«Твоя жестокость, царь, рано или поздно обратится против тебя самого! Я выполню свою клятву, – произнесла мысленно Апама. – Твой час еще не пробил, но я верю, что он скоро пробьет. Теперь я жена твоего друга Селевка и смогу отомстить тебе за отца!»
Свадебная песня наконец-то закончилась.
Взгляд Селевка медленно обратился к Апаме. В нем сквозила такая нежность, что девушка пришла в смятение: «Я не думала, что мой муж будет так хорош собой. Он может стать для меня действительно любимым человеком».
Голос распорядителя придворных церемоний Хареса вернул Апаму к действительности:
– Настало время женам покинуть пиршественный зал. А мужчины за праздничными тостами продолжат свадебный пир.
Девушка вздрогнула. Ей почему-то показалось, что все смотрят именно на нее. Она покраснела и торопливо встала. Ее взгляд задержался на Селевке, прося не оставаться слишком долго с гостями. Свадебная ночь должна принадлежать только им двоим.
Персиянки медленно покинули пиршественный зал. Длинное шествие возглавила Статира вместе с Драпетидой, Артакама и Апама следовали за ними.
Пиршество, на котором остались одни мужчины, возобновилось. В присутствии будущих тестей, представлявших благороднейшие семьи Персии, македоняне сначала сдерживали себя. Но это вынужденное воздержание длилось недолго.
Под стремительные звуки струн и удары бубнов в зал вбежали греческие танцовщицы и принялись кружиться, извиваться, вращать бедрами в движениях любимого гетерами танца. Сила Эроса воспламенила и персидских вельмож. В их руках застыли недопитые чаши, глаза жадно любовались телодвижениями полуобнаженных танцовщиц.
Знатный перс Аргест воскликнул:
– Гречанки танцуют превосходно!
– Им нет равных в танцах, – подтвердил Мегабиз и, выразительно посмотрев на Гефестиона, о любви которого к Александру было всем известно, шепнул своему родственнику Артембару: – Прекрасно задумано! Перед ночью любви этот танец воспламенит даже самых равнодушных к женским чарам мужчин.
Захмелевший царь, наклонившись к Гефестиону, сидевшему от него по левую руку, мечтательно произнес:
– У нас скоро будут дети от прекрасных персиянок. Так мы все породнимся.
– О великий! – упавшим голосом произнес Гефестион. – Каким испытаниям ты нас подвергаешь! Это страшнее, чем Гедрозийская пустыня. Я не вынесу этой брачной ночи!
– Гефестион, мой любимый, нежный и преданный друг! – ласково сказал Александр. – Я себя тоже подвергаю испытанию. Но ведь ты знаешь, чего я хочу. Теперь, когда тысячи македонян породнились с персами, разлад между эллинами и варварами сам собою исчезнет. И это укрепит мою власть.
Гефестион осушил очередную чашу с вином. Он знал, что Александр смешением народов стремится укрепить свое разноплеменное государство. Но провести ночь с персиянкой, даже царского рода и даже очень красивой…
– Твое решение, великий, правильно и мудро. Только выполнить его нам, эллинам, будет очень трудно.
И Гефестион, и прочие македонцы преодолеть исторически присущее эллинам отвращение к варварам не могли. Они могли только скрывать его.
После танцовщиц перед пирующими появились несколько юношей и зрелых мужей. Началось выступление поэтов на тему гомеровских сказаний. Под аккомпанемент двух лир образовавшие круг поэты пропели поэму о Навсикае, прекрасной дочери царя феаков Алкиноя, влюбившейся в потерпевшего кораблекрушение Одиссея. Александра и его македонских друзей увлекли стихи о подвигах Одиссея, с детства близкие каждому эллину. Персы же слушали, хмурясь, не переставая есть или пить.
Александр, заметив, что персидские вельможи скучают и слушают выступление греческих поэтов только из вежливости, дал знак Харесу пригласить фокусников из Индии.
Гефестион, осушавший один кубок за другим, наконец развеселился. Высоко подняв наполненный кубок, он, смеясь, провозгласил:
– Многих женщин, даже очень красивых, всемогущий Зевс вылепил из хрюшек. Так выпьем, друзья, за то, чтобы наши юные жены всегда оставались стройными и не нагуливали у домашнего очага жир!
Птолемей, у которого также не было ни малейшего желания отправляться к своей персидской жене, весело подхватил:
– Лично я больше всего боюсь женщин, созданных из коварных лис. Нрав их меняется каждый час. Вот худшее из зол, что Зевс дал в дар мужьям.
Александр попытался утихомирить разошедшихся друзей:
– Все сказанное вами, друзья, не имеет отношения к знатным персиянкам. Они лучшие и благороднейшие из жен. Персиянки подарят нам славное и сильное потомство.
Гефестион, обычно никогда не перечащий царю, упрямо бурчал, осушая кубок за кубком:
– Любая женщина, особенно варварка, есть зло из зол.
К счастью, изрядно захмелевшие персы не слышали слов лучшего друга царя.
Александр уже в который раз напоминал македонцам, что пора идти к женам. Но это заставляло его ближайших друзей снова и снова осушать кубки и произносить очередные тосты за женщин, нрав которых по повелению всемогущего Зевса весьма различен…
* * *
Апама вошла в спальный покой, предназначенный для ее первой брачной ночи. Покой находился рядом с пиршественным залом, откуда доносились громкие мужские голоса, музыка и смех. Апама огляделась и невольно спросила себя, а не снится ли ей все это. В нескольких шагах от огромного ложа три темнокожие рабыни, одетые в одинаковые ярко-синие одеяния, молча ждали приказаний. Апама стояла с опущенными глазами, покрасневшая, но с внутренним предчувствием счастья. Она улыбнулась рабыням, догадавшись, что они должны подготовить ее к брачной ночи. Оживившись, рабыни стали зажигать светильники, и вскоре все детали обстановки стали отчетливо видны. Висящие с потолка, вышитые золотом ковры представляли откровенные сцены любовных наслаждений. Несколько ступеней, покрытых мягкими белоснежными шкурами, вели к громадному ложу, словно к алтарю. Зажженные светильники отражались в черном полу, блестящем, как озеро под луной.
Рабыни сняли с Апамы одежду и обувь, посадили на табурет и начали протирать ее тело влажными душистыми полотенцами. Все происшедшее в течение дня невероятно утомило Апаму. Она чувствовала себя усталой. Энергичные растирания были приятны, ей вскоре стало лучше. Между тем рабыни стали натирать ее руки, шею, плечи, грудь, ноги маслянистыми благовониями с различными цветочными запахами. Усталость вскоре уступила место бодрости. Закончив растирание, одна из рабынь принялась расчесывать Апаме распущенные волосы.
Другая ободряюще произнесла:
– Не надо быть такой грустной на пороге ожидающего тебя счастья!
– Я не грущу, просто волнуюсь, – вздохнула Апама.
Ей вдруг захотелось к матери, чтобы та развеяла ее страх и беспокойство. В эти минуты девушка понимала, что она просто боится, ужасно боится разочаровать Селевка. Если бы он хоть раз, один-единственный раз раньше обнял ее! Если бы он сказал слова любви, которые рождают доверие и убивают стыдливость! Без сомнения, эта ночь принесет и волнующие слова, и нежные ласки. Юная персиянка была готова стать покорной рабыней своего супруга, ибо чувствовала, что за его любовь отдаст все на свете.
Закончив туалет новобрачной, накинув на нее тонкие, ласкающие тело ночные одежды, рабыни подвели ее к ложу, застеленному простынями алого цвета. Одна из рабынь поставила на маленький столик у изголовья серебряные вазы с фруктами, другая – амфоры с вином. Затем девушки, слегка поклонившись, бесшумно удалились.
Грубый мужской смех, доносившийся из пиршественного зала, тревожил Апаму. Почему царь удерживает ее мужа в такой час?
Девушкой все больше и больше овладевало беспокойство. Горячий ветер Персии словно проник в ее душу, сделав нетерпеливой и страстной. Как может Селевк так долго находиться среди своих друзей? Ведь она его ждет. А вдруг македоняне смеются там над своими персидскими женами? Апама чувствовала, как в ней постепенно закипает гнев. Оглядев застеленное ложе, она подумала, что ее словно положили на жертвенный алтарь, чтобы удовлетворить желание знатного македонянина. Вспомнились рассказы о том, как девственниц приносили в жертву божествам. Эти мысли, проникнув в сознание Апамы, заставили ее покраснеть от стыда и ярости. Она с силой зажмурила глаза, чтобы удержать набежавшие слезы, потом, спрыгнув с ложа, заметалась по покою. Желание мстить македонцам вспыхнуло с новой силой.
«Когда же придет Селевк? – гневно думала Апама. – И придет ли он вообще?»
В соседних покоях, где разместили других новобрачных, тоже стояла тишина. Не утихал только шум из пиршественного зала.
Неужели она ничего не значит в глазах Селевка? Но ведь она из царского рода!
Апама страдала и от уязвленной гордости, и от впервые вспыхнувшей в ее сердце любви. Внезапно она залилась слезами. Задрожали ноги от непрерывного хождения по покою, лицо пришлось умыть, чтобы избавиться от следов бесконечных слез. Она вдруг поняла, что ей страшно. Ведь свадьба совершалась по приказу царя, о жестокости которого все знали не понаслышке.
