рабов, ухаживающих за ними, ни играющих детей – только вороны, копошащиеся в сорняках.
В конце подъездной аллеи стоял дом с видом на лужайку и голубую гладь реки. Он был построен из красного кирпича в георгианском стиле, излюбленном американскими колонистами. У него было два крыла - с одной стороны - помещение для рабов и кухня, а с другой - пристройка с колоннадой, в которой располагались гостиные и библиотека.
Мунго оставил усталых лошадей привязанными к столбу у садовой калитки и побежал к крыльцу. Некому было открыть дверь, но она была не заперта. Он сам распахнул ее с такой силой, что тяжелый дуб врезался в колонну позади него.
Он подождал немного, чтобы посмотреть, не приведет ли шум кого-нибудь, но никто не пришел. Он переступил порог. Хотя это была его собственность – его дом - он чувствовал себя по-другому. Все равно что вломиться в чужой дом в качестве вора.
Его шаги эхом отдавались в мраморном коридоре. Все было на своих местах и так, как он помнил, за исключением слоя пыли на мебели. Он окинул взглядом соседние комнаты: парадную гостиную, где его родители и дедушка с бабушкой принимали столь многих почетных гостей, включая трех из первых пяти президентов Америки; молодежную гостиную, где дед учил его играть в шахматы и покер и где, по настоянию матери, он баловался Бетховеном на ее пианино; столовую с ореховым столом, достаточно большим, чтобы вместить компанию из двадцати человек.; и длинная лестница к спальням на втором этаже.
Но Мунго чувствовал огромную пустоту. Три года назад, когда он уехал в Кембридж, в доме жило и работало пятнадцать слуг – рабов. В любое время года в доме всегда кипела жизнь. Теперь здесь было тихо, как в погребальной камере.
- Камилла! - Крикнул Мунго, шагая по пустым комнатам. Он вышел из столовой через буфетную и направился по коридору к помещению для прислуги. Он попробовал другие имена - Эстер, болтливая кухарка семьи, Старый Джо, главный плотник, Чарльз, личный слуга отца, Нора, служанка, которая обслуживала первый этаж, и ее сестра Амелия, которая присматривала за верхними комнатами. Он внимательно слушал, уверенный, что кто-то ответит, но никто не ответил. Он вошел в их комнаты и обнаружил, что кровати застелены, а одежда все еще лежит в шкафах. Как будто весь персонал просто исчез.
Если его отец был мертв, то они все должны были быть освобождены. Но куда они могли деться?
Он спустился вниз и прошел через колоннаду в библиотеку в восточном крыле. Это была единственная комната в доме, которая не была покрыта пылью; кто-то пользовался ею недавно. Чернила в чернильнице были свежими, а на столе лежали стопки бумаг. Он взял пригоршню и быстро просмотрел их, ища хоть какой-то намек на то, что произошло. На многих из них был тот же самый фирменный бланк, который он видел на вывеске: - "Банк Фиделити Траст" - Чарльз-Сити". Было также великое множество купчих, которые фиксировали ликвидацию поместья, все подписанные одним и тем же именем.
Мунго услышал, как в коридоре щелкнула дверь. Потом послышались шаги. Он прислушался. Десять минут назад все, чего он хотел, - это услышать еще один человеческий звук в пустом доме. Теперь же он вдруг насторожился. Его пистолет был пуст от выстрела в знак, и у него не было времени перезарядить его, но перочинный нож лежал на столе. Он сжал его в руке, как раз когда дверь кабинета распахнулась.
Человек в дверном проеме был на голову ниже Мунго, с редеющими волосами и сутулыми плечами, которые даже его хорошо сшитое пальто не могло улучшить. Лицо у него было ничем не примечательное - если вы встретите его на улице, то едва заметите. И все же, если вы поймаете его взгляд, вы не забудете его. Они горели яркой целью, тревожащей своей интенсивностью, как будто он был сосредоточен на будущем, которое другие не могли видеть.
Но теперь эти глаза смотрели в шоке.
‘Мунго.’
- Честер, - спокойно ответил Мунго.
Он справился со своим удивлением быстрее, чем Честер, возможно, потому, что имя Честера было нацарапано на всех купчих, которые он читал. Честер Марион был семейным адвокатом, человеком с уникальным талантом превращать планы Сент-Джонсов в контракты, закладные и переводы, которые продвигали интересы поместья.
По правде говоря, Мунго никогда его не любил. В его поведении было что-то холодное и похожее на хорька. Он редко смотрел вам в глаза, а если и смотрел, то всегда расчетливо.
Но теперь он был тем человеком, который мог дать ответы Мунго.
- Что случилось? Усадьба - урожай, наши люди. Где они все?’
Где Камилла? - он хотел спросить, но сомневался, что Честер отличит одного раба от другого.
- Твой отец умер.’
- Как же так?’
Честер облизнул зубы. - ‘Это долгая история. Может быть, будет лучше, если я расскажу все с самого начала. Таким образом, я смогу ответить на все твои вопросы в правильном порядке.’
Мунго кивнул.
‘У твоего отца не было склонности к бизнесу, - сказал Честер. - Я пытался дать ему совет, как мог, но он не слушал. Он был упрям, как все Сент-Джоны, но лишен здравого смысла, которым обладал твой дед.’
Дед Мунго, Бенджамин Сент-Джон, был выдающейся личностью. Его бескомпромиссное честолюбие превратило Уиндемир из небольшого участка в большое поместье, в то время как его безжалостные методы держали рабов в таком состоянии ужаса, что они сделали его самой продуктивной плантацией на реке Джеймс. Даже Мунго боялся старика.
‘Мой отец хотел стать лучше, - тихо сказал Мунго.
Оливер не унаследовал от Бенджамина ни малейшей склонности к рабству. Там, где Бенджамин отказывался тратить деньги на жилье для рабов и содержал рабочих в деревянных лачугах, Оливер строил для них прочные кирпичные коттеджи. Там, где Бенджамин диктовал, на ком должны жениться рабы – "тем лучше для разведения хорошего скота", – Оливер позволял им выбирать себе партнеров и жить с семьями, которые они создавали. Бенджамин продавал раба, как только тот становился непродуктивным; Оливер предпочитал, чтобы старые рабы выполняли легкую работу по дому, чтобы не разбивать семьи.
Разве это делает его хорошим человеком, когда каждая минута его жизни обеспечена рабством? Имело ли значение для рабов то, что Оливер неохотно держал
