В основном в сотню брали молодых людей с детства проявлявшими хорошую сноровку в охотничьем деле. То есть, умевшим хорошо стрелять из лука и быстро бегать на снегоступах или без оных. Ну и проявлявшим смелость – на того же медведя с рогатиной трус не пойдет. Потом уже в сотне их обучали верховой езде, владеть мечом, боевым топором и прочим бранным премудростям. Были в сотне и потомственные воины, из тех еще, чьи отцы служили под началом отца Милована. Но таковых насчитывалось немного, основной состав сотни был набран пять лет назад, когда сотским стал Милован. Попасть в сотню и служить под началом князя считалось великой честью, да и жизнь у оружников была хоть и рисковой, но куда как приятней и веселей, чем у простых смердов, чей удел работать от зари до зари. Конечно, содержание сотни тяжелым бременем ложилось на вотчину Милована, но иначе было нельзя. Если бы он не служил в великокняжеском войске и этой последней вотчины его наверняка под каким-нибудь предлогом лишили.
– Будь и ты здоров, Ждан. Сколько раз тебе говорил, не величай меня князем. Не ровен час кто-нибудь донесет Великому Князю, а он этого очень не любит, князьями величать можно только его и его родню, сам знаешь, – в очередной раз, как бы мимоходом, пожурил своего наставника Милован.
– А я тебе Мил, скажу, как всегда говорил, ты князь для нас, а про донос… Кто здесь доносить-то будет, тут все вокруг свои, а соглядатаи воеводские они на том берегу остались, – не сомневался в своей правоте Ждан.
– Ладно, ладно… не для споров позвал я тебя. Совета спросить хочу, – Милован кивнул на грубо сколоченные из тесанных бревен скамейку, приглашая Ждана присесть.
– Чего ж не присоветовать, можно. Говори князь, – Ждан уселся на лавку.
Милован подкинул березовых поленьев в выкованную в киверической кузне походную печку, служившую не только источником тепла, но и в некоторой степени света:
– Не верю я, что татары сюда не идут, хоть наша разведка их и не видала. Чую я они где-то здесь не далеко. А ты как думаешь?
Ждан не спешил отвечать. Ему стало жарко в его шерстяном шабуре. Он снял его и остался как и Милован в колонтыре, кожаной длинной рубахе с нашитыми железными пластинами. Раздумывая, он почесывал свою широкую лопатообразную бороду:
– Знаю я Мил не более твоего. Но думаю, правильно сделал, что сотню из деревни увел. Если татарва нагрянет, они тут нас могут и не найти. А с полком мы там верняк пропадем, особливо с таким воеводой как Дорож.
– Да не так все оно. Думаешь, я специально сюда схоронился, чтобы вместе с полком не пропасть? Наоборот, я вперед вышел, чтобы случай чего татар встретить и полк зарань упредить, – с некоторой долей возмущения попытался опровергнуть не совсем благородные домыслы Ждана Милован.
– Как не так, все оно так. Вот ты разведку посылал, они за двадцать верст бегали, а ни то что татар, вообще никого не встретили, даже сбегов не видали. А чем это говорит?… О том, что татары нас тут плотно обложили, что ни один сбег сюда не смог дойти, не пропускают сюда никого они, – довел свое видение ситуации Ждан.
– Вот оно как. А ведь ты пожалуй верно зришь, – желавки заходили на аскетичных скулах Милована. – Если как ты говоришь, обложили, то они не с одной, а со всех сторон могут нагрянуть… Что делать-то будем?
– Я тебе свое слово сказал, а что делать не мне, а тебе решать, ты князь.
На этот раз Милован не стал упрекать Ждана за именование его фактически давно утраченным его предками титулом. Он в раздумье морщил лоб, явно не находя однозначного решения:
– Назад реку перейти, чтобы вместе с полком, а не порознь быть?… Или лучше здесь тихо как мышь под веником сидеть, чтобы татарва не заметила, мимо прошла, а как на полк нападут, в зад их ударить!?
– Верно думаешь княже. Да вот только в зад-то бить… это смотря сколько будет тех татар. Может случиться, их столько нагрянет, что лучше совсем в бой не встревать, а тихо уйти, – дал осторожный совет Ждан.
– Ты что старый, как можно!? Да меня потом за такое! – Милован от возмущения аж побелел лицом. – Великий князь тогда уж точно, если не казнит, так вотчины лишит, за трусость и прав будет!
– Не горячись Мил. Сам знаешь, какой с Дорожа воевода, ему не то что полка десятка доверить нельзя. Да и сам Великий Князь… все это варяжское семя показало чего оно стоит, ни ума ни храбрости, – спокойно, не повышая голоса возражал Ждан.
– Ты не прав, князь Юрий Всеволодович не трус и не дурак, и ты при мне его порочить не смей! – прикрикнул было Милован.
– Как же, не трус. Да опосля того что татарва с его стольным городом, с его семьей сотворила, с его женой и детьми… он должен не здесь на берегу стоять, а с войском искать татар и сам на них нападать. Они же сейчас не все вместе, а порознь идут. Это же как божий день ясно, не могут же они в одно время и Тверь брать и Углич разорять не разделившись. А он встал со всем войском на берегу и за реку сунутся боится. А того кто на месте стоит все одно обойдут и обложут. Как не обойти если он залег как медведь в берлоге, да слезы льет по жене и семейству, вместо того чтобы идти и татарам мстить. Я ведь Мил его получше тебя Юрия-то знаю, видал его, когда еще с отцом твоим служил у него. Не один поход под его началом делал. Да побеждали мы, да только в тех походах нас вдвое, а то и втрое больше было, и когда на мордву ходили, и на рязанцев. А как пожаловал ворог его войска многочисленнее, все пропало, весь его ум и вся его храбрость, сошли как утренняя роса, – Ждан раздраженно махнул рукой и отвернулся, глядя в темный угол полуземлянки.
Воцарилось молчание, которое через некоторое время нарушил Милован:
– Нет Ждан, как ты советуешь, здесь пересидеть, нет так нельзя, надо назад до полка идти, – по-прежнему не соглашался Милован, но по голосу чувствовалось, что он уже колеблется.
– Да никак нельзя нам назад!.. Ты все правильно сделал, что отделился от полка. Там мы все с ними пропадем безо всякой пользы. А тут посидим, посмотрим откуда татарва появится. Может их немного будет, тогда можно как ты говорил, в зад их ударить. Но боюсь, про наш полк они все знают и малым числом на него не полезут. Потому тут загодя обо всем подумать надо. Мне так все едино, у меня ни жены, ни детей, а племянница она пристроена ей в поповском дому пропасть не дадут. А оружники-то наши, особенно кто постарше, у них-то и жены и дети есть. А если и к нам в Киверичи татары нагрянут, кто их защитит? – все более основательно и твердо «давил» Ждан.
– Нет, я Великому Князю в верности клялся, я не могу честь свою уронить… – твердил свое Милован, но как бы для очистки совести, исподволь понимая, что старый воин прав.
– А если все здесь поляжем, твой род на тебе и кончится и весь народ наш без законного князя останется, будут над ним какие-нибудь варяжские последыши изголяться, если от татар отобьются, а если не отобьются, то те же татары! – теперь повысил голос Ждан. – Ты не только о чести своей думай Мил, но и о народе своем. И еще, ты случаем не забыл, что тебя невеста дожидается в Киверичах. Тебя не будет, кто ее там, в Киверичах оборонит, что с ней будет!!
Село Киверичи когда-то было головным городищем переселившихся из под Смоленска сюда, в глухие леса, славян-кривичей. Само название села об том говорило вернее, так именовали кривичей жившее здесь до них волжско-финское племя меря. Такое именование пришельцев было более созвучно их языку. С тех пор минуло без малого четыре столетия. За эти века буйный, склонный к перемене мест обитания пришлый народ перемешался с местным, более спокойным, тяготеющим к оседлой жизни. С тех пор все меньше людей хранило в памяти, кто они изначально кривичи или меря. Все смешались и стали русскими, во всяком случае, таковыми им повелели быть князья-рюриковичи, великие… и не очень великие. Но кое-кто не поддавался на упрощенное толкование своего происхождения – мы русские и испокон нашими господами являлись князья владимирские, тверские, муромские… Находились отдельные индивидуумы, что умудрялись за четыре века даже не смешаться кровно. Одним из таких «чистых» кривичей в Киверичах являлись Ждан и его племянница Бояна. Отец Бояны тоже был оружником в сотне отца Милована и погиб в одном из походов, когда Бояна была еще совсем малой. Мать ее тоже долго не прожила. Так что родни у девочки остался только несемейный дядя. Но Ждан не мог заботится о племяннице, ибо бывал в селе нечасто, а основное время проводил на службе в великокняжеском войске. Потому и упросил Ждан сельского священника отца Амвросия взять Бояну к себе в дом, чтобы росла она и воспитывалась вместе с его двумя дочерьми. Бояна внешне сильно выделялась не только тем, что не имела ни малейшей мерянской «примеси», но и от природы не совсем женским сложением. Сейчас в свои шестнадцать лет она была черноволосой, высокой, жилистой, мосластой. Она напоминала обыкновенных смердок, только была еще сильнее их, несмотря на то, что ее в доме священника никогда не заставляли заниматься тяжелой работой. С другой стороны ее хорошо кормили и казалось, что в этой длинноногой и длиннорукой деве затаился какой-то бездонный запас сил и энергии. Лицом Бояна была не то чтобы некрасива, но оно у нее имело какое-то чересчур большую вытянутость сверху вниз. Впрочем, вытянутой она была вся не только руки, ноги и лицо, но и ладони рук и ступни ног все было каким-то чрезмерно длинными. Ну, и норов… ее норов совсем не соответствовал кроткой смиренности, которую ей с детства пытались привить отец Амфросий и его супруга матушка Марфа.
