— Электра. Надеюсь, вы не против? Слишком жарко, чтобы ее в машине оставлять.
— Еще бы не жарко! — Она с легкостью гимнастки присела на корточки и поцеловала Электру в нос.
Мое первое впечатление от Морин — мормонская бабушка. Мысль эта была не такой уж приятной. Не то чтобы я испытывал активную неприязнь к мормонам, дело в том, что они испытывают активную неприязнь ко мне. Морин была высокая и крепкая, в ее ширококостности явственно виделась первопроходческая стать. Волосы она убирала наверх воздушной массой кудряшек — очевидный результат еженедельного посещения салона красоты. Вся ее одежда была ярко-синего цвета: широкие брюки, блузка в тон и вязаная накидка, застегивающаяся у горла.
— Мистер Хебер вряд ли надолго задержится, он уже заканчивает разговор по телефону. Как закончит, я в ту же минуту дам вам знать.
Она поспешила к своему столу, а я принялся листать журнал «Энсайн».[11] Понадобилось не более секунды, чтобы обнаружить в нем статью — я цитирую — «О преодолении однополого влечения». Прошу повращать глазами! Я сменил журнал на еженедельник «Ю. С. Уикли». Пока читал про голливудских каскадеров, Морин успела напечатать пять писем, принять семь сообщений и добраться до дна корзинки «Входящие».
— Обожемой, — произнесла она довольно усталым тоном. Тут огонек на телефонном пульте погас, и она снова взбодрилась. — Опля! Он положил трубку! Быстрей, пойдем к нему, пока он снова за нее не взялся.
Когда Морин вела меня по коридору, я сказал, что ее прическа хорошо смотрится.
— Спасибо, — ответила она, — я ее как раз сегодня утром сделала.
По ее улыбке можно было понять, что ей уже давно никто таких комплиментов не говорил. Роланд утверждает, что каждой женщине в жизни нужен хоть один гей: «Милый, ведь только мы даем себе труд заметить завивку!»
В конце коридора Морин бедром толкнула дверь в кабинет:
— А вот и мы!
Я знаю — это несправедливо, но мое первое впечатление о мистере Хебере — «Мормонский придурок!». А его первое впечатление обо мне, скорее всего, «Пропащий сын!», так что мы квиты. Ему, вероятно, лет семьдесят пять, на голове — сугроб белоснежных волос, а глаза водянистые — таким трудно довериться. На стене несколько фотографий: мистер Хебер в разных уголках мира кладет мяч для первого удара на гольфовом поле.
— Джордан Скотт, приятно познакомиться. Не могу выразить, как меня обрадовал ваш звонок. Удивил, да, но притом и обрадовал. — (Я извинился, что привел с собой Электру.) — Слишком жарко, чтобы оставлять ее в машине? Поверьте, я это понимаю. Моя жена нашего Йорки и на пять минут в вэне не оставит. А теперь, Джордан, прежде всего я хочу сказать вам, что мне очень жаль вашу маму. И папу. Я сожалею о случившемся. Если я хоть что-то могу сделать — я имею в виду, для вас, — надеюсь, вы дадите мне знать.
Я намерен избавить вас от моих мысленных комментариев, шедших боковой врезкой вдоль его текста, но вы, вероятно, уже догадались, что этот тип нравился мне все меньше и меньше.
— Вы не могли бы сказать мне, что все-таки будет с моей матерью? — спросил я.
— Бог ты мой, он сразу к делу — такие люди мне по душе. Ладненько, присаживайтесь. Как я понимаю, вы к нам прямо из тюрьмы. Скажите-ка мне, как вы ее находите?
— Очень расстроена. И растеряна. Кажется, она не понимает, что происходит.
— Я делаю все возможное, чтобы самому суметь в этом разобраться.
— В газете все правильно написали?
— Насколько я могу судить. Вот, взгляните на это. Только что доставили. — Он помахал папкой с бумагами. — Протокол баллистической экспертизы. На винчестере обнаружены ее не очень ясные отпечатки. Имеются и другие, но ее отпечатков очень много.
— Другими словами, она глубоко в дерьме?
— Это ваши слова, не мои. Тем не менее — да.
Он вышел из-за стола и присел на его краешек, поближе ко мне. — У вас, видно, все наглухо закрыто, там, в вашем Месадейле, верно?
— Послушайте, мистер Хебер, мне не больно хочется влезать во все это. Просто скажите мне, что ожидает мою мать. И вам не нужно подслащивать мне пилюлю. Мы с ней… Мы не так уж близки.
— У меня создалось именно такое впечатление. Я так понимаю, что вы покинули дом довольно давно. «Пропащий сын» — так, кажется, ребят вроде вас называют?
Ненавижу это прозвище, но в Месадейле так и называют нас, мальчишек, которых Пророк вышвыривает из общины.
— Да, что-то вроде того.
— Наверняка эти несколько лет были для вас не такими уж легкими.
— Да уж, невезенья хватало. Но знаете, дела наладились, теперь все хорошо.
— Вы не хотели бы рассказать мне, что произошло с вами? Из-за чего вас отлучили?
— По правде, я не понимаю, какое отношение это имеет к тому, что моя мама в тюрьме.
— Я пойму, если вам тяжело об этом говорить.
— Мне не тяжело. Только дело-то вот в чем — я думаю, это не имеет отношения к тому, почему я здесь.
Мистер Хебер сжал мое колено:
— Джордан, мы в этом деле играем в одной команде, о'кей? Нам придется доверять друг другу. Этот вопрос так или иначе вскоре возникнет. Прокурор обязательно задастся таким вопросом, ведь если ваша мать оказалась способна вот так бросить вас, когда вы были совсем мальчишкой, она, по всей видимости, способна также и убить вашего отца.
— Это все гораздо сложнее.
— Нисколько не сомневаюсь.
Вот так мистер Хебер и добился, что я выложил ему все про то, как моя мамочка вытащила меня посреди ночи из постели и отвезла на шоссе, а там сказала, чтобы я убирался с глаз долой.
— Это Пророк велел ей так сделать.
— А ваш отец? Он не попытался ее остановить?
— Мой папочка? Он, скорее всего, сидел у себя в подвале и бухал до обалдения.
— Что же привело к этому?
— Да ерундовая причина была. — Я прямо поверить не мог, что рассказываю Хеберу про все это… я ведь почти никогда про это не говорю… и вот — на тебе, пожалуйста! — Я одну из моих сводных сестер за руку держал, девочку по имени Куини.[12] Куини было не настоящее ее имя, но я звал ее только так. Мы ничего такого не делали, только там, в Месадейле, девочкам и мальчикам не полагается так себя вести. А мы с ней однажды просто разговаривали, и я, сам не знаю почему, просто взял ее за руку. Отец нас заметил и донес Пророку. Ну и все. То есть я хочу сказать, это правда, да-да, мама оставила меня там, на дороге, и всякое такое, только ведь в Месадейле им впаривают всю эту чушь, вроде что ты пойдешь в ад, если не будешь поступать, как захочет Пророк. И они же верят в это, моя мама верит в это. Е… Ох, извините… Блин, я и сам раньше верил. Поэтому она в одну прекрасную ночь — хлоп! — и выкидывает меня на дорогу; ускоренная перемотка вперед на шесть лет — и вот я здесь.
Мистер Хебер и Морин молчали. Трудно решиться что-то сказать, после того как услышишь такую историю. Потом они оба решились. Оба сказали, как они сожалеют. Все всегда это говорят: «Ох, мне правда так жаль!» Терпеть этого не могу! Только посмотрите на Хебера и Морин — в глазах у обоих полно такого, чего мне вовсе не хотелось видеть. И как все это вдруг превратилось в день сострадания?
— Да это просто стандартная полигамистская трагедия, чего тут было плакать да рыдать, — сказал я.
Большинство тех, кто про это знает, считают, что меня выставили из-за того, что я гей. Но мне только-только исполнилось четырнадцать, и я был из тех цветочков, что поздно расцветают. Я вообще не знал, что такое гей. Роланд обожает читать обзоры в женских журналах. Он говорит, я взял Куини за руку из психологически противоположных побуждений. Я так не думаю. Я взял ее за руку, потому что мы с ней дружили, а мне было одиноко.
— Послушайте, я приехал только затем, чтобы выяснить, что грозит моей матери. Она одна, и ей необходим кто-то, кто мог бы растолковать ей всю правду. Так что валяйте выкладывайте, что ее ждет. Пожизненное, да? Или чуть меньше, если выйдет досрочно?
Мистер Хебер не ответил.
— О'кей, досрочного не будет.
Молчит.
— Если на то пошло, скажите мне. Я выдержу. На самом деле я не удивляюсь. Не знаю, может, она и в самом деле этого заслуживает.
— Вы мне нравитесь, Джордан. Вы искренни и понимаете, что факт — это факт. Я вижу: вы действительно хотите знать правду… Понимаете, не все этого хотят. Заявляют, что хотят, но, когда дело доходит до дела, оказывается, что нет. Поэтому я намерен сказать вам все, что мне известно. Боюсь, для вашей мамы все складывается не так уж хорошо. Меня очень тревожит то, что ее сочтут виновной. — Он заколебался, но лишь на мгновение. — И приговорят к смерти.
— К смерти?
— Мне очень хотелось бы быть более оптимистичным. Но моя работа требует, чтобы я был реалистом.
— Вы уверены?
— Я редко бываю уверен. — Мистер Хебер обошел стол и вернулся на свое место. — Я надеюсь немного оттянуть ее процесс. Дайте нам немного времени, чтобы разобраться, что там у вас в Месадейле на самом деле происходит. Ведь она не в вакууме его убила — это единственное, что мне достоверно известно. Это не было простой бытовой ссорой. Мне нужно поместить это преступление в определенный контекст. А тем временем, возможно, федералы приподнимут свои задницы и займутся вашим так называемым Пророком. На мой взгляд, так судить следует этот культ, а не вашу маму. Вот почему я так рад, что вы мне позвонили. Я надеюсь на вашу помощь.
