«Я хотел владеть тобой и быть только твоим другом, потому что жестоко боялся любви. Ты нравилась мне своей молодостью и красотою и была соблазном для моей души. Все сближало нас еще тесней. Подвижная и чувствительная, хотя желающая скрыть свою чувствительность, ты поражала и трогала меня. Ты увлекала меня от дружбы к любви, и я искренно говорил тебе, что не мог быть твоим другом. Тонкие остроты, слетающие молниеносно с твоих уст и удивляющие своей неожиданностью, пленяли меня, и когда я думал, я был взволнован.
Это волнение меня беспокоило.
Но я разуверял себя, я говорил себе: я столько видел женщин, у меня было столько возлюбленных! Она так неопытна! Как она может победить! Это ребенок. Но этот ребенок, такой нежный, льстил моему самолюбию жадным вниманием, с каким он слушал меня. То, как он считался с тем, что я говорил, и оценивал каждое мое слово, восхищало меня и делалось для меня необходимым. Мы любили друг друга, не желая признаваться себе в этом. Моя София, такая простая и наивная, казалась мне образцом искренности и чувствительности: ей не хватало только страстности, но любовь втихомолку обещала мне и это. Она не походила ни на кого и была даже странной, но все так шло к ней, даже суровый вид, что мне хотелось овладеть ею, и что-то уверяло меня, что я добьюсь своего. Я не ошибся, но, соблазняя, я соблазнился сам – этого я не ждал и даже боялся. Каким я был безумцем! От такого счастья хотел отказаться! Я ставил любовь выше гордости. Прости меня, моя София, прости. Я не знал наслаждений взаимной нежности, только ты заставила меня вкусить их. Я искупил свое преступление. Я люблю свои цепи сильней, чем боялся их».
Но Мирабо – не только любовник, и даже не столько. Он журналист и политический мыслитель. В тюрьме он пишет свой «Опыт о королевских письмах и государственных тюрьмах» – область, где он имел право считать себя экспертом первого ранга.
В 1778 году умер маленький Виктор Мирабо, единственный законный ребенок Оноре Габриэля. Поскольку родственники Мариньянов были заинтересованы в том, чтобы у Эмили не было потомства (финансовые вопросы), поползли слухи об отравлении. Так ли это было или нет – скорее, нет, – это было еще одним ударом для Оноре Габриэля. Когда он сообщил об этом Софи, та ответила: «О друг, значит, у нас больше нет нашего дитя, ведь я считала твоего сына своим!»
Однако эта смерть сыграла в жизни Оноре и положительную роль. Его отец призадумался: он ненавидел сына, но не хотел, чтобы род на нем оборвался. На младшего брата, Мирабо-Бочку, в этом смысле надежды были плохи. Получалось, что если он хотел, чтобы род продолжался, надо было освободить сына и каким-то образом помирить его с женой.
Впрочем, и после этого дело тянулось добрых 2 года, и за это время умерла также и маленькая Софи Габриэль, незаконная дочь Мирабо от Софи. Мирабо никогда не видел своей дочери, но горько оплакивал ее. А между тем отец продолжал свою игру: пусть сын покается перед Мариньянами, пусть вернется к жене. Оноре Габриэль сильно морщился, но жизнь в тюрьме и горе сделали его более уступчивым; он написал несколько очень искусных писем Эмили и тестю. В конце концов, 13 декабря 1780 года ворота Венсеннского замка открылись и Мирабо вышел на свободу.
Правда, это была та еще свобода: его выпустили из тюрьмы, но отдали под власть отца. Это было невесело. Мы знаем, что Пушкин в сходных обстоятельствах в октябре 1824 года умолял Жуковского: «Спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырем».
Пушкин был романтиком, Мирабо был старше, циничнее и разумнее (по крайней мере, в житейском смысле), он все-таки предпочитал Венсенну отца. Притом у отца был свой интерес: он хотел сделать сына союзником в борьбе против своей жены (то есть матери Оноре), которая вела с маркизом борьбу за развод.
А пока Оноре пришлось… попроситься обратно в тюрьму, не в камеру, но на постой.
Между тем его отец проиграл процесс и оказался почти что разорен. Но что было для него еще хуже – общественное мнение приняло сторону его жены. «Либерал» был заклеймен как семейный тиран (давно пора было), правительство стало на сторону общественного мнения, и меньше чем через 2 недели также и его дочь Луизу де Кабри (ее он тоже, как помнят читатели, упрятал под замок) освободили.
Это пошло Оноре тоже на пользу. Оказавшись «у позорного столба общественного мнения», Виктор Мирабо решил, что лучший способ как-то поправить свою испорченную репутацию – простить сына. И вот в мае 1781 года наконец-то состоялось свидание сына с отцом. Они не виделись 9 лет.
Отец (великодушно, как он считал) предложил сыну пожить некоторое время у него в замке Биньон, ведь он очень хотел помирить его с Эмили и добиться продолжения рода. Оноре согласился, но приехал не сразу. По дороге на Биньон он сделал крюк и заехал в небольшой городок Ножан-сюр-Верниссон. Там в монастыре содержалась Софи Монье. Это была не тюрьма, монастырь был, как сейчас убедится читатель, довольно комфортабельным, но все же Софи находилась в заключении, и притом за ограду монастыря допускался один-единственный мужчина – врач, доктор Изабо. Мирабо так растрогал его рассказами о своих страданиях, что тот согласился быть пособником в довольно рискованном предприятии. Вечером Мирабо, надев поверх своей одежды робу садовника, проскользнул в монастырь (доктор в это время отвлекал внимание привратницы) и, пройдя вслед за доктором коридорами, добрался до маленькой гостиной. Софи упала в его объятья, любовники провели вместе 5 дней. Но… она по-прежнему его любила, а он – уже нет.
Через пять дней доктор Изабо сообщил Мирабо, что его срочно кто-то хочет видеть, тот воспользовался случаем и выбрался из монастыря. Как оказалось, полиция уже напала на след Мирабо, и самым разумным для него было побыстрее укрыться в Биньоне, куда он, собственно, и собирался. Так он и поступил. Переписка с Софи какое-то время еще продолжалась, потом угасла.
Прошло 8 лет. Мирабо уже ринулся в большую политику, а Софи решила искать новую любовь, но что-то у нее не сложилось. В начале сентября 1789 года Софи наложила на себя руки. В те дни имя ее прежнего любовника гремело по всей стране. Мирабо был тогда самым знаменитым человеком во Франции; но что было до этого Софи? Она зажгла жаровню, а чтобы помешать себе спастись (она могла бы это сделать, открыв окно), сама себя крепко привязала к креслу. Мирабо получил известие о смерти женщины, которая стольким для него пожертвовала и которую он когда-то (что ни говори) так любил, как раз в момент важнейших прений по вопросу о королевском вето. Мирабо ежедневно выступал, он выбивался из сил. Все же, услышав о ее смерти, он сказал, что не будет брать слова, и вышел из зала заседаний.
Однако вернемся в 1781 год. Оноре наконец с двухнедельным опозданием прибыл в замок отца, где провел несколько месяцев. Отношения этих двух умных людей были неважными, но оба считали полезным разыгрывать что-то вроде комедии дружеских чувств. «Я разыграл сцену из Цинны[15], предложив ему дружбу», – снисходительно писал маркиз к Бальи.
После выхода из тюрьмы происходят, один за другим, два процесса. На этот раз – по инициативе самого Мирабо. В феврале 1783 года Мирабо сам, добровольно, является в Понтарлье, чтобы опротестовать все еще висящий над ним приговор.
Как отличный юрист, он решил использовать юридический просчет судей. Приговор был вынесен за «обольщение и похищение» Софи Монье. Однако по французскому законодательству термин «обольщение» мог применяться только к девушке. «Как же я мог, – иронизировал Мирабо, – „обольстить“ даму, которая уже 4 года была замужем?!» Что же до «похищения», то и тут обвинение было неубедительным: Мирабо без труда доказал, что Софи сама, по своей воле, приехала, более того – прискакала верхом к нему в Швейцарию. Тоже мне «похищение»!
Тем не менее затея была рискованная, поскольку силы, противостоявшие Мирабо, были слишком велики. Но он верил в себя – и выиграл. Притом он выиграл не только процесс: он доказал свою ораторскую мощь. Речи, произнесенные им на суде (а он защищал себя сам, без адвоката), читала вся Франция.
Тут даже отец его похвалил. Но потребовал, чтобы он тут же начал второй процесс: против своей жены. Оноре подчинился и явился в суд с требованием, чтобы Эмили вернулась к нему.
Нам может показаться странным, что муж возбуждает судебное дело против жены с требованием, чтобы она к нему вернулась, но, по тогдашним законам и обычаям, подобная постановка вопроса была делом обычным и нередким. На этот раз Оноре проиграл дело, но зато вновь заставил всю Францию следить за собой. Одна из его речей была направлена в основном против адвоката Эмили Порталиса. Заключительная фраза его звучала так: «Если адвокат со всем красноречием извергает лживые декларации, клевету, если он передергивает документы, которые он цитирует… такой человек – продавец лжи и клеветы!»
