Борис усмехнулся. Куда он приедет, разве кто-то может ему сказать, куда ему нужно приехать, если он сам теперь не знает, где то место на земле, которое его ждет?
Под утро затих и Франсуа.
Давид Немировский – так звали человека, который подошел к нему в ту ночь, когда он вернулся в гетто, сжимая в руке немецкий штык. Давид был старше всех обитателей их пристанища. Его уважали. Немногословный, очень сильный физически, высококвалифицированный механик. Его не трогали даже немцы. Он работал на складах «Люфтганзы» и считался незаменимым специалистом.
Он забрал у Бориса оружие, куда-то унес, потом вернулся и стал говорить:
– То, что ты сегодня ночью остался жив, бегая по городу со штыком, чудо и значит, ты зачем-то нужен богу. Мальчик, твое горе невыносимо, но тут все испытывают такие же ужасные страдания. Мы все потеряли своих близких, мы все хотели бы убить этих немцев, этих полицаев и тех, кто бросил их на наше уничтожение. Но это сегодня невозможно. Сегодня надо попытаться выжить тем, кто остался. Это настоящее дело. Это трудная задача и я хочу, чтобы ты этим занялся. Раз ты все равно бегаешь по городу, так бегай с пользой. Нам нужны деньги и нам нужна еда. Если мы этого не получим, умрут все.
Тот мир, в котором существовало сознание Бориса в эти последние дни, не позволял управлять его физическим телом и лицевыми мышцами в том числе. Иначе окружавшие его люди в элитной палате клиники «Сан-Жорж» в Ницце могли бы заметить на этом неподвижном лице усмешку.
Усмешка – это не улыбка, это не раздирающий рот смех. В улыбке эмоция уходит в движение и в звук у рассмеявшегося человека. Усмешка концентрирует. Ты проникаешь в глубину ощущений и усмешкой ставишь на них печать утверждения.
Давид нашел правильные слова и развернул энергию мальчишки в том направлении, в котором тот оказался лучшим.
Борька умел находить нужных людей, он легко с ними сходился и мог безошибочно определить, кто из них скорее других справится с поставленными задачами. Этот природный дар он включил на полную мощность, отдавшись целиком той работе, которую ему предложил и которую впоследствии контролировал Давид и его сподвижники. Деньги, драгоценности, продукты– этот круговорот нарастал постепенно. В него вовлекались люди на воле: сочувствующие, коммерсанты, полицейские, немцы. Среди последних появились связи, но лезвие ножа, по которому ходил Борис и его команда, с каждым днем становилось острее.
Главным достижением коммуникативного процесса, стал контакт с одним из кураторов аппарата обер-бургомистра Риги Хуго Витрока, которому формально подчинялось гетто и который использовал его как источник рабской рабочей силы, гауптштурмфюрером Дитрихом фон Веттином.
Один из знакомых Мишки Шермана рассказал о том, что в двери его квартиры, в тайнике, спрятаны драгоценности: золотые цепочки, медальоны, кольца. Но все это не стоит и сотой части цены одного перстня с алмазом в 8 карат, из платины, усыпанной камнями меньшего размера. Борис присмотрел одного шуцмана, деревенского парня, не зверствовавшего, как большинство его сослуживцев. С ним удалось договориться об обмене нескольких золотых колечек на хлеб, чай и сахар. Он не подводил, выполняя договоренность, и по-крестьянски серьезно относился к торгу. Спорил о количестве хлеба за цепочку или перстенек без злобы, так, будто торговался на рынке с равным продавцом. Борис рассказал ему о тайнике и поставил условие: если ему удастся проникнуть в квартиру тех, кто поселился в ней в настоящее время, он может забрать все, что там будет, кроме перстня с гравировкой на иврите. И добавил, что это тайник маленький, и если он выполнит договор, то ему расскажут о большом, очень большом. На следующий день перстень был у Бориса. Другого тайника, разумеется, не было. Но шуцман наводку получил. Когда он пришел и рассказал о том, что там, куда его послали во второй раз, ничего нет, Борька устроил ему разнос и обвинил в том, что тот все забрал себе. Будь на месте этого парня упырь покровожадней, все закончилось бы выстрелом в упор, но Борис был уверен в своей психологической позиции и еще не раз давал этому полицаю задания, с которыми тот был в состоянии справляться.
А перстень послужил для того, чтобы заинтересовать Веттина. Давид рассказал ему об этом немце: не зверь, прагматичный, в прошлом– директор ювелирной фабрики из обедневшего аристократического рода. И Борька сумел найти возможность обратиться к этому офицеру в одно из его посещений гетто, прямо у КПП. В отличие от большинства обитателей этого мрачного места, Залесский выглядел опрятным. Его пиджак был даже в каком-то смысле щегольским. Борис владел безупречным немецким, и когда, уловив момент, (гауптштурмфюрер стоял в одиночестве и курил сигарету), он обратился к офицеру с вопросом: «Не сможет ли господин офицер проконсультировать его в одном важном деле?» – остался жив.
Веттин успокоил взмахом руки сопровождающих его автоматчиков, уже поднявших стволы в направлении Бориса.
– Хороший немецкий, – он начал диалог, как нормальный человек. На самом деле, этот высокородный немец был крайне удивлен. Впервые еврей осмелился не то что приблизиться к нему не по приказу, но и обратиться. Стало интересно, и он подозвал Борьку к себе.
– Господин гауптштурмфюрер! Простите за мой вопрос, но я знаю, что вы разбираетесь в ювелирных изделиях. Не могли бы вы посмотреть на одно из них?
Дитрих улыбнулся:
– Ты смешной, еврей.
Он оглянулся вокруг, не желая чтобы кто-то услышал их разговор. Было понятно, что с мелочью этот парень его беспокоить не решился бы, и жестом указал следовать за ним. В помещении КПП находились двое солдат и фельдфебель.
Он приказал им ждать на улице и уселся за стол.
Борька положил перед ним перстень. Веттин недоверчиво разглядывал камень и потом спросил:
– Это ведь бриллиант? Ты ведь не собираешься меня дурачить?
– Что вы, господин офицер, это бриллиант чистой воды в восемь карат.
Генрих продолжил любоваться перстнем. Через некоторое время он произнес:
– Что ты хочешь?
Борис понимал, что сейчас решается его судьба. Или парабеллум, который лежал в кобуре гауптштурмфюрера, через мгновение оборвет его жизнь, или они договорятся.
– Я хочу получить за этот камень 2000 рейхсмарок, это в 20 раз меньше его стоимости. Но в дальнейшем, все драгоценности, которые мы сможем, – он помялся, ища приемлемый оборот речи, – сможем вспомнить, где мы их оставили, мы принесем вам, за те же 5 процентов их реальной цены.
Эсэсовец понимал, что даже если убить всех обитателей гетто и провести тотальный обыск, то ему не достанется и малой доли того, что сумеют найти шакалы из местной полиции и немцы из охраны, но и то, что сумеют найти, в свою очередь, будет малой долей того, что эти евреи сумели спрятать и что этот парень сможет принести из тайников за пределами гетто. Он с нескрываемым интересом посмотрел на этого отчаянного парнишку.
– Один промах, одно компрометирующее меня движение и ты – мертвец!
Борис выдохнул. Он только теперь почувствовал, как взмок от страшного напряжения, но нашел в себе силы спросить о том, как в будущем он сможет встречаться с господином гауптштурмфюрером.
– С вами свяжутся, деньги получите завтра.
«„C вами“ – что он имел в виду? Это он меня вами назвал, или он подразумевал целую группу со мной во главе?» – Борька размышлял об этом по дороге к своему бараку.
Он шел, не чувствуя тела. Это был серьезный шаг к выживанию его собственному и многих людей, еще живых, еще населяющих этот лагерь.
Веттин все выполнил с дотошной немецкой аккуратностью. У Бориса появился документ, по которому он получил возможность бывать в городе, с ним общался фельдфебель Ульрих Хеншель, человек Веттина, при этом ни разу в их коротких разговорах этот факт не присутствовал. Имя гауптштурмфюрера не упоминалось ни при каких обстоятельствах.
Никто, кроме Шермана, еще троих ребят, выполнявших чисто физическую работу, и Давида Немировского не знали, откуда появлялись продукты, которые распределялись среди узников в небольшом количестве и нерегулярно, но они спасли жизни не одной сотне голодных, обессиленных людей.
Эту деятельность команда Бориса продолжала и тогда, когда их перевели из гетто в лагерь «Кайзервальд». Но однажды, весной сорок четвертого, ранним утром, перед отправкой на работы, их выстроили на плацу. В ворота въехали три черных легковых автомобиля. Из переднего, люксового «Хорьха», вышел генерал Фридрих Еккельн. Небывалое событие и мрачное предзнаменование! Каждое появление этого человека, как правило, заканчивалось массовыми казнями, спецоперациями, всем, что ухудшало жизнь тех, кого еще не увели к новым могилам. Вслед за ним из машин вышли высокие чины СС и чиновники из аппарата обер-бургомистра Риги. Они следовали на аэродром, но по известной лишь Еккельну причине завернули в «Кайзервальд».
