Джеймс Купер - Лионель Линкольн, или Осада Бостона

— Существо несчастное, это правда, но родилось оно отъ женщины, не менѣе красивой, чѣмъ была твоя мать, которую ты такъ превозносишь, горделивый сынъ счастья и благополучія? Можешь богохульствовать и кощунствовать, сколько хочешь, но онъ твой братъ. Твои братъ старшій.

— Это истинная правда! — еще разъ повторилъ старикъ Ральфъ…

— Не можетъ этого быть! — воскликнула Сесиль. — Не вѣрьте имъ, Линкольнъ. Они сами себѣ противорѣчатъ.

— Я въ тебѣ самой ношу сейчасъ подтвержденіе моимъ словамъ, — продолжала Абигаиль. — Развѣ ты сама у подножія алтаря Господня не признала надъ собой вліянія сына? Гдѣ же было мнѣ, слабой, тщеславной, неопытной молодой дѣвушкѣ, устоять противъ обольщенія отца?

— Такъ это ты его мать! — воскликнулъ Ліонель, чувствуя, что у него отлегло отъ сердца. — Продолжайте и знайте, что вы говорите съ друзьями.

— Да, вотъ такъ всегда! — съ горечью воскликнула Абигаиль, складывая вмѣстѣ руки. — Вы всѣ умѣете дѣлать различіе между грѣхомъ мужчины и паденіемъ женщины. Майоръ Линкольнъ, я жалкая, опозоренная женщина, но я была такая же невинная и красивая, какъ ваша мать, когда попалась на глаза вашему отцу. Онъ былъ могучъ и знатенъ, а я слаба, ничтожна и безвѣстна. Залогъ нашей любви явился на свѣтъ уже послѣ того, какъ вашъ отецъ меня бросилъ ради вашей матери.

— Истинно, какъ само Евангеліе! — сказалъ Ральфъ.

— Но какъ же это мой отецъ оставилъ васъ въ такой нуждѣ? — спросилъ Ліонель. — Какъ могло это случиться?

— Онъ даже и не зналъ никогда о моемъ положеніи. Утративъ добродѣтель, я почувствовала стыдъ и все скрыла отъ него, убѣдившись, что онъ мнѣ измѣняетъ и уже увлекся Присциллой. Я стыдилась, я чувствовала себя падшей, а ему было и горя мало. Онъ преспокойно наслаждался… Но вотъ родились вы. На свои разгнѣванныя руки я приняла его наслѣдника. Какихъ только проклятыхъ мыслей не приходило мнѣ тогда въ голову! Но, слава Богу, я нашла въ себѣ достаточно силы воли, чтобы отогнать ихъ прочь, и не запятнать своихъ рукъ убійствомъ.

— Убійствомъ! — вскричалъ Ліонель.

— Да, убійствомъ. Вамъ гдѣ же знать, какія мысли подсказываетъ иногда отчаяніе несчастью! Но вскорѣ же мнѣ удалось утолить свою месть инымъ путемъ, и я сдѣлала это съ адской радостью. Вашъ отецъ уѣхалъ въ Англію, а ваша мать заболѣла безъ него оспой. Вы видите, какъ обезображенъ мой сынъ этой ужасной болѣзнью? Такъ вотъ, прелестное лицо вашей матери было обезображено гораздо хуже. Эта несчастная жертва неправды лежала на смертномъ одрѣ такъ же точно, какъ теперь лежитъ Джобъ. Богъ правосуденъ. Я покоряюсь Его святой волѣ.

— Продолжай, женщина! — сказалъ Ліонель. — Кажется, я въ состояніи буду тебя благословить.

Абигаиль испустила такой глубокій стонъ, что всѣмъ показалось, не простоналъ ли это Джобъ, испуская уже свой послѣдній воздухъ въ борьбѣ со смертью. Она упала на свою скамеечку и закрыла лицо передникомъ.

— Жертва неправды, — повторилъ саркастическимъ тономъ Ральфъ. — Всякой казни мало женщинѣ, забывшей свой долгь!

— Да, жертва неправды! — воскликнулъ Ліонель. — Я готовъ ручаться за это своей жизнью. Ты сказалъ мнѣ, старикъ, гнусную ложь.

Старикъ ничего не отвѣтилъ, но губы его двигались, какъ будто онъ говорилъ самъ съ собой, и кривились презрительно-недовѣрчивой улыбкой.

— Я не знаю, что могъ онъ вамъ такое сказать, — продолжала Абигаиль, — но клянусь Богомъ, что я не скажу больше ни одного слова лжи. То, что я теперь говорю, истинная правда. По нашимъ здѣшнимъ законамъ больныхъ оспой изолируютъ совершенно отъ всѣхъ людей, и ваша мать осталась въ полномъ моемъ распоряженіи, а также во власти еще одной женщины, которая ненавидѣла ее еще больше, чѣмъ я.

— Боже! И вы посмѣли!..

— Нѣтъ, не посмѣли. Болѣзнь избавила насъ отъ этого преступленія. Она умерла, обезображенная, а я осталась жить во цвѣтѣ красоты, если не чистоты и невинности. Въ презрѣніи у людей я тогда еще не была, и нужды еще не терпѣла. Все это пришло послѣ… Я очень всегда тщеславилась своей красотой, но въ эти минуты любовалась гораздо больше на безобразіе своей соперницы, чѣмъ на свою красоту. Моя жажда мести была утолена. Ваша тетка, внимавшая также совѣтамъ лукаваго виновника всякаго зла…

— Не говорите мнѣ про мою тетку, про мою мать разсказывайте! — воскликнулъ Ліонель.

— Безчувственная ко всему, что не относилось къ ея выгодѣ, она оказалась настолько слѣпой, что пошла не по той дорогѣ, которая одна могла бы привести къ цѣли, а взяла совершенно ложное направленіе, вызвавшее неожиданную катастрофу. Какъ только ваша мать испустила духъ, мы съ вашей теткой составили гнусный заговоръ умертвить ее вторично, очернивъ ея память. Ваша тетка имѣла въ виду искоренить изъ сердца вашего отца малѣйшій слѣдъ любви къ это покойной женѣ, чтобы выдать-таки за него замужъ свою дочь, невинную и кроткую мать вашей теперешней жены, — а я была настолько глупа и тщеславна, что надѣялась на несбыточное. Я возмечтала, что вашъ отецъ, мой соблазнитель, поступитъ справедливо со мной и съ моимъ сыномъ и предоставитъ мнѣ то мѣсто, котрое раньше занимала моя ненавистная соперница.

— И вы посмѣли обмануть моего отца такой клеветой?

— Да, посмѣли. Видитъ Богъ, посмѣли. A такъ какъ онъ все же не рѣшался намъ повѣрить, то я поклялась на Евангеліи, будто все это правда.

— И онъ повѣрилъ! — сказалъ Ліонель, дрожа отъ волненія.

— Повѣрилъ, потому что поклялась на Евангеліи женщина, которую онъ считалъ очень слабой и легкомысленной, но не способной на клятвопреступленіе. Когда мы увидали, какой эффектъ произвела наша ложь, мы подумали, что наша цѣль достигнута. Но есть разница между поверхностными увлеченіями и глубокой любовью. Мы хотѣли уничтожить эту любовь въ его сердцѣ, а вмѣсто того уничтожили только его разсудокъ.

Абигаиль кончила. Въ комнатѣ водворилась такая глубокая тишина, что когда раздавался пушечный выстрѣлъ, то казалось, что стрѣляютъ въ сосѣдней комнатѣ. Слышно было тяжелое дыханіе Джоба, но вскорѣ и оно прекратилось. Его душа словно дожидалась, когда мать кончитъ свою исповѣдь, и послѣ того отлетѣла на небо.

Вдругъ Ральфъ выпрямился во весь свой ростъ. Глаза его блеснули. Съ дикимъ, нечеловѣческимъ крикомъ кинулся онъ на Абигаиль Прэй, точно тигръ на добычу. Бывшіе въ комнатѣ задрожали отъ ужаса.

— Негодная, мерзкая женщина! — крикнулъ старикъ, хватая и тряся ее за руку. — Попалась ты мнѣ! Несите сюда святую книгу, несите сюда Евангеліе, пусть она еще что-нибудь солжетъ подъ присягой! Пусть она будетъ проклята окончательно!

— Чудовище! Что ты дѣлаешь! — сказалъ Ліонель, выступая на защиту Абигаили. — Сейчасъ оставь эту женщину! Ты вѣдь и самъ меня обманулъ, не смотря на свои сѣдые волосы!

— Ліонель! Ліонель! — вскрикнула Сесиль. — Удержи свою преступную руку! Вѣдь это твой отецъ!

Ліонель отшатнулся прочь, какъ пораженный громомъ, и, едва дыша, прислонился къ стѣнѣ.

Все было ясно: Ральфъ, или, вѣрнѣе, отецъ Ліонеля, когда узналъ, какъ ужасно оклеветали его жену, снова помутился въ разсудкѣ и подвергся припадку бѣшенства, какіе случались съ нимъ и раньше. Предоставленный самому себѣ, онъ бы, по всей вѣроятности, скоро покончилъ съ несчастной Абигаилью, но въ эту минуту отворилась дверь, и въ комнату быстро вбѣжалъ тотъ пріѣзжій незнакомецъ, котораго Ральфъ такъ ловко оставилъ въ рукахъ американцевъ.

— Я сейчасъ же узналъ вашъ крикъ, мой почтенный баронетъ, — вскричалъ онъ. — Недаромъ же я столько лѣтъ надзиралъ за вами въ Англіи. Ошибиться не могу. A въ Америкѣ меня по вашей милости едва не повѣсили… Но я не безъ причины и не безъ цѣли переплылъ океанъ, а чтобы васъ изловить. Теперь мы съ вами уже не разстанемся никогда.

Подъ вліяніемъ досады на баронета за ту опасность, подъ которую тотъ его подвелъ въ американскомъ лагерѣ, незнакомецъ кинулся на старика. Какъ только баронетъ увидалъ человѣка, котораго считалъ своимъ самымъ лютымъ врагомъ, онъ пришелъ въ еще большее бѣшенство и, оставивъ Абигаиль, набросился на него, точно преслѣдуемый охотниками левъ. Борьба была короткая, но упорная, и сопровождалась яростными проклятіями съ обѣихъ сторонъ и бранью. Гнѣвъ придалъ баронету сверхъестественную силу и помогъ ему одолѣть противника. Тотъ упалъ, а баронетъ придавилъ ему колѣнкомъ грудь и принялся душить его за горло.

— Месть священна! — закричалъ онъ съ дикимъ хохотомъ, потрясая сѣдыми волосами, спустившимися ему на глаза. — И Urim и tumim! Нашъ лозунгъ — свобода! Умри, негодяй! Отправляйся въ адъ, къ духамъ тьмы, дай намъ свободно вздохнуть!

Бывшему больничному надзирателю баронета удалось, хотя и съ большимъ трудомъ, на минуту освободиться изъ-подъ руки, давившей ему шею, и воскликнуть:

— Да помогите же мнѣ, ради Бога? Неужели вы позволите при себѣ убить человѣка?

Но помочь ему не могъ никто. Обѣ женщины въ ужасѣ закрыли себѣ руками лица. Польвартъ, все еще лишенный своей деревяшки, самъ не могъ безъ посторонней помощи ступить ни одного шага, а Ліонель весь застылъ въ смущеніи и ужасѣ и стоялъ неподвижно, точно статуя. Баронетъ снова схватилъ противника за горло и сталъ его опять душить, но тутъ отчаяніе придало больничному служителю какъ бы новую мускульную силу: его рука вдругъ три раза подъ-рядъ съ силой ударяла баронета чѣмъ-то въ лѣвый бокъ. При третьемъ ударѣ баронетъ поднялся на ноги и еще разъ дико, дико захохоталъ, такъ что всѣ похолодѣли и затрепетали. Его противникъ воспользовался этимъ моментомъ, вскочилъ на ноги и выбѣжаль изъ комнаты съ торопливостью человѣка, совершившаго преступленіе.