— Вот это-то мы с собой тоже возьмем! — сказал сотник Томлин. В свертке оказалась драгунская винтовка с дюжиной обойм. — Еще со времен Кашгарки сохранена. Вся в масле. Ну, да по дороге оботрем!
Дождь перестал, и, когда мы вышли, уже пригрело солнышко. Через огород мы вышли к близкому лесу. Сотник Томлин оглянулся на избу.
— Опять пустой куковать, христовенькой! — сказал.
В лесу мы свернули в сторону от станции, посчитав, что так обманем погоню, опушкой шли версты четыре и потом присели отдохнуть.
— Вы меня пристрелите? — спросил начальник милиции.
— А чего полез? Не мог по-человечески спросить? Власть полюбилась? — спросил сотник Томлин.
— Власть, на такую власть накласть! — зарыдал начальник милиции. — Не убивайте! Что я, по своей воле, что ли! Комиссар револьвером под носом машет: на носу революционный праздник, а у нас ни одного под контрибуцию не подведено. Гонит сход собирать. А крайний всегда начальник милиции. Мне волком: давай! А кого давай! Я давай, а потом меня мужики вилами в брюхо! Комиссар меня самого грозит в город за пособие контре забрать. А тут этот вихлястый: «Есть контра!..»
— Ну и что? Тебе вилами в брюхо, значит, больно. А нашему брюху, значит, нет ни что! — сказал сотник Томлин.
— Не сам я! — продолжал рыдать начальник милиции. — Черт принес этого комиссара. Без него бы я этому вертлявому напинал — да и все. А этот сразу: «Есть? Кто такой? — И на меня: — А ты что, саботаж мне устраивать?..» — и про какой-то поезд сегодня через станцию, какого-то особого назначения, какой-то Хрюкин проследует, стал мне талдычить и пулей в лоб грозить.
— Какой поезд, какого Хрюкина? — спросил я.
— А черт у них разберет. То, значит, им сход давай и под контрибуцию кого подводи. То опять, значит, поезд особого назначения! А мне кого? У меня три класса грамоты! — утер рукавом нос начальник милиции.
— Какого же полез в милицию? — снова спросил сотник Томлин.
— Еще раз! Какой поезд особого назначения? Какой Хрюкин? — спросил я.
— Так разве скажут! Хрюкина или Хохрюкина, — дернул всем туловом начальник милиции.
— Хохрякова? — спросил я.
— Во, Хохрякова! Он, значит, проедет, а я будто против! Меня под пулю, кричит! — затряс головой начальник милиции.
— Когда проедет? — спросил я.
— Сказал, проедет, и все. Мне никто — ни словом, ни духом! — учуяв что-то для себя не совсем ладное, заискивающе взглянул мне в глаза начальник милиции.
Я отвел сотника Томлина в сторону.
— Григорий Севастьянович, поезд особого назначения, Паша Хохряков — все это связано с государем. Поверь мне. Он или его везет, или тело его! — сказал я.
— И что? — спросил сотник Томлин.
— Прости. Но я думаю пробиваться обратно в Екатеринбург! — сказал я.
— В Бург так в Бург. Только ведь схватят. И там, ты говоришь, тебя ищут, дома засада! — сказал сотник Томлин.
— Там разберемся! — сказал я.
— Царь-батюшка, говоришь, — поджал губы сотник Томлин. — Только что мы вдвоем-то?
— Ты о чем? — спросил я.
— Ну, если царь-батюшка в Бург, и мы туда же, — о том, — сказал сотник Томлин.
— Пока не знаю. На месте определимся! — сказал я.
— Его же в такой каземат посадят, если живой, что только один товарищ Ленин будет об этом знать! — сказал сотник Томлин.
— На месте определимся! — снова сказал я.
— Ну, кто с нас службу снимал, сами никто. А значит, никто с нас службы не снимал! Командуйте, ваше высокоблагородие! — взял под папаху сотник Томлин.
Начальник милиции наше совещание принял на свой счет.
— Братцы, не убивайте! — пополз он к нам на коленях.
— В штаны не наклал? — спросил сотник Томлин.
— Нет! — остановился и прислушался к себе начальник милиции.
— Тогда сгодишься! Документик свой советский давай! — сказал сотник Томлин, взял его удостоверение, протянул мне. — Ты, Лексеич, будешь теперь начальником милиции, я конвоиром, а он у нас будет контрой! И везем мы контру…
— Не убивайте! — опять понял нас по-своему начальник милиции.
— В штаны не клади. Веди себя хорошо. На место приедем, отпустим. Только знай, что тебя за это твоя власть по головке не погладит! Так что тебе дорожки обратно нет! — сказал сотник Томлин.
— Убьете? — ослаб начальник милиции.
— Надо бы за твою любовь к власти, но ведь христианская душа, и Пасха скоро! — сказал сотник Томлин.
— Ага, скоро! — криво заулыбался начальник милиции.
— Что же твои тебя так скоро бросили? — спросил сотник Томлин.
— Шелуха! Где взять-то. Фронтовики не идут. Против своих же, говорят! Вот и берешь первого попавшего! — стал объяснять начальник милиции.
— А ты, значит, пошел. Фронтовики не идут, а ты пошел? — усмехнулся сотник Томлин.
— Хватит с него, Григорий Севастьянович, — попросил я.
— Слушаюсь, — опять взял под папаху сотник Томлин, а потом сказал: — Лексеич, а мы, кажись, первые, кто пошел на Екатеринбург!
— Да! — понял я его. — Историки напишут: в ночь на первое мая восемнадцатого года первые воинские формирования в составе сибирских казачьих частей, частей местного гарнизона и, — я показал на начальника милиции, — и милицейских подразделений самой советской власти двинулись на освобождение столицы Уральской области!
— Ну, ладно, Лексеич. Ты — князь Пожарский. Я — Минин-Сухорук. А это придаточное предложение за кого сойдет? — скосил он глаза на начальника милиции.
— Проще простого, сотник. Мы его бережем пуще глаза. А что берегут в воинском подразделении пуще глаза? — поглядел я на него с вопросом.
— Знамя, что ли? Ну, не ждал от вас, ваше высокоблагородие! — возмутился сотник Томлин.
— Денежный ящик, сотник! Знамя берегут больше самой жизни! А денежный ящик берегут пуще глаза! И сия колода, — показал я на начальника милиции, — будет у нас нашей разменной монетой!
