно, на каждом этаже свои мотивы оправдания действительности.
Бывшие теософы просто не считали свое нынешнее существование единственным. В настоящем они жили как бы начерно, в ожидании лучших времен.
Нелегко жить в коммуналке, стоять в очередях, числиться в советских организациях тому, кто когда-то владычествовал в Египте. Это даже Кусову обидно, несмотря на то, что в первом своем воплощении он был только слугой.
Да что Кусов или Баруздина, если сам Блок в девятнадцатом году написал пьесу о Рамзесе II!
Сочинения и разговоры Мандельштама тоже полны египетскими ассоциациями. Он упоминает о «последнем египтянине», «могильной ладье египетских покойников», «милом Египте вещей». Даже Сталин у него «десятник, который заставлял в Египте работать евреев».
В «Египетской марке» как бы невзначай промелькнули «полотеры с египетскими движениями».
Можно было бы считать это совпадениями, если бы не стихи об Иосифе, проданном в Египет, переписанные Осипом Эмильевичем по просьбе Юлии Федоровны.
Листок с этим стихотворением был своего рода договором, устанавливающим общие границы их миров.
Уж кто читал Блока или Мандельштама с полным пониманием, так это - они. Для жильцов квартиры египетские имена звучали так же привычно, как фамилии авторов.
Удивляться этому не приходится: ведь это сегодня Юлия Федоровна - Юлия Федоровна, а раньше ее называли царицей Таиах. И Баруздина в те времена была совсем не Баруздина, а жрица в храме.
Всякая пьеса состоит из главных действующих лиц и героев фона. Например, в «Рамзесе» фараон и градоправитель - основные роли, а свита, торговцы, плакальщицы - массовка.
Не у всех обитателей коммуналки удалась их прежняя жизнь. Кто-то принадлежал к числу тех, кого принято писать через запятую в конце списка персонажей.
Если Львова и Баруздина были правители, то Кусов, Обнорский и Гуро - народ.
Конечно, все познается в сравнении. Не только участники этого сообщества, но буквально весь Петроград-Ленинград переживал новые воплощения. Улица Таврическая превратилась в Слуцкого, Грязная стала Эдисона, а Траурная - Ульянова.
Имели место и другие перевертыши, вроде улиц Дер. Бедноты или пис. Писарева.
Кроме того, своими улицами обзавелись Красный Текстильщик и столь же невообразимый Красный Электрик.
Бывших теософов развлекала эта смена вывесок. Они-то знали, что ничего по сути не менялось с самых древнеегипетских времен.
Таиах и другие
У каждого своя Таиах.
Когда Максимилиан Волошин в парижском музее увидел скульптурную голову царицы, он сразу узнал в ней свою возлюбленную Маргариту Сабашникову.
Это настолько его поразило, что он приобрел копию скульптуры и повсюду возил ее с собой.
Разумеется, в стихах он называл Сабашникову не иначе как Таиах.
Тихо, грустно и безгневно
Ты взглянула. Надо ль слов?
Час настал. Прощай, царевна!
Я устал от лунных снов.
Чтобы правильно понять эти строки, читателю тоже следовало угадать в царице черты приятельницы поэта.
Вскоре Волошин и Сабашникова поселились у Ивановых в «башне», а затем перебрались на этаж ниже. Возможно, это была та самая комната узким пеналом, которая вскоре перейдет к барону Кусову.
«Первыми гостями, появившимися сразу после нашего приезда, - вспоминала Сабашникова, - были молодой поэт Дикс (его настоящее имя Борис Леман) и его белокурая, мальчишески озорная и похожая на птицу кузина Ольга Анненкова. У Бориса был странный вид - темноволосый, с необычайно узкой головой, оливковым цветом лица и гортанным голосом. Что-то древнеегипетское сочеталось в нем с ультрасовременной наружностью».
Наступает черед угадывать не Волошину, а Сабашниковой. В случайных посетителях она признает «своих».
Через несколько десятилетий Арсений Тарковский повторил формулу Сабашниковой в стихах, посвященных Мандельштаму.
Тарковский тоже писал о египетском, о птичьем, о современном.
Не может быть и речи о случайном совпадении. Скорее тут принцип, внутренняя доминанта, объединившая гостей и обитателей квартиры 34.
Говорили, что в обличье
у поэта нечто птичье
и египетское есть;
Было нищее величье
и задерганная честь.
Что такое «нищее величье» применительно к этим людям?
Достоинство и гордость с поправкой на сегодняшние обстоятельства.
Прямоугольный жест древнего египтянина, адаптированный к нашему коммунальному житью-бытью.
В спорах об оккультизме
Когда, через несколько лет после первого посещения, Максимилиан Александрович вновь оказался в этой квартире, он ничему не удивлялся.
Уж и задали ему работки здешние обитатели! Даже за чашкой чая они пытались понять, как и для чего жить.
Вам, конечно, знакома атмосфера российских проводов? У нас уезжают так, будто совершают расчеты с жизнью. Вроде уже сидят на чемоданах, но почему-то никто не торопится. Все помнят, что есть еще несколько незакрытых тем.
Поводов обратиться друг к другу с вопросом: «А так ли мы живем?» было предостаточно.
Например, попалась на глаза теософам книга приват-доцента Д.С. Шилкина «Искусство и мистика». Сочинение, конечно, дурацкое, цена ему сорок копеек, что и указано на обложке.
Книга имела подзаголовок - своего рода ехидный комментарий к названию. Сначала крупно было написано «Искусство и мистика», а затем мелко: «Друзьям Скрябина».
Речь шла о поклонниках композитора - теософах. Это к ним Шилкин обращал свои риторические вопросы:
«Почему мир можно уподобить художественному творчеству и потому он является бесцельной игрой божества? Почему в громаде бесчисленных миров именно обитатель земли Скрябин мог бы закончить нынешнюю фазу существования вселенной?»
Если пытаться изложить точку зрения теософов - получится длинно, а если коротко - выйдет что-то вроде дразнилки:
«Почему? - переспрашивает автор «Искусства и мистики» и сам себе отвечает: «А потому… - как говорят упрямые дети».
