Она кивнула, помахала рукой Никите и прочим и пошла к выходу. В самый раз: на пороге показался мастер Ефимов. Он поклонился Марине ласково, но в глазах — настороженность.
— Что долго загостились? У меня по санитарной будто все в порядке.
— Авария! — засмеялась Марина. — Палец вправляла. Благодарите, а то без меня дирекции пришлось бы платить за увечье.
Ушла быстрым, легким шагом. Мастер посмотрел вслед. Ладная девушка: черноглазая, черноволосая, плечи крепкие… Отец по метрике из рабочих, а эта выбилась: в медицинском институте учится, здесь, на заводе, в амбулатории фельдшерицей подрабатывает. Он как-то у доктора полюбопытствовал: хвалит.
Ефимов пятый год вдовец. Вот бы такую. Да нет, не пойдет. Ей что!.. На доктора учится, выйдет за благородного.
Он вздохнул и окликнул Сосипатра:
— Пожалуйте-ка сюда, Беклемишев.
Сосипатр подошел, поглаживая руку. Это что ж… ему, что ли, палец вправляла… амбулаторная? Бинт. Наверное, что ему.
Ефимов сказал, глядя в пол:
— Там вас спрашивают… по делу какому-то… В конторке у меня… Идите, не заперто. Я тут еще в цехе минуточку задержусь…
В конторке ждали, действительно, трое. По лицу — молодые, по одежде рабочие. Первый из них, в шапке с кошачьей опушкою под бобра, очень добротной, сказал подмигнув:
— С Розенкранцевского завода. За тобой. Нынче митинг проводим, по указанию комитета, насчет январской. А оратора у нас нет… Так мы — за тобой. Звать меня Климом.
Сосипатр удивился искренно:
— Меня? Я при чем? Какой я тебе оратор!
— Не втирай, — засмеялся Клим и подхватил Сосипатра под локоть. "Николай кланяется…" Слыхал про такого?
— Слыхал, — засмеялся, в свою очередь, Сосипатр. — Скажи на милость, как пришлось: у Розенкранца как будто до этого времени одни меньшевики в ходу были. Когда митинг?
— Сейчас и двинем, — откликнулся второй, крепыш, низенький, совсем коротыга, в кепке. — Чтобы до смены поспеть, а то народ разойдется. Нерадивый у нас к политике у Розенкранца народ.
Сосипатр кивнул. И это верно: завод на всю Выборгскую самый отсталый. Неужто удастся как у себя нынче в цехе? Сейчас говорить он по-другому уже будет… как на крыльях.
И опять радость к сердцу, так, что даже лицо закраснелось.
— Ну, что ж… Пошли.
Приостановился на секунду, вспомнил.
— До смены? Надо мастеру…
— Еще кому? — глумливо воскликнул Клим. — Ты кто такой есть, чтобы у всякой шкуры хозяйской спрашиваться. Ушел и ушел. Ну, в штраф запишет… Тоже — дерьма…
Вышли за ворота. Клим сказал:
— Гляди-ка… чего там маячит? А ей-богу, сукин сын шпик.
Сосипатр пригляделся. В самом деле, подозрительный какой-то человек. Пальтишко — обтрепанное, а котелок, как у барина. И воротник поднят, чтоб лицо прикрыть. Еще не хватало. Раньше эта нечисть не решалась близко к заводу подходить.
— Пойдем прямо на него. Небось, даст деру.
Крепыш возразил, однако:
— Ну, брат, как бы самим не пришлось деру давать. Он, думать надо, здесь не один… смотри, героем каким ходит, на всем виду… Нынче вообще с чрезвычайной оглядкою надо. Провалы. Не знаю, у вас как, а даже у нас на заводе люто. Пойдем от греха кругом, через лес…
— Через лес, так через лес, — согласился Сосипатр. — И в самом деле, пожалуй, лучше, а то еще на след наведем…
Шпик остался на дороге. Приткнулся к фонарю, глазами следит за воротами. Другого кого-то ждет, ясно. И на сердце Сесипатра стукнуло.
Не Марину?
Крепыш шепнул, вытянув шею:
— Сов считаешь? Не видишь: зазевался легавый. Ходу!
На лесной тропке не было ни души. Шагали быстро.
— Ты все же аккуратно иди. Чтобы след в след.
Это сказал третий, бородатый и сумрачный, молчавший до тех пор.
"Серьезный человек, конспирацию знает", — одобрительно подумал Сосипатр. И оглянулся назад, через голову крепыша, шедшего следом. Завода уже не было видно — одни сосны заиндевелые вкруг да сугробы. Далеко отошли, слежки нет.
Коротыга оскалился:
— Беспокоишься? Будь спокойненький. Держи вправо.
Сосипатр приостановился.
— Вправо? Почему? Завод же — в той стороне. Там дорога.
Коротыга захохотал.
— Какая дорога, ты раньше спроси.
Догадка нежданная рванула мозг. Но раньше, чем Сосипатр успел двинуться, выпростать глубоко задвинутые в карманы руки, назвавшийся Климом схватил крепкой и сноровистой хваткой за локти. С двух сторон глянули в упор, в лицо револьверные дула.
— Не рыпайся. Порешим на месте. Имеем благословение.
Сосипатр стиснул зубы. Руки так и остались в карманах.
— Сволочи!
"Клим" загоготал гусем из-за спины.
— Какие есть. С тем и бери.
Бородатый уже шарил по карманам. Паспорт, рабочий знак, кошелек, в кошельке — семьдесят три копейки.
— Эх… ты… государственный банк! Направо пошли, целинкой, ребята. На шоссе выйдем, что мимо сто восемьдесят первого казарм. Тут всего ближе… Прямо к «Крестам» потрафим, на ихнюю новую квартирку.
— Неудобно, — басом сказал бородатый. — Там у казарм день и ночь солдаты учатся.
— Ну и что с того? Солдат — казенный человек, — резонно возразил «Клим». — В случае чего он ему еще в затылок прикладом поддаст. Видал, какой у него затылок располагающий. Дурного слова не скажешь: красивый парень, только что не в теле — не тот харч. Небось, которым девкам от тебя мор? Был, надо сказать, как нынче ты свое отгулял: теперь пусть за тебя другие побалуются.
Глава 8
Сто восемьдесят первый
На снежной полянке против красных кирпичных низкорослых казарм, у самой лесной опушки, поеживаясь в зябких, "рыбьим мехом" подбитых шинелях, стоял, развернувшись в одну шеренгу, пехотный взвод. За левым флангом присел на пенек унтер-офицер: винтовка прикладом в снег — штык вверх, в небо; на штыке — зеркальце для проверки прицела.
Ни офицеров, ни фельдфебеля нет. Господа командиры ходить на строевые занятия не утруждаются: и скучно и утомительно. Отдуваются одни унтеры.
Унтер скомандовал лениво:
— По зеркалу, пальба с колена! Пли!.. Э, кобыла!.. Куда свалил дульную часть, дергун!
Очередной стрелок (стрельба одиночная), мешковатый солдатик, отвел сердито глаза.
— Руки смерзли. Второй час по плацу валандаемся… Опять же — ветер. Разве мыслимое дело…
— А тебе что? — завалил корпус назад унтер. — Кресло прикажешь, да еще под зад керосинку… греть… Богу воздай, что еще пузо не голое… На фронт пойдем, там, брат, и вовсе казенной частью к земле примерзнешь.
Он рассмеялся. Но смех не передался по шеренге.
— Ладно. Три шага влево. Постой-ка навытяжку, горяч больно. Следующий. А, Адамус? Здорово… С утра не видались… Как стоишь! Подпоясали гуся на мороз! Подтянись! Солдат при всех обстоятельствах бравый должен быть… А у тебя — тем более, имя — знаменитое: Адамус. Всякая собака обязана кличку свою оправдать. Адам — первый человек был, сам господь бог из навоза кухарил, до своего подобия возвеличил, а в тебе — какое подобие? Один навоз. Ну, что скажешь?
Адамус, горбоносый и черный, по сложению тщедушный солдат, молча смотрел в лицо унтеру. Унтер повертел винтовкой. Заиграло на зимнем, красном солнце стекло.
— Ты что, только по-еврейски обучен, русского языка не разумеешь? Тебе господин фельдфебель когда последний раз морду бил?
На дороге, из лесу, показались четверо. Солдаты обернули головы к ним. «Вольные» по этой дороге редко ходят: место военное — караулы и патрули могут задержать. Ведь шпионов немецких по городу рассыпано предупреждение было — не счесть. Солдатам поэтому приказано настрого: подозрительных, если у казармы окажутся, задерживать.
Унтер, видимо, инструкцию помнил. К тому же открывался предлог прервать скучнейшую канитель с прицелкой и поразмяться: фасон фасоном, а ноги и у самого застыли. Он поднялся с пенька и подошел к обочине дороги. Солдаты без команды свернули шеренгу, сбились в кучу, похлопывая руками.
Унтер крикнул:
— Стой! Кто такие? Заворачивай оглобли. Тут вольным ходу нет.
Шедший впереди, в кошачьей — под бобра — шапке, откликнулся, скаля зубы:
— Тут вольных и нет: трое царских, а этот по государеву делу, в дальнее плаванье.
Он цокнул языком. Унтер-офицер отступил от придорожной, снегом заваленной канавы:
— Честь и место.
Человек в кошачьей шапке был уже близко. Сзади, шагах в пяти, шел Сосипатр. Двое по бокам, руки в карманах. Солдаты хмуро смотрели на подходивших.
— Рабочий, видать… Не иначе, как с Айваза. Молодой какой…
— Теперь, брат, крышка… Сгноят…
— Стой, постой… будто я его видел. В воскресенье, на митинге в лесу — не он приветствие от рабочих говорил?..
Сосипатр повернул лицо к солдатам. Шевельнул губами. Крепыш, рядом, угрозно рванул за плечо.
— Но, но!.. Шагай!
— Он самый! — шепнул кто-то в солдатской кучке, с краю. — Иван, ты куда?..
