– Родовое капище, место обитания идолов, а рядом усыпальное ложе для знатных умерших. – Олег приставил к нам своего толмача по прозвищу Щепа, высокого и худого до такой степени, что, похоже, кожа его была натянута прямо на кости и готова вот-вот лопнуть от неосторожного взмаха руки или резкого поворота головы. Щепа знал несколько десятков наречий, и, похоже, больше боялся неправильно истолковать какое-то слово или понятие, чем вызвать гнев богов и раздражение людей своим свободомыслием и чрезмерной откровенностью. Местный толмач отличался еще одной особенностью, делавшей его действительно незаменимым для нас в первые дни пребывания у русичей – своевременными разъяснениями он предугадывал наши возможные вопросы и избавлял нас от необходимости задавать их слишком часто.
Свободное пространство перед усыпальницей, тем временем, заполнялось людьми: мужчины и женщины были в одинаковых, белых, до пят рубахах, с распущенными волосами, без украшений и обуви. Несмотря на тесноту, стояла пронзительная тишина, даже птицы в ближайшем лесу разом смолкли, словно подавились звонкими трелями. Но вот толпа взволнованно расступилась – несколько старцев с седыми аккуратно расчесанными и спадающими на грудь бородами на широком полотнище вынесли и положили в нишу тело Гостомысла, с закрытыми веками и сложенными на груди пожелтевшими руками, одетого в такую же, как у всех, белую рубаху.
– Это волхвы – посредники между богами и людьми: хранители старины, и проводники в потусторонний мир, – мы стояли в некотором отдалении от основной группы, но даже на шепот Щепы многие мужчины недовольно оглянулись.
Между тем один из старцев что-то еле слышно произнес, и из толпы с отрешенными улыбками на бледных лицах вышли двое – высокая девушка с вплетенными в длинные косы луговыми цветами и наш знакомый – Мергус, который, несомненно, сейчас был не Мергусом, а Мером. Старший волхв подошел к девушке вплотную и, глядя ей прямо в широко распахнутые глаза, снова что-то отрывисто приказал. Та плавно взмахнула руками, и невесомая одежда неслышно скользнула на землю, обнажив стройное, не тронутое солнечными лучами тело, полное сил и жизненного сока. Девушка осторожно переступила через белую ткань, легким, но уверенным шагом подошла к усыпальнице и с той же натянутой улыбкой на безмерно счастливом лице легла рядом с телом Гостомысла, устремив взгляд в чистое без единого облачка небо.
Старец обратил свой взор на Мера и без слов протянул ему, непонятно откуда взявшийся, узкий, двухстороннезаточенный, ярко блеснувший на солнце нож.
Толпа по-прежнему безмолвствовала и взирала на происходящее скорее с вымученным равнодушием, чем с интересом.
– Не волнуйтесь, они пьяны сильнодействующим напитком, приготовленным волхвами. Их души отлетели от тела вместе с болью и страхом, они рады умереть, оказавшись рядом с Гостомыслом, – шепот Щепы действительно несколько стряхнул с нас гнетущее напряжение.
Мер принял протянутое старцем завораживающее ритуальное оружие, так же как девушка легко и свободно, словно его не мучила недавняя рана, подошел к выделявшемуся своей высотой идолу, сделал блестящим лезвием надрез на левой ладони и окропил кровью губы Перуна. Затем все так же, безропотно и спокойно, он вернулся к волхву, с поклоном передал ему нож и вскоре лежал в нише, отделенный от предыдущей жертвы неподвижным телом своего недавнего врага.
Стоящим в первых рядах русичам, среди которых мы узнали Олега и Вадима, откуда-то сзади передали горящие факелы, и они с нескольких сторон подожгли заранее сложенные под усыпальницей тонкие сухие стволы деревьев.
И сразу же запричитали, а потом и завыли женщины, ногтями царапая себе лица и пачкая кровью белые одеяния. Костер полыхал светло-голубым пламенем, и, несмотря на безветрие, никто не чувствовал ни копоти, ни запаха горелого мяса. Ощущение времени покинуло нас, когда волхвы голыми руками, не боясь обжечься, собрали останки трех человек в узкий, без ручки глиняный сосуд, запечатали его жидким воском и бережно, словно величайшую драгоценность, погрузили в воду священного озера. Сосуд, оказавшись по горлышко в хрустальной воде, медленно удалялся от берега, а женщины уже не выли, а пели протяжные грустные песни. Достигнув середины умиротворенного озера, еле различаемое с берега горлышко кувшина, словно попав в воронку, закружилось на месте, а когда старший старец опустился на колени, сосуд быстро, без малейшего всплеска исчез под равнодушными холодными водами.
– Никогда его не приносило назад к берегу, и я не знаю, в чем заключаются таинственные силы священного озера. – Щепина кожа напряглась на дрожащих скулах до предела, он приблизился к Рюрику так, что зрачки одного отражались в зрачках другого, – обещай, что как бы я не умер, ты отправишь мой прах туда же и я смогу, наконец, приблизиться к недоступной тайне.
– Обещаю! – Ответил Рюрик, и Щепа стал первым русичем, преданным ему душой и телом.
На макушке лета отходил ко сну долгий многострадальный день. Но тишины не было – из леса доносилось протяжное уханье филина, прямо под ногами квакали неслышные днем лягушки, а где-то далеко заливались тявканьем встревоженные ночным бродягой собаки. Лунная дорожка на озерной глади отливала серебром и манила вдаль от берега в завораживающую неизвестность. Мы снова все шестеро сидели на румах родного драккара, который тонкой ниточкой связывала нас с прошлой жизнью, такой, милой и безнадежно ускользающей.
– Я должен многое сказать тебе, Рюрик, – Дир был полон решимости, словно родной драккар придавал ему дополнительные силы, и я понял, что теперь избежать столкновения не удастся.
– Говори!
– Ты проклят Одином, Рюрик! Вспомни несчастную участь своих жен, вспомни кровавую крепость на берегу Рейна, вспомни гибель целого рода и исчезновение родного острова.
– А может, Один, таким образом, предрекал мне ту дорогу, на которой я сейчас нахожусь?
– Свенельд толкнул тебя на эту дорогу, – Дир кивнул в мою сторону, – а никак не Один. Но и на ней тебе сопутствует смерть, и ты слушаешь советы тех, чей разум отлетает от тела.
– Ты настоящий норманн Дир! Сколько раз твои стрелы спасали меня от гибели, сколько раз твой меч разил моего врага, в то время как ты считал меня проклятым Одином.
– Я жил по законам предков. Ты был моим вождем, и я готов был умереть за тебя, не задумываясь. Но теперь мы на чужой земле, ты отказываешься от традиций своего отца, да и народа нашего больше нет.
– Аскольд думает так же как ты?
– Конечно, мы же братья.
– Может, начнем все сначала. Нам надо держаться вместе и мы не только выживем в необычной стране, но и изменим ее.
– Очнись, Рюрик! Вспомни удел Снеги и Мергуса – скорее чем русичи изменимся мы сами.
– Ты забываешь, Олег искренне хочет, чтобы я возглавил ильменских словен, а своих вождей они чтут не меньше, чем истинные норманны. – Рюрик впервые за время разговора позволил себе мысленно усмехнуться, но Дир, по-моему, почувствовал даже незначительную перемену в интонации собеседника, и его слова стали еще жестче и откровеннее.
– Ты действительно проклят, Рюрик! Боги славян многолики, и их гнев будет повсюду преследовать тебя, твое окружения и твоих новых подданных. Позволь нам с Аскольдом выбрать свой путь – земли, славы, сражений здесь хватит и на нас. Быть с тобой – значит постоянно чувствовать могущественное проклятье – а жить с ним или вопреки нему становится все труднее.
– Ну, что ж, когда гребцы вразнобой опускают весла в воду – ход корабля сбивается. Куда лежит ваш путь, и чем я могу помочь вам?
– Все дороги в славянской стране ведут в Киев.
– Хорошо, Дир. Драккар и часть трофеев в твоем распоряжении. Людей выделит Олег, и пусть ваша дорога будет удачливее моей.
Рюрик впервые за время разговора оглянулся на меня и на братьев, словно проверяя нашу реакцию на слова и решение Дира. И Трувор, и Синеус как истинные норманны не выказали ни разочарования, ни растерянности, и Рюрик мог гордиться их выдержкой и преданностью. Впрочем, до сегодняшнего дня он так же не сомневался в преданности Дира и Аскольда.
Неприятный прохладный ветерок потянул с воды, тягостное молчание осязаемым туманом окутало драккар, но, увлекаемые порывом Трувора, мы вслед за ним поклялись ни в каких обстоятельствах не обнажать мечи друг против друга. И клятва наша была по-норманнски немногословна и сурова.
