Так начался грандиозный бал ее жизни. Ах, какой же великолепной была эта жизнь! И чего от нее требуют все те плачущие чудаки? Нужно смеяться, смеяться и радоваться, радоваться и смеяться! Вновь вспомним слова мадам д'Абранте: "Из улыбки, что так часто раскрывала ее розовые губки, била наивная радость молодого, красивого существа, счастливого тем, что оно всем так нравится, что все ее так любят, что вокруг только лишь одни развлечения и полные влюбленности поклоны… Она благодарила жизнь за то, что та для нее такая веселая и чудесная".
В парижских салонах шептались, что, прекрасно осознающий красоту Джульетты господин Бернар вызвал ее в столицу, чтобы ускорить темп подъема по ступеням карьеры, искусно подсовывая дочку Людовику XVI. Только у монарха уже не было времени терять голову ради подростка, уже безумствовала историческая буря, в результате которой он потерял ее на гильотине. Это случилось в январе 1793 году. И сразу же после этого – отпуская ни с чем стало молодых и богатых обожателей, просивших руку его дочери – он отдал ее другу дома, 42-летнему господину Рекамье, тому самому, который, якобы, и был истинным ее отцом!
3
Для Жака Рекамье, одного из известнейших финансистов Франции, в последующем – основателя Французского Банка, первые годы Революции были годами неустанной тревоги. Пущенные в ход якобинцами ножи гильотин вздымались и опускались без отдыха, лишая голов всех "ci-devant" – людей старого режима, аристократов, офицеров и финансистов. Рекамье подсчитывал часы, отделявшие его самого от смерти, и даже своеобразно начал к ней готовиться. Довольно часто он ходил смотреть на казни, в том числе Людовика XVI и Марии Антуанетты, чтобы этой мазохистской пыткой притупить чувство страха. Вот только смерть не торопилась с визитом, и у банкира было время подумать о вложении капитала.
Неуверенность в завтрашнем дне в ту эпоху порождала самые карикатурные браки, единственной целью которых было передача имущества. Поэтому никого не удивило, что Рекамье, без каких либо вступительных мероприятий попросил руки младшей его на 27 лет 15-летней Юлии Бернар, и что его предложение было принято "с восхищением".
Если мы признаем правдивой версию о том, что жена одновременно являлась и его дочерью, то причины решения Рекамье будут совершенно ясны. Желая передать имущество и имя своему ребенку, он выбрал наиболее эффективный путь – брак, состоявшийся 24 апреля 1793 года. Предположение, будто бы Юлия была его дочерью, является весьма правдоподобным. Последующий воздыхатель и хроникер последних лет жизни госпожи Рекамье, Людовик де Ломени, отметил в своих записках следующее: "Некая особа рассказывала мне, что когда банкир приехал в Беллей [Семейный дом Рекамье] и увидал в салоне бюст своей жены, из уст его вырвались такие слова: "Вот моя кровь!". Прекрасно ориентированная госпожа Ленормант, племянница Юлии, впоследствии написала в "Воспоминаниях и извлечениях из переписки с госпожой Рекамье": "Связь эта была ничем иным, чем только ширмой. Господин Рекамье не вступил с женой в отношения более интимные, чем чувство, объединяющее отца с дочерью, и он всегда относился к этому прелестному и невинному ребенку как к собственной дочери (…) Когда он умер, жена его, практически, утратила второго отца".
Упомянутая госпожа Ленормант была также абсолютно уверена, что Юлия вообще не вступала в интимные отношения с каким-либо мужчиной, к чему мы еще вернемся, а пока же…
4
Пока же мы находимся в Париже эпохи Директората. В развитии Революции случился водораздел, и оргии убийств сменились оргиями непристойных забав. К. де Констан так определил такое положение вещей: "Забавы сейчас в порядке вещей. Люди желают воспользоваться потерянным времением, ибо – кто знает, сколько там осталось той жизни. Там можно видеть женщин, обнаженных почти до пояса и буквально без сорочек, равно как и без стыда".
Достойные дамы, подчиняясь обязательной моде, называемой "костюмом наготы", блистали на улицах и в салонах наготой полнейшей, по сравнению с которой "topless" ХХ века – это верх приличия. Подыскивая другие аналогии с нашим столетием, следовало бы сказать, что тогдашние диктаторы моды предложили прогулочный "streaking", в связи с чем летом парижанки одевались исключительно в прозрачные накидки или же фантастические вуальки (sic!). Некий пораженный этим приезжий из Женевы заметил в письме, что легендарная распущенность Содома, это детские забавы по сравнению с развязностью Парижа.
Устраивались балы в церквях и на кладбищах, где в негашеной извести лежали кучи трупов; а также балы, называемые "балами жертв", на которых сыновья и дочери казненных на гильотине, украшенные завязанными на шее красными шнурками, танцевали с сыновьями и дочерями палачей. В порядке вещей были браки, заключаемые несколькими сестрами с одним мужчиной. Некий гражданин, женившись сразу на двух сестрах, подал прошение в Совет Пятисот, чтобы ему разрешили жениться еще и на их матери, своей двойной теще.
Признаваясь на старость Ломени, госпожа Рекамье утверждала, что во времена Директората она мало гуляла. Это не совсем соответствует истине. Гуляла, причем с большой страстью. Ее видели повсюду: на балах, приемах, на концертах знаменитого Гара. У турецкого посла она вдыхала запахи экзотических цветов и принимала саше, благословленные муфтиями. И хотя великолепный историк, Людовик Мадлен, в одной из своих лекций на тему Директората саркастично заметил: "(…) а чуть подальше Джульеьтта Рекамье, всегда одетая в белое, притворяющаяся невинным созданием, хотя, похожеЮ никак не избегает подозрительного общества", все-таки следует признать, что в те времена всеобщей испорченности поведение моей дамы бубен отличалось пристойностью. Она делала все, что только было модным, за исключением вещи самой модной – она не спала с каждым, более того, она не спала ни с кем. Сам Наполеон, с которым она воевала и которого ненавидела, впоследствии, на Святой Елене, заметил, что: "Ее поведение в эпоху Директората было примером редкой для тех времен неиспорченности".
5
9 ноября 1799 года Бонапарте одним ударом разбил прогнившую структуру Директората и был назначен Первым Консулом Республики, говоря иначе: королем Франции, до времени задрапированным в республиканскую тогу. Теперь уже женщинам запрещалось ходить голышом, а мужчинам забавляться в султанов под ширмой закона, зато фривольная атмосфера салонов осталась в целости и сохранности.
Вскоре, одним из первых салонов Парижа, знаменитым своими светскими понедельниками, диктующими моду в одежде и художественном вкусе, сделались апартаменты Юлии в доме на улице Мон-Блан. Сама она уделяла ему множество стараний и гордилась им. В спальню, где кровать окружал ряд зеркал, и которую считали музеем элегантности и изысканнейшей игрушкой эпохи Консульства, она проводила буквально каждого гостя, говоря при этом:
– Вы обязаны увидеть эту комнату.
Еще большую славу завоевала ванная комната, оборудованная ванной в виде софы, обитая красным сафьяном, которую приезжали осмотреть даже иностранцы. Но прежде всего, на улицу Мон-Блан приходили затем, чтобы обозревать прекраснейшую из прекрасных.
Рекамье обвиняли в том, что он взял в жены красавицу для того, чтобы та помогала ему устраивать дела, и что для этого лишь он устроил ей салон. Если даже он поступил именно так – то не мог поступить более удачно. Никогда не пользующаяся губной помадой, с бархатной ленточкой в волосах, Юлия вызывала всеобщее восхищение. В нее влюблялись практически все высшие офицеры армии, которая, под командованием Бонапарте, заставила Европу застыть в изумлении. Это была молодая Франция. Но салон Юлии собирал и старую Францию, Францию аристократов-легитимистов, которые сходили с ума по этой женщине. И – как свидетельствуют о том сообщения современников – никому из этих мужчин не удалось сделаться ее любовником, а в зеркалах, окружавших славное ложе, они могли глядеться только во время официальных приемов. Якобы, это должно было быть вызвано физическим недостатком госпожи Рекамье [Подобное объяснение пустил в оборот Мериме, хорошо знавший Шатобриана, товарища последних лет жизни госпожи Рекамье, другие же повторили эти слова за ним. Один из серьезнейших биографов Юлии, Е. Херриот, пытался покончить с этой гипотезой в своей книге "Мадам Рекамье и ее друзья" (Париж, 1924 г.)]. Более правдоподобным кажется, однако, что постоянное воздержание в альковных делах (предполагая, что оно было фактом) при одновременном флиртовании с многими партнерами, вызвано было причинами психологического толка.
По мнению Сен-Бева ее поведение складывалось из смеси "веселого кокетства, детской невинности и уважения к семейным узам". Безумная любовь к флирту, пробуждению неисполненных страстей, к обольщению и удержанию обожателей в состоянии постоянного напряжения, все это Сен-Бев объяснял любовью Юлии к опасностям и "азартной игре с собою и другими на самой грани падения". Постоянной ее "фишкой" было спросить у партнера во время игры в "малую почту":
