Нелегко «тянуть лямку» жизни вдовой женщине, хотя бы и царице. В печке одна и головешка гаснет. На себя глядя, только всплачешься. К тому же недавно стрельцы зарубили двух братьев, отец и еще один брат отправлены в ссылку. И за детей сердце болело. Едва не каждый день звала к себе стольника:
— Ты, Феденька, не спускай глаз с Петруши, сам знаешь, какой он непоседа. Боязно за него, как бы люди лихие тем не попользовались.
— Будь покойна, матушка государыня. Все путем образуется. Мы нынче с утра по-спокойному строем хаживать станем с потешными.
Действительно, с утра на лугу, напротив деревянной стенки крепости, два иноземца офицера муштровали две роты — преображенцев и семеновцев — потешных из ближних сел Преображенского и Семеновского.
— Смир-р-рна! — кричали они. — Мушкет на плеч!
Потешные косились на правый фланг, где маячил над строем, выпучив глаза, бомбардир Петр. Он старался маршировать по-солдатски, заслуживая похвалу офицеров… Занимались, как обычно, усердно, до седьмого пота.
Перед обедом Петр поманил Апраксина:
— Федор, штой-то с зельем? Завтра штурмовать крепость, а у нас пороху кот наплакал? Запрягай возок, скачи в Пушкарский приказ, привези бочонок.
— Петр Лексеич, дьяки сызнова откажут, давай грамотку. — Не хотелось Апраксину ехать к сонным рожам, выпрашивать припасы.
Поначалу, когда Апраксин определен был стольником к Петру, он величал его не иначе как «государь», как заведено было при прежнем царе, Федоре Алексеевиче, когда он с братьями у него стольничал. Но Петр его сразу же стал ругать:
— Не смей более меня величать государем. Мы с тобой сродственники, по моему брату Федору покойному. К тому же ты и в самом деле мой дядько. Обзывай меня запросто — Петро.
Апраксин слушал, смущенно улыбаясь, недоуменно пожимал плечами: «Как так можно с царем-то?» В конце концов оба приноровились к «Петру Алексеевичу».
Петр ругнулся (пятнадцатый годок пошел), сплюнул.
— Пойдем, сочиню цидулю, пущай посмеют. Ежели што, разыщи князя Бориса Голицына, он подсобит.
На этот раз дьяки были покладисты, отпустили зелье.
На другой день с раннего утра вокруг крепостных орудий суетился генерал Зоммер из Немецкой слободы. Проверял, как заряжают каждую пушку — порох, пыж, горох.
Потом рассыпались цепи атакующих, ползком подбирались к глубоким рвам, чертыхались: ночью прошел дождь, все вымазались в грязи. Петр первый вскочил, сиганул через ров с криком «ура!».
С крепостной стены сверкнуло пламя, из черного облачка со свистом полетел град горошин. Они больно били по рукам, по шее, по лицам. Глаза прикрывали ладонями.
В дождь и непогоду потешные сидели по избам. Петра не оставлял в покое Никита Зотов, приучал к Библии, которую Петр знал почти назубок.
Апраксин давно поднаторел в грамоте, еще в детстве с братом Петром бегали в соседний с домом Разрядный приказ, обучались письму, цифири складывали, приглядывались к латыни.
— Петр Лексеич, поусердствовали бы с письмом, — выговаривал Федор, — больно буковки у тебя разлапистые.
Петр сердито вскидывался:
— Зато у тебя гладкие строчки, вот и будешь за меня указы писать.
— Всего не напишешься, самому, чай, править державой-то.
Грамота и цифири надоедали, Петр принимался точить вещицы на токарном станочке, который привезли из Оружейной палаты. Часто подходил к большому глобусу, вращал его, разглядывал лик Земли.
— Никита, я чай, голубой водицы-то поболее на шаре, чем сухой землицы?
— Верно, государь, — оживился Зотов. Он всегда радовался любознательным вопросам подопечного. — Знамо, еще Господь Бог первою создал воду, потому ее и поболее.
— А где же она, водица? — не отставал Петр. — Разве Москва-река, да Яуза, да пруды в Измайлове?
Никита лукаво усмехался, вынимал откуда-то разрисованные картинки, раскладывал их.
— Позабыл, государь, про страны иноземные? Они-то на морях стоят. Да и у нас на море Белом суды плавают.
В разговор вмешался Апраксин:
— Твой батюшка, царство ему небесное, отправлял громадину корабль из Дединова в дальние моря. Сам зрил ту посудину.
Петр загорелся:
— Так-то сам и зрил?
— Не токмо зенками, но и с братом Петькой на той посудине шастали по чердакам.
— Какие еще чердаки?
— Такие крыши устроены, — смутился Апраксин, — поверх, значит, всего, штоб людишки проживали.
Петр задумался, что-то вспоминая.
— Ты, Федор, притащи-ка мне из Оружейной кораблика два морских, я помню, ими баловал еще в Кремле.
Все начинается всегда вроде бы ненароком. Через две недели в Преображенском, на берегу Яузы, стучали топоры. Дединовские плотники мастерили струг для Петра. Плавали на нем по Яузе. При попутном ветре полоскался на мачте небольшой прямоугольный парус. Плоскодонный струг разворачивался неуклюже и, едва успев обогнуть излучину Яузы, притыкался к берегу. Петр чертыхался, потешные брались за весла, шлепали не спеша вдоль крепостных стен. На струге пристрастилась ходить одна и та же ватага: Якимка Воронин, Алексашка Меншиков, Федосей Скляев, Гаврилка Верещагин, Санька Кикин… К концу лета дединовские умельцы смастерили шняк, небольшую килеватую лодку с одной мачтой. Судно спустили на пруд в Измайлове. Частенько царь собирал ту же ватагу и плавали от берега к берегу. Мать узнала, всполошилась, бегала по берегу, всплескивая руками, причитала: «Долго ли до беды!» Дергала за рукав Апраксина:
— Федя, рази такое лихо мочно Петруше? Сей же час его на бережок высаживай.
Апраксин добродушно улыбался:
— Матушка государыня, пруд не море, государю сие по душе, пущай тешится. Чаю, он сам-то плавать да купаться горазд.
— Не греши-ка, Федор, и ты туда же, — не успокаивалась Наталья Кирилловна, — полезай-ка следом за Петрушей, побереги его.
Приходилось подзывать шняку, кого-нибудь высаживать на берег, самому лезть в лодку.
Следующим летом многое изменилось в жизни Апраксина и его подопечного. Переменился совсем размеренный и устоявшийся веками уклад придворного житья-бытья в царских чертогах. Поначалу потянуло к новой, неизведанной стороне жизни Петра и все его ближнее окружение, а дальше водоворот событий увлек следом и всю Русь, но ее ждали впереди нехоженые фарватеры.
Страсть как любил пятнадцатилетний царь, кроме прочего, шастать по разным подворьям, амбарам, высматривать разные поделки, устройства. В последнее время, кроме Апраксина, брал с собой Франца Тиммермана из Немецкой слободы, знатока разных приспособлений. Он первым объяснил недавно хитроумную новинку — астролябию. Как-то июньским полднем забрели в усадьбу Никиты Ивановича Романова в Измайлове, двоюродного брата деда Петра, Михаила Романова. В свое время тот прослыл любителем всяких европейских диковинок. На льняном дворе заглянули в дальний амбар. Среди хлама в дальнем углу, около стены, лежала на боку лодка. Петр раскидал рухлядь, поднялась пыль.
— Гляди-ка, лодья, откуда она здесь? Федя, крикни мужиков.
Подтащили лодку к выходу, смахнули пыль. Видно, давно валялась она в сарае, потемнела от времени.
Франц обошел лодку кругом, заглянул под один борт, присел на корточки около кормы. Петр цепко следил за ним, нетерпеливо спросил:
— Что это?
— Сие, государь, видимо, бот аглицкий. Состоит на больших кораблях, служит для разъездов, имеет превосходство над здешними лодками, ходит не только по ветру, но и против него.
— Каким образом?
— Для того надобно ему машту соорудить, парусину из холста сшить. — Франц провел рукой по днищу. — Судно, как видно, долгое время здесь без присмотра находилось.
Апраксин вдруг хмыкнул:
— Видал я подобный бот в Дединове.
Петр быстро повернулся, кинул взгляд на слушавшего Франца:
— Не путаешь?
— Слава Богу, память не отшибло. Там еще один такой был.
Тиммерман пожал плечами:
— Может, и так, государь, я в Дединове не бывал.
— Франц, что тебе потребно для поправки лодьи?
Голландец добродушно улыбнулся. Он не раз слышал в Немецкой слободе на Кукуе о любознательности молодого царя. Лефорт вечерами в аустерии рассказывал о его настырной пытливости.
— Исправить судно мне не под силу, не хватит уменья. Я мало занимаюсь плотницким делом, а тут надобен корабельный мастер. — Франц пожевал губами. — Но я найду такого мастера, есть у меня на примете мой старинный земляк.
Петр умоляюще посмотрел на собеседника. Здесь нахрапом не возьмешь.
— Послушай, Франц, бери мою повозку и с Апраксиным поезжай, разыщи этого умельца.
В Немецкой слободе плотника не оказалось. Разыскали его у водяной мельницы, ремонтировал колесо. Франц объяснил, в чем дело, и они втроем поехали в Измайлово. По пути Апраксин долго присматривался к попутчику, узнал, что зовут его Карстен Брант; потом решился, спросил вежливо:
