— Ты имеешь в виду беспорядки на Патронном?
— Они, как тебе известно, имели место не только на одном заводе… Здесь, среди моих верных солдат я чувствую себя в безопасности больше, чем в Петербурге, где развелось слишком много разного рода нигилистов, но мой долг лично проследить, как выкорчёвывается всякая крамола. В России нет места безумному свободомыслию, от коего одно неустройство государственное…
— Оттоманская Порта запросила перемирия, — Александр II и князь Горчаков стояли друг против друга в сияющем чистотой салон-вагоне царского поезда. — Я велел великому князю Николаю Николаевичу при ведении переговоров не допускать уступок. — Император холодно смотрел на министра иностранных дел. — Наши союзники румыны, сербы и черногорцы должны иметь полную независимость. Я желал бы того для Боснии и Герцеговины, но вы, князь, сами говорили, нам необходимо успокоить австрийцев, потому мы согласны на автономию и протекторат.
— Ваше величество, — Горчаков ёжился, зяб по-стариковски. — Австрия всё более и более принимает враждебное к нам положение и сближается с Англией. Россию будут склонять на автономию Болгарии под протекторатом Турции либо Австро-Венгрии.
— Мы уже это слышали.
— Но при нынешней ситуации…
— Нынешняя ситуация, князь, поставила нас в положение победителей.
— Ваше величество, иногда и в победах ощущается горечь. Достаточно вспомнить Кавказскую войну. Шестьдесят лет мы покоряли многоплемённый Кавказ. Замирили всех от Каспия до Черноморья, но какой ценой! И что скажет история об отъезде миллиона черкесов?
— Они покинули Россию, подстрекаемые турецкими эмиссарами.
— Вы правы, ваше величество, происки Турции. Но куда смотрели наши военные, наконец, дипломаты, допустившие, чтобы народ покинул родину, могилы предков и скитался на чужбине?
— Это прошлое, князь, ему четверть века, вернитесь ко дню сегодняшнему.
— Простите, ваше величество, — Горчаков слегка поклонился. — Из Вены Николов пишет: Дьюла Андраши готовит ноту России. Он протестует против создания на Балканах независимого славянского государства Болгария. Андраши ссылается при этом на нарушение нами Рейхштадтского и Будапештского соглашений[78]. Как бы нам ни было трудно, а мы обязаны отстаивать свободу Болгарии.
— Я иначе мир и не мыслю, — Александр насупил седые брови. — Великий князь Николай Николаевич приступит к переговорам после того, как отряды Гурко или Радецкого начнут марш на Стамбул.
— В связи с этим, ваше величество, у меня есть сообщение посла из Лондона графа Шувалова: адмирал Хорнби получил предписание ввести флот в проливы и расчехлить орудия.
— Эта непомерно жадная обрюзгшая старуха Виктория трясёт телесами, стараясь запугать нас. Видит Бог, лорд Биконсфилд движет эскадру из Безикской бухты к проливам и обратно, как неуверенный шахматист фигуры… Мне кажется, любимчик королевы лорд Биконсфилд был более последовательным, когда носил просто имя Дизи.
— С вами, ваше величество, нельзя не согласиться, однако лорд Биконсфилд ненавидит нас не меньше, чем когда он носил короткие штанишки юного Дизи. И прежде, и теперь британский кабинет охотнее воевал бы с нами австро-венгерскими солдатами, но всё-таки нам будет довольно неприятно, если мы введём армию в Стамбул под жерлами пушек английской эскадры. Тем белее на ратные подвиги кабинет лордов усиленно подбивает королева Виктория.
Александр II поморщился:
— От грязной ганноверской свиньи визга и в молодые годы было предостаточно, но вы все оказываете на меня нажим, и я вынужден уступить. Хотя убеждён: российские стяги над Стамбулом сделали бы султана более уступчивым при подписании мира.
— Но, ваше величество, это увеличит агрессивность Биконсфилда, Андраши и Бисмарка на предстоящем конгрессе, коего нам никак не избежать. У российской дипломатии нелёгкая задача: отстоять условия мирного договора, каковой мы заключим с Портой.
— Александр Михайлович, я понимаю, мы вынуждены будем согласиться на мирный конгресс, если таковой потребуется, но прошу вас, не уступайте достигнутого российской армией… Для России славянский вопрос — её собственное дело, здесь полумерами не обойтись. Когда конгресс станет реальностью, заранее уведомите Лондон, Вену и Берлин: мы готовы вести разговор лишь по вопросам, затрагивающим общеевропейские интересы. Я имею в виду проливы.
— Именно об этом, ваше величество, я уже уведомил советника Жомини. По остальным пунктам мирного договора с Оттоманской Портой Россия сохранит твёрдость, даже если нас оставят в одиночестве, а уж коварная троица к тому стремится.
— Уповаю на вашу мудрость, князь, не знаю, какой наградой и одарить вас.
— Покоя жду вечного, ваше величество, а Господь и Россия воздадут мне должное.
Александр отвернулся, бросил раздражённо:
— Вы свободны…
В тот же день в доверительной беседе Горчаков сказал Милютину:
— Армия, любезный Дмитрий Алексеевич, исполнила свой долг, теперь слово за дипломатией. Однако предвижу баталии грознее плевненских. Биконсфилд, Андраши и Бисмарк мечтают видеть нас в положении Осман-паши, ан мы не турки.
— Согласен с вами, Александр Михайлович, на Германию сегодня мало надежд. Она держится довольно определённо, заявляя, что должна щадить Австрию.
— Скажу вам больше, любезный Дмитрий Алексеевич, я начинаю улавливать, что даже Франция поддакивает Англии. Складывается впечатление, что против России опять вся Европа. Вот вам и библейское: благодеяние наказуемо!
— Вы имеете в виду?..
— Опять-таки Францию, каковую немногим более двух лет назад Россия спасла от пруссаков.
— Не ошибаетесь ли вы, Александр Михайлович, в своём суждении о французском правительстве?
— Моё чутьё меня не подводило. Стоит лишь проанализировать последнее заявление герцога Деказа.
— Но он только министр иностранных дел Франции.
— Любезный Дмитрий Алексеевич, хочу напомнить вам, известные действия министров иностранных дел есть отражение внешней политики государств. — Горчаков потёр руки, сказал с чувством горечи: — Ах, как бы я желал, чтобы мои тонкий нюх на сей раз обманул меня…
Преображенец Силантий Егоров, как и другие солдаты, далёкие от понимания стратегии высшего командования и дипломатических перипетий, видели одно: скоро конец войне и Дунайская армия, завершив освобождение болгар, возвратится домой, в Россию…
В то время когда отряд Гурко начал сражение за Адрианополь и вместе с орловцами и брянцами на штурм укреплений бросались ополченцы генерала Столетова, Радецкий, расчленив армию Сулейман-паши, ввёл в прорыв авангардную группу стремительного Скобелева.
Неудачное сражение под Филиппополем развеяло последние надежды Сулейман-паши на организацию обороны против наступавшей Дунайской армии. «Белый паша» Скобелев, броском опередив войска Сулеймана, заставил его изменить прежний план и повернуть к Деде-Агача, открыв отряду Радецкого дорогу на Сан-Стефано…
В голову колонны Скобелев выдвинул преображенцев. Проходили батальон за батальоном. Генерал натянул поводья, привстал в стременах:
— Поспешай, братцы, в России передохнём! Впереди Адрианополь! Откроем ворота Стамбула!..
Трубы играли построение затемно, и оживал бивак, кавалеристы седлали коней, пехота начинала марш, гремела передками артиллерия.
Авангард не делал привалов на обед, двигался до ночи; пожуют солдаты сухарей, водой запьют и шагают дальше. И только когда сгустятся сумерки, остановит Скобелев колонну и загорятся костры бивака. У костров обсушатся, горячего чаю попьют.
С начала кампании Силантий Егоров счёт вёрстам потерял, казённые сапоги, того и гляди, развалятся. На коротких привалах поднесёт Силантий сапоги к костру, постучит заскорузлым ногтем по подошве, удивлённо покачает головой: на чём только и держится.
— Это же надо в разум взять, солдат российский Силантий Егоров на своих двоих сколь земель исходил, чего только не повидал. Бог даст, может, и главный город турский увидеть доведётся…
Оставив значительную часть болгарского войска конвоировать пленённую армию Вессель-паши, Столетов с остальными дружинниками вступил в Адрианополь.
Сохраняя дистанцию, проходили роты через город. Шелестели на ветру расчехлённые знамёна, держали равнение ополченцы. Адрианопольские болгары восторженно встречали освободителей. Впереди ополчения ехал Столетов со штабом. Сердце генерала наполняла гордость, не меньшая, чем та, которую испытывали и дружинники, и народ, запрудивший обочину дороги: город освободила российская армия, а с нею болгарские войники. Вот они, шагают в национальной форме, — будущее армии свободной Болгарии. Съехав в сторону, Столетов натянул повод. Мимо него проходят дружины, ездовые сдерживают конные упряжки, гремят колёса орудий, зарядных ящиков.
