— Почему не то и другое одновременно? — Более чем когда-либо Адамс стал похож на ощетинившегося дикобраза.
— Он сторонник идеи «или — или», а не одновременности. Он сказал мне, что если русские и немцы завладеют провинцией Шаньси, мы окажемся в полной зависимости от них…
— А потому должны вооружиться до зубов. Это значит больше кораблей, больше адмиралов Мэханов, еще больше шума со стороны Тедди! Как я от всего этого устал. — За спиной Адамса раздалось уютное потрескивание поленьев в камине. Оба вздрогнули. Адамс опустился в свое излюбленное маленькое кожаное кресло, точно напротив Хэя, сидевшего на своем излюбленном маленьком кожаном стуле. «Кабинет-детская», называла Клара эту комнату, будто специально спроектированную для великих маленьких мужчин и очаровательных племянниц. — Меня восхищает теория Брукса в той степени, в какой я в состоянии ее понять, — страны как живые организмы. Страны как средоточие энергии, постепенно убывающей, если не подбрасывать уголек в топку. Это я понимаю. Но я стремлюсь лишь к постижению теории, а Брукс хочет обратить ее в кровавые дела. Он просто сошел с ума. Он заразил и вас, и еще кучу людей, которым следовало бы проявлять больше благоразумия.
— Ничто меня не заражает, Генри, кроме вашего возбуждения.
— Да, я становлюсь сам не свой, стоит мне подумать о нем. Брукс полагает, что Англия приближается к краху. Я с ним согласен. Он настаивает на том, что нам придется взвалить на свои плечи их империю. Я так не считаю; если мы ее и наследуем, то ненадолго. Я предпочел бы воздвигнуть некое подобие Великой китайской стены и укрываться за нею как можно дольше. На протяжении следующей четверти столетия мир полетит ко всем чертям. Я за то, чтобы не ввязываться в эту заваруху. Дело в том, что я антиимпериалист. Не говорите об этом Тедди, Лоджу или Мэхану. Я за то, чтобы все взлетело на воздух, а потом мы возможно найдем что-то стоящее, что следует подобрать и прибрать к рукам. А пока забудьте Филиппины, оставьте в покое Китай. Пусть Англия идет ко дну. Пусть Россия вместе с Германией попробуют управлять миром, пока мы будем жить, полагаясь на наши внутренние ресурсы, а они куда богаче, чем их ресурсы. В конце концов они вылетят в трубу, и я не вижу смысла в том, чтобы вылетать в трубу вместе с ними.
— Вероятно, нам не дадут остаться в стороне, — сказал Хэй, слегка обескураженный неожиданной злостью в устах друга, как и неожиданной трансформацией адамсовой космогонии, — и проводить вашу политику подбирания осколков, что вызывает в памяти неких птиц, питающихся падалью.
— Они благоденствуют, когда другие падают на поле брани. Так или иначе, но мы слишком глубоко завязаем в Азии.
— Мне казалось, вы всегда хотели, чтобы мы завладели Сибирью.
— Но только после того, как царь и его бездарный двор — эти тридцать пять великих князей — окончательно развалят свою обветшалую империю. И уж конечно я не послал бы адмирала Дьюи и генерала Майлса в Порт-Артур…
— А Тедди? Всегда можно послать в Петербург его одного с винчестером в руках. Предпочтительнее всего — на воздушном шаре.
— Накачанным воздухом из его натруженных легких. Я видел его здесь на прошлой неделе. Он снова божился, будто не хочет баллотироваться в вице-президенты.
— Майор о нем и слышать не хочет, — вздохнул Хэй. — У Марка Ханны был уже один сердечный приступ, вину за который возлагают на Тедди. Ханна сидел на своем месте в зале сената и читал газету, в которой говорилось о твердой решимости Тедди не быть вице-президентом, и вдруг, издав истошный вопль, сполз на пол, едва не отправившись на тот свет от этого инспирированного Тедди сердечного приступа.
— Он уже совсем поправился. — Адамс мрачно смотрел на огонь в камине. — Его привели однажды сюда на завтрак.
— Марка Ханну?! — Хэй пришел в ужас: никогда столь низкая личность не появлялась за завтраком у Адамса. — Кто посмел его привести?
— Кэбот. Кто же еще? Ради моего воспитания, объяснил он.
Клара и Элен вместе вошли в комнату. Адамс и Хэй встали, чтобы поздороваться, словно все они не встретились сегодня за чаем под их общей кровлей. Чтобы сохранить перспективу, как выражался Хэй, подразумевая под этим здоровье, он каждое утро, невзирая на погоду, отправлялся вместе с Адамсом на прогулку; после этого Клара поила их чаем. Во время прогулок Хэй имел возможность излить другу все, что было у него на уме, а Адамс с присущим ему обаянием — то, что не было на уме у государственного секретаря, но должно было там быть.
Элен похудела и на необъективный отцовский взгляд выглядела очень хорошенькой. Считалось само собой разумеющимся, что через год она выйдет замуж за Пейна Уитни, красавчика-сына красавчика-отца, коррумпированного до мозга костей хозяина Таммани-холла. Уильям С. Уитни умел делать деньги и, как и Хэй, он тоже женился на деньгах в образе необъятной — почему все богатые невесты такие полные? — Флоры Пейн, которая умерла, оставив не столько безутешного супруга, сколько безутешного брата-холостяка Оливера Пейна, самого богатого из них всех. Когда Уитни женился во второй раз, Оливер Пейн объявил войну своему бывшему шурину и, прибегнув к невероятно сложным подкупам, отнял у Уитни двух детей из четырех: дочь Полину и сына Гарри Пейна Уитни. К счастью, драчливые бывшие родственники одобрили Элен, которая выступала в роли полномочного посла, посещая оба дома. Уильям Уитни, одно время считавшийся кандидатом в президенты, стал объектом расследования губернатора Рузвельта как владелец трамвайных линий Нью-Йорка. Уитни служил в кабинете Кливленда, поддерживал Брайана и был, по мнению Хэя, вполне достоин Тедди, чьи реформаторские наклонности проявлялись больше в риторике, чем на деле.
— Полковник Пейн будет? — спросила Элен с большей обеспокоенностью, чем ее отец считал оправданным.
— Он обещал оказать мне честь, драгоценное дитя. Но ведь я всегда держу двери открытыми для всего Огайо. Такова судьба Адамсов в четвертом поколении.
— Одна Стоун и один Пейн едва ли составляют весь штат Огайо, — улыбнулась Клара.
— Но один Марк Ханна и один Маккинли составляют целую страну, — сказал Хэй.
— По крайней мере — одну республиканскую партию, — заметил Адамс. — Создается впечатление, что теперь все президенты — уроженцы Огайо. Гарфилд, Хейс, Майор. Они затмили отцов-основателей славой Западного резервного района.
— Увековечивать славой, дорогой Генри, это ваша прерогатива.
Комната постепенно заполнялась. Адамс пригласил двадцать гостей, оптимальное число для обеда, считал он, при котором сохранялась возможность общего разговора, если кто-либо, кроме хозяина, захотел бы завладеть всеобщим вниманием. Если такого человека не оказывалось, гости при желании могли беседовать через стол, что было немыслимо на большом официальном приеме, где разговор вспыхивал, так сказать по Ноевым парам, вправо и влево с каждой переменой блюд.
Хэй заметил нескольких сенаторов из тех, что Адамс никогда бы не пригласил, если бы не договор Хэя: он оценил принесенную Дикобразом жертву. Явилась безвкусно одетая супружеская пара Понсефотов со столь же безвкусно одетой дочерью.
Адамс — худший из гостей, сам фактически нигде больше не бывал, кроме как у Хэев, — был отменным хозяином. Он мастерски, подобно пастырю, водил собравшееся стадо по кабинету. Только Делу удалось поговорить с отцом в обход хозяина. Пока они беседовали, Хэй разглядывал собственный нос посередине лица Дела; так природа сохранит его через сына, а после него их неистребимый нос будет передан следующим поколениям в напоминание о Джонни Хэе из Варшавы, штат Иллинойс, мастере на все руки, как он однажды тщеславно охарактеризовал себя в разговоре с Адамсом, хотя ничем особенно не отличившемся.
— Президент сказал, что вы меня проинструктируете, мистер государственный секретарь.
— Никаких инструкций, мистер генеральный консул, кроме самых общих, какие я обычно даю. То, чего ты не говорил, не может быть использовано против тебя.
— Я буду молчалив, общаясь и с бурами, и с англичанами…
— Но будешь посылать мне пространные отчеты, а также и президенту? — Хэю было любопытно узнать, чего от Дела ожидает Майор.
— Моя задача — информировать его. Ничего больше. Ты же знаешь его.
— Не столь хорошо, как ты. — При этих словах Дел покраснел. — Ты пользуешься его полным доверием. — Хэй слышал назидательные нотки в собственном голосе. — Не подведи его. — Почему, подумал Хэй, он всегда безошибочно берет в разговоре с сыном неверный тон, хотя со всеми остальными он всегда — и фактически именно этому был обязан своей карьерой — держал верную интонацию?
— С какой стати я буду его подводить? — Почтительный сын рассердился, и Хэй не мог придумать, как его ублажить. Он оглянулся в поисках поддержки, и она появилась в дверях, последняя из гостей, в ослепительном платье цвета темного золота. Адамс поцеловал Каролине руку, чего обычно не делал, общаясь с племянницами, но ведь она была скорее элегантной парижской дамой, чем скромной американской племянницей. Хэй считал ее удачной находкой, в отличие от Клары, проявлявшей куда меньше энтузиазма, но так и не объяснившей, почему Делу не стоит жениться на столь неординарной особе. Клара по-прежнему говорила о ней как об иностранке, словно она сама никогда не уезжала из дома Амасы Стоуна в Цинциннати. Хэй опасался, что за год отсутствия Дела Каролина найдет себе более солидную партию. У него не было свойственного американским нуворишам убеждения в том, что быть новым и богатым есть перст божий, и это гораздо предпочтительнее захудалого титула и старых денег. Сам он возник ниоткуда, как и его тесть, и мог исчезнуть в никуда в любую минуту. Потеря состояния была в конце века не в новинку, в отличие от свалившегося с неба богатства.
