– Забери что-нибудь из особняка, из замка. Серебро, ковер, гравюры. Уютнее станет. После Рима, ты нечасто будешь в город выбираться, а, тем более, на континент… – юноша сидел на подоконнике, глядя на серый, унылый сад.
Джон, положил руку на оправленный в медь медвежий клык: «Но ты ко мне приедешь, папа?». Он, внезапно, почувствовал крепкую руку отца, на плече. Герцог обнял его:
– Приеду, сыночек. Когда смогу… – отец оборвал себя. Вернувшись из Испании, Джон с отцом уехал в Банбери, на выходные. Герцог вздохнул:
– Я должен был догадаться. Машина не зря в Лондоне оказалась. Юджиния… – он почему-то покраснел, – Юджиния мне позвонила. Спросила, почему ягуар Тони на Ганновер-сквер стоит, у обочины, а не в гараже. Она не из Лондона в Испанию отправлялась. Кто-то пригнал машину в столицу. Берри, наверное, – герцог курил, откинувшись в кресле, – из Плимута. Тони, скорее всего, с летчиками майора Кроу в Испанию попала.
Маленький Джон открыл рот, герцог устало добавил:
– Тайно. Стивен ничего не знал, я уверен. Не надо ему говорить, он себя винить начнет… – комнаты дочери в замке, в особняке на Ганновер-сквер, и в Саутенде, Джон закрыл на ключ, даже не переступая порога.
Маленький Джон рассказал отцу, что встретил кузена Меира, в батальоне Тельмана. Герцог присвистнул:
– Американцы дальновидные люди. Рузвельт умный президент. Они используют европейскую неразбериху, чтобы обзавестись гениальными учеными. Эйнштейн, Ферми, Силард, Нильс Бор… – Маленький Джон удивился: «Бор в Копенгагене».
– Пока, – коротко заметил герцог. Он присел рядом с юношей:
– У американцев есть база на континенте, в Швейцарии. И у русских. И у нас имеется, по соседству. Жаль, – стряхнув пепел в форточку, он поежился, ветер был зябким, – что антифашистские группы в Германии разобщены, – он почесал подбородок:
– Мы никогда не пойдем на контакт с русскими. Не сейчас, по крайней мере. Но нам нужен, – герцог задумался, – координатор, на континенте. Человек вне подозрений. Никому в голову не должно прийти, что он связан с передачей информации. Или она, – отец повел рукой: «Я еще подумаю».
Допив кофе, герцог отправил сына домой, в машине охраны. Джон сел в лимузин Юджинии. Когда леди Кроу потребовала отдать оружие, голубые глаза похолодели:
– У меня нет привычки, разгуливать по стране с пистолетом. Я работаю для того, чтобы подобного не требовалось, Юджиния. Я не собираюсь угрожать… – его губы брезгливо искривились, – лорду Ротермиру, – герцог выбрался на тротуар Флит-стрит, надвинув кепку на уши, засунув руки без перчаток в карманы куртки.
Мокрый снег сек лицо, машины гудели в пробке, на крыше пятиэтажного, серого здания играло неоном Daily Mail. Они прошли мимо грифона на гранитном постаменте, отмечающего место, где, в прошлом веке, стояли ворота Рена, отделявшие Сити от Стрэнда. Герцог пропустил Юджинию в тяжелую, вертящуюся дверь. Леди Кроу вспомнила о браунинге, с золотой табличкой, в сейфе, на Ганновер-сквер:
– Питеру оружие отдам… – расстегнув соболью шубку, она услышала спокойный голос Джона:
– Его светлость герцог Экзетер, и леди Юджиния Кроу, к лорду Ротермиру. Проводите нас, – распорядился мужчина. Заходя в новый, американской модели, лифт, Юджиния, незаметно, пожала его теплые, сильные пальцы: «Господи, сейчас все узнаем».
Маленький Джон запек свинину с бобами и острой паприкой. В Испании он пристрастился к местной кухне. По возвращении в Лондон, юноша нашел в Сохо эмигрантскую лавку. Он покупал рис для паэльи, копченую паприку из Эстремадуры, оливковое масло, анчоусы, и хамон. Отец хвалил его стряпню, но Маленький Джон замечал, что герцог худеет:
– Все из-за Тони, – думал юноша, – бедный папа. Он всегда ее баловал, надышаться на нее не мог… – когда герцогиня умерла от испанки, Тони исполнилось всего три года. Отец ночевал в детской, утешал дочь, когда она плакала, и пел колыбельные. Готовя чай, Джон вздохнул:
– Жалко папу. Неизвестно, когда у него внуки появятся. Мне всего двадцать два, война на носу… – вспомнив Лауру, юноша покраснел. В Испании, Джон, иногда думал о кузине. Он просыпался в казармах батальона Тельмана, слыша медленную музыку Шопена, видел золотые огоньки свечей, игравшие в темных волосах.
Дядя Джованни читал письма из Токио. Лаура рассказывала о дипломатических приемах, поездках в горы, и на горячие источники:
– Мы иногда видимся с кузеном Наримуне. Я навещала Сендай, видела замок и Холм Хризантем. Цветы на нем не вянут, даже зимой. В город приезжает много паломников, японцы тоже приходят на холм. Многие местные жители молятся и в церквях и в храмах, как кузина Тесса, в Бомбее. Она часто ездит в Лхасу, где постригалась в монахини, к далай-ламе, и своим наставникам. Наримуне очень занят. Он восходящая звезда в местном министерстве иностранных дел, только что вернулся из Маньчжурии. Говорят, что его отправят в Европу, в японское посольство в Берлине… – дядя Джованни свернул письмо, тетя Юджиния заметила:
– Наримуне благородный человек, он не станет фашистом… – герцог, коротко, ответил: «Он самурай, Юджиния. У них совсем другие законы. Он не может не подчиниться приказу императора».
– Оставь, – Джон, аккуратно, делал сэндвичи для охранников, – Лаура ясно сказала, что ей нравится другой человек. Наверное, кто-нибудь из ее министерства… – на кухне было тепло, свинина томилась в духовке. Джон напомнил себе, что надо спуститься в погреб, выбрать вино к обеду.
Констанца, с бумагами в руках, забрела на кухню. Рассеянно оглядев готовые сэндвичи на большом, темного дерева столе, серебряный чайник рядом, девушка вспомнила слова покойного Резерфорда: «Ученые, все равно мужчины. Они требуют еды, три раза в день».
Утащив кусочек сыра, девушка, нарочито небрежно, поинтересовалась: «Джон, мужчины много едят?»
Кузен усмехнулся:
– Смотря, какие мужчины, Констанца. У вас есть столовая, в лаборатории. Понаблюдай за коллегами. Хотя нет, – он поставил тарелку на поднос, – вы за обедом распад атомного ядра обсуждаете. Не перебивай аппетит, – велел он, – папа и тетя Юджиния вернутся, сядем за стол… – он ушел в комнату охраны. Констанца успокоила себя:
– Сэндвичи и тосты я делать умею. И яйца хорошо варю. Джон меня учил. Четыре с половиной минуты. В лаборатории есть самый точный хронометр. Я не ошибусь. С голоду не умрем… – она подошла к окну. Сквер опустел, задувал ветер, зажигались газовые фонари. Констанца увидела одинокую фигуру, в темном пальто, на одной из скамеек. Девушка поежилась:
– Холодно. Сидит, не двигается… – сзади раздался голос Джона: «Я карту принес».
Они никогда не были в Италии.
В гостиной, у камина серого мрамора, под портретом Ворона, они изучали улицы Рима. Им заказали смежные номера в отеле «Плаза», на виа дель Корсо. Каждое утро посольский лимузин забирал их из гостиницы и отвозил в лабораторию Ферми, на виа Панисперна.
Джон говорил о музеях Ватикана, о вилле Боргезе, но думал о темных глазах кузины Лауры:
– Она в Риме работала. Прекрати, – рассердился юноша, – понятно, что ты ей не по душе… – он бодро добавил:
– Согласно легенде, папка леди Констанцы, до сих пор лежит в архивах Ватикана. Папка, которую предок дяди Джованни видел, которую граф Ноттингем из Англии увез. Только нам ее не покажут, – Констанца пожала острыми плечами:
– Легенда, Джон, – Констанца затянулась сигаретой:
– В Риме мимоза зацветет… – Джон увидел в обычно спокойных, цвета жженого сахара, глазах, что-то странное, необычное для кузины:
– Нежность, – подумал юноша, – ерунда, какая нежность? Констанца, кроме физических процессов, ничем не интересуется. У нее нет чувств, как у циклотрона. Чистый ум. Наверное, так легче… – Джон, подозрительно, спросил: «Ты откуда знаешь? О мимозе».
– Справилась в атласе, – удивилась кузина: «Определила климатические условия в незнакомой местности».
– Циклотрон, – уверенно сказал себе Джон. Он отправился на кухню, присмотреть за мясом.
Констанца, с чашкой чая и пепельницей, присела на подоконник.
Из писем девушки Этторе узнал, в какой гостинице они остановятся. План был простым. Констанца не намеревалась посещать с кузеном художественные музеи, искусство ее не интересовало. Дождавшись ухода Джона, она собиралась позвонить Этторе в лабораторию. Констанца предполагала, что в вестибюле «Плазы» будут болтаться посольские охранники, но существовал черный ход, такси, и поезд в Неаполь. Майорана был профессором в тамошнем университете. Они хотели сесть на паром до Палермо. Этторе родился на Сицилии. В Палермо преподавал его друг, профессор Эмилио Сегре:
– Он еврей, – читала Констанца письмо от Этторе, – и не будет оставаться в Италии. Рано или поздно Муссолини пойдет путем Гитлера, и примет похожие законы. Любой здравомыслящий итальянец, любовь моя, обязан бороться с безумием, если понадобится, с оружием в руках. Пока надо уехать из страны, чтобы не служить фашистам… – Констанца блаженно закрыла глаза:
