Генеральный писарь Василий Леонтьевич Кочубей, друг и единомышленник Мазепы, хорошо знавший «порядок» избрания новых гетманов, подошел к князю и от имени старши?ны осведомился, кого бы им, великим государям, и ему, князю, хотелось видеть гетманом.
– Выбирайте достойного, – ответил Голицын.
– Мы, князь, люди простые, – не унимался Кочубей, – нам ваш совет дорог…
Князь сказал, подумав:
– Наш совет – Мазепу… Единого достойного зрим.
И отдал приказ: сдвинуть обоз, схватить и привезти к нему гетмана Самойловича.
А гетман с сыном усердно молились в походной церкви. Попович уже давно почуял вражеские козни. Он знал, что старши?на и казаки его не любят, он знал, что не жалует его и князь, но кто ведет под него подкоп, – того не ведал.
Когда служба кончилась, к Самойловичу подошел его старый недруг переяславский полковник Дмитро Райча, грубо схватил за руку и сказал:
– Хватит, всех грехов своих не замолишь. Пойдем со мной.
Тут же поповича посадили в дрянную, покрытую рогожей телегу, а сына его Якова – на клячу и повезли к Голицыну, вокруг которого собрались все русские начальные люди и старши?на, обсуждавшие «тяжкие и многие вины» гетмана.
Старши?на требовала, чтоб с ненавистным поповичем поступили по старому казацкому войсковому праву – предали казни. Но князь согласия на это не дал.
Когда привезли Самойловича, Голицын кратко перечислил ему обвинения, взятые из мазепинского доноса, и объявил царский указ.
Гетман стал отвергать обвинения. Между ним и старши?ной завязался спор. Дмитро Райча, не стерпев, хотел наложить на поповича руку, но князь сдержал ретивого полковника, отдал гетмана с сыном под охрану стрельцов.
– Без вины страдаю, видит бог, без вины, – бормотал гетман, и крупные слезы катились из его воспаленных глаз.
Он окинул взором старши?ну, но жалости и участия ни на одном лице не заметил.
Вдруг он увидел: в стороне скромно и незаметно, опустив голову, стоял его любимец Мазепа. Он-то, конечно, к заговору против старика не причастен!..
– Зришь, Иване, какое поношение напрасно терплю, – обратился к нему попович. – Скажи им, скажи, что бог за безвинного взыщет…
Кто-то из старши?ны не выдержал и хихикнул. Гетмана увезли…
Утром 25 июля собрался казачий круг.
Князь встал на скамью, сказал, что великие государи дозволяют казакам по их старому обычаю свободно избрать гетмана. Просил назвать, кого они хотят в гетманы.
– Мазепу! – первый крикнул Кочубей.
– Мазепу! – подхватила старши?на.
– Мазепу! Мазепа нехай будет гетман! – закричали выборные казаки, заранее одаренные мазепинской партией.
Иван Степанович, как того требовал порядок, поклонился казакам, потом подошел к князю, присягнул великим государям, получил знамя, булаву и бунчук.
А вечером двое слуг его внесли в шатер князя бочонок, доверху наполненный золотыми дукатами.
Мазепа знал, что такая благодарность самая приятная…
С этого дня он стал большим другом фаворита.
Утром 10 августа 1689[9] года по немощеным и пыльным улицам Москвы в богато убранной карете, окруженной полсотней сердюков, ехал, направляясь в Кремль, гетман обоих берегов Днепра Иван Степанович Мазепа.
Он прибыл с богатыми подарками для царевны и своего благодетеля князя Голицына, от которого рассчитывал добиться разрешения ряда важных вопросов.
Однако, остановившись еще накануне вечером на ночевку в подмосковной селе, Иван Степанович услышал неприятные новости.
Семнадцатилетний царь Петр (о нем и думать все забыли), живший до сих пор с матерью в Преображенском, где занимался «потешными» делами, неожиданно показал коготки.
В ночь на 8 августа прибежавшие в Преображенское стрельцы Мельнов и Ладыгин уведомили царя, что приближенные царевны Софьи готовят на него покушение.
Испуганный Петр, не медля ни минуты, сел на лошадь и рано утром находился уже под защитой крепких стен знаменитой Троицко-Сергиевской лавры, отразившей некогда полчища поляков и не раз в тяжелые минуты укрывавшей царей.
Через несколько часов сюда прибыла царица-мать Наталья Кирилловна с дочерью и невесткой – круглолицей, белокурой красавицей Евдокией, на которой незадолго до этого женили Петра.
Вслед за царицей приехала в лавру вся преданная Петру знать. В боевом порядке подошли «потешные» полки и стрелецкий Сухарев полк.
Двоюродный брат фаворита царевны, князь Борис Голицын – дядька Петра, – послал в Москву десятки писем боярам, духовенству и стрельцам, требуя, чтобы все верные царю люди ехали к Троице, грозя смертью ослушникам.
Софья растерялась. Москва двинулась к Троице. Силы молодого царя росли ежечасно.
Иван Степанович Мазепа быстро смекнул, что идет решительная борьба за власть и настал момент, когда ему надо снова сделать выбор.
До сих пор он верно служил партии царевны, ибо эта партия казалась ему силой, но теперь… теперь даже из окна своей кареты гетман видел, что сила уходит к Петру, что поразившая его вчера весть была правдой.
Мимо него все чаще и чаще проносились закрытые кареты, рыдваны и возки, проезжали отряды конных рейтар[10], двигались ватаги присмиревших стрельцов и толпы народа – все стремились поскорее выбраться на старую троицкую дорогу.
«Сонька – баба, Васька – тоже, – непочтительно подумал гетман о своих благодетелях. – А я еще с подарками к ним… Вот дурень! Чуть-чуть себя не погубил…»
Он остановил карету. Вышел. С чувством перекрестился на видневшиеся вдали златоглавые кремлевские соборы, подозвал молодого сердюцкого сотника Чечеля.
– Вот что, Дмитро… Езжай обратно, захвати наш обоз с подарками и немедля к Троице гони…
– А пан гетман разве не в Кремль едет? – удивился сотник.
– Не твоего ума дело, ты слушай, что тебе говорят! – сердито отозвался гетман.
– Слушаю, пан гетман.
Чечель ускакал. Карета повернула на троицкую дорогу.
… Троицкая лавра и ее окрестности были заполнены народом.
Ивану Степановичу сказали, что ему прежде всего надо явиться к князю Борису Голицыну, ведавшему всеми делами, но гетман сообразил, что по нынешним временам родственник Васьки, пожалуй, «не прочен будет» и стал добиваться приема у дяди царя Льва Кирилловича Нарышкина.
Тот вышел к нему злой, усталый.
– Пошто ко мне, гетман? Князь Борис ныне всем правит..
– Ох, боярин, правит-то он правит, да больно до сей поры эти Голицыны солили нам крепко…
– Тебя-то, кажись, не обижали? – удивился Нарышкин, вспомнив слухи о дружбе гетмана с фаворитом царевны.
– На людях, боярин, обиды не было, – с легким вздохом произнес гетман, – а тайно такое мне Васька чинил… Я уряд[11] гетманский оставлять было хотел…
– Вот оно как! – уже приветливее сказал Нарышкин. – А я-то другое мнил… Ну, садись, коли так. Здесь ушей нет. Говори про все воровские Васькины дела без утайки…
Гетман сесть не успел. Дверь шумно распахнулась, в комнату быстро вошел черноволосый, длинный, худой юноша с большими круглыми, чуть навыкате, мутными от усталости глазами. Нарышкин почтительно встал.
«Царь», – догадался Мазепа, опускаясь на колени.
Петр что-то буркнул, недоумевающе посмотрел на дядю.
– Гетман Мазепа, – пояснил тот.
Недобрый огонек вспыхнул в глазах Петра, но Лев Кириллович поспешил на выручку.
– Гетман худые дела Васьки Голицына показать хочет, на него челом бьет…
– И тебе, всемилостивейший государь, до последней капли крови служить хочу! – с чувством добавил Мазепа, целуя царскую, не особенно чистую руку.
– Зело рад, – глухим баском отрезал Петр, теперь уже с любопытством глядя на гетмана. – Ныне в слугах верных нужда крайняя. Встань. Сказывай про Ваську, что ведаешь…
Мазепа поднялся, тихо кашлянул и почувствовал, что в горле у него пересохло.
– Как был я, великий государь, на гетманский уряд выбран, он, Васька Голицын, многими грозами неоднократно богатых подарков требовал и силою принудил меня десять тысяч золотых ему дать…
– Дальше, – нетерпеливо перебил его царь.
– Он же, Васька Голицын, будучи в походах крымских, прежде всего пил здоровье царевны, а ваше имя государево назади ставил…
– Запиши! – обратился Петр к дяде. – Все воровство Васькино узнай доподлинно. Вечером мне подашь. О чем просишь? – круто повернулся он к гетману.
– Прошу, государь, от меня и всего войска презент наш малый принять… Коней пять троек завода нашего, да сбрую черкесскую, да оружие разное… Да матушке царице аксамиту на платье…
– Ладно, гетман. За верную службу и усердие спасибо… Об ином, что имеешь, дяде скажи. От нас, ведай, забыт не будешь…
Царь милостиво протянул руку. Мазепа поцеловал.
Смута в государстве Московском кончилась.
Софья была в монастыре, Голицын – в ссылке, их партия жестоко усмирена.
