Сергей крепко зажмурился, по одному целуя теплые пальчики с отполированными ноготками.
Полковник вздрогнул и рывком поднял голову. Положив на стол очки, каким-то чудом не свалившиеся с носа, он потер лицо ладонями, сгоняя дремоту, и глянул на часы. Что ни говори, а это уже переходит всякие границы…
Сдунув с разложенных перед ним листов табачный пепел, он собрал их в папку, встал из-за стола и принялся шагать из угла в угол. Ну хорошо, можно засидеться, опоздать на часок-другой, но не так же… В конце концов, кто его знает, этого Сергея… что он за человек…
Постепенно им начала овладевать тревога.
— …И потом есть другие, очень тоже красивые… он вообще чудесно писал. Я не понимаю, почему его у нас теперь не печатают? Мне еще страшно понравилась такая строчка: «Ведь отрадней пения птиц, благодатней ангельских труб нам дрожанье милых ресниц и улыбка любимых губ»… Как хорошо, правда?
— Правда. У тебя тоже «милые ресницы». Дай я их поцелую, можно?
— Конечно!
«…Внимательное и всестороннее изучение боевого опыта финской кампании поможет бойцам и командирам в кратчайший срок по-большевистски овладеть могучей боевой техникой, которой наша промышленность, неуклонно растущая под руководством великого Сталина, в изобилии снабжает доблестную Красную Армию, оплот…»
Бросив газету, полковник сцепил за спиною пальцы в снова принялся вышагивать комнату по диагонали.
— …Танюша… ты не спишь?
— Нет… мне просто хорошо…
— Смотри — уже светает…
— Непра-а-авда…
— Ну правда же, открой глаза и увидишь…
— Нет.
— Серьезно, Танюша… Я думаю, нам уже пора. Тебе ведь еще нужно немного поспать…
— Нет…
— А уроки? Нам ведь уже задали что-то прочитать…
— Не хочу никаких уроков…
— А если вызовут?
— Ну и пускай… Сережа, я тебя очень люблю.
— Так ведь и я тоже люблю, но только нам пора. Серьезно, Танюша, пора идти. Я ведь теперь за тебя отвечаю…
— Ох какой ты ску-у-ушный… Ну хорошо, ладно, сейчас пойдем! Только ты поцелуй меня еще раз…
Широкий и пустынный проспект Фрунзе, голубоватый свет начинающегося дня. Они брели медленно, держась за руки, часто останавливаясь, чтобы поглядеть — то на какого-нибудь лохматого симпатичного пса, деликатно лакающего из прибитой к дереву жестяной поилки, то на красивую рекламу Главликерводки — рюмочка на высокой ножке и брошенная возле нее чайная роза, отраженные в зеркальной поверхности стола. Удовлетворив любопытство, они обменивались понимающими взглядами и двигались дальше. Перед ликерной рекламой Таня вдруг вспомнила про свою розу и забеспокоилась, но оказалось, что розу спрятал Сергей в нагрудный карман своей ковбойки. «А-а, это хорошо, — кивнула Таня, — тогда оставь у себя. Я потому и испугалась, что хотела подарить ее тебе. А ты не забудь принести мне сегодня в школу цветок шиповника, только обязательно…»
Мимо проскрежетал первый трамвай с прицепом — как странно видеть в городе пустой трамвай! Потом прокатился зеленый фанерный возок хлебозавода. Таня вдохнула вкусный запах только что выпеченного хлеба и капризно сморщила нос: «Сережа, если бы ты знал, как мне хочется есть… я просто умира-а-аю…»
В подъезде дома комсостава они долго оглядывались по сторонам, долго прислушивались, нет ли кого на лестнице, в наконец еще раз торопливо поцеловались.
— Ну вот, Сережа… теперь ты иди. Я сегодня приду в школу раньше, к часу. Встретимся на углу, хорошо?
— Хорошо, Танюша. На углу, в час. Только я ведь сейчас подымусь с тобой — надо же объяснить, в чем дело…
— Ой нет, лучше не надо, — пускай уж лучше достанется мне одной…
— Да нет, ну как это так — привел тебя, а сам удрал! Идем.
Когда дверь открылась, Таня впервые в жизни увидена своего Дядюсашу небритым. Впрочем, услыхав робкий звонок, полковник сразу же напустил на себя всегдашнее невозмутимое спокойствие и сейчас поклонился молодым людям с большим достоинством.
Сергей выступил вперед и оттеснил Таню плечом.
— Добрый вечер, товарищ полковник… — произнес он, багровея.
Полковник вскинул левую бровь:
— Во-первых, в данном случае уместнее сказать «доброе утро», а во-вторых, меня зовут Александр Семенович. Ну что ж, рад с вами познакомиться. Если не ошибаюсь — Сергей? Прошу заходить.
— Да нет… Александр Семенович… я ведь, собственно, только сказать, чтобы вы не очень на Таню… Понимаете — это все я… Она — Таня то есть — много раз собиралась домой…
— Я — собиралась? — возмущенно воскликнула Таня. — Как не стыдно!
Полковник, посмеиваясь, поднял руку:
— Хватит, друзья. Виноваты — совершенно явно — обе стороны, так что спорить ни к чему. Вы все же заходите, Сергей.
— Да нет, Александр Семеныч, я, если можно, в другой раз… Я ведь дома еще не был, мамаша там, верно, уж беспокоится…
— Да, это соображение резонное. В таком случае разрешите проводить вас до уголка. Татьяна, а ты немедленно под душ. Никаких возражений. Минутку, Сергей…
Оставив их в прихожей, полковник вошел в комнату. Перед тем как выйти снова, он долго и угрожающе откашливался за дверью.
— Ну-с, молодой человек, — сказал он, пройдя в молчании с полквартала. — Повторяю — рад с вами познакомиться. Как говорили в старину, много о вас наслышан… чрезвычайно много…
Говоря, он время от времени бросал на Сергея быстрые внимательные взгляды — словно фотографировал.
— …так вот, я хотел сказать следующее. Я отнюдь не против того, чтобы вы встречались с Татьяной, поскольку между вами уже возникла… э-э-э… столь прочная дружба. Правда — в этом я буду с вами откровенен — я предпочел бы, чтобы это случилось несколько позже. Но приходится мириться с фактами. Прошу, однако, учесть: ей через две недели только исполняется семнадцать лет. В таком возрасте, насколько я понимаю, девушке не совсем пристало проводить ночь вне дома. Разумеется, пойти в кино, в театр, наконец, скажем, потанцевать… часов до двенадцати, самое позднее — до часу… но до утра — согласитесь сами, это уже переходит всякие границы…
— Товарищ полковник… — опять покраснел Сергей.
— Без званий, без званий, молодой человек. Это вам еще успеет надоесть, когда будете в армии. Так вот, Сергей. Оправдания ваши мне не нужны, я вас ни в чем страшном и не обвиняю. Прошу только впредь сдавать мне племянницу не позднее часу. А в остальном вы свободны располагать вашим временем по собственному усмотрению. Я доверяю вашему… благоразумию. И в этом вопросе лучшей гарантией для меня является… то чувство, которое питает к вам Татьяна. Ну, отлично.
Полковник остановился и пожал Сергею руку:
— Прошу бывать почаще, по вечерам я обычно дома… Правда, не раньше одиннадцати.
— До свиданья, Александр Семеныч… Так вы на Таню не очень нападайте — серьезно, это мой промах. Больше этого не будет, даю вам слово…
— Отлично, Сергей, отлично…
Возвращаясь, полковник насвистывал куплеты тореадора. Парнишка производит хорошее впечатление. Глаза серьезные — даже и не по возрасту, улыбка тоже хорошая, немного застенчивая. И по лицу видно, что есть воля. Ну что ж… посмотрим, чем это кончится.
Впрочем, чем кончится — можно сказать заранее. Все такие истории кончаются одинаково, хотя очень не одинаковы человеческие характеры и человеческие судьбы…
Да, самые разные люди в определенных обстоятельствах ведут себя одинаково. Рано или поздно. Наивно было думать, что Татьяна окажется исключением из правила, наивно было на это надеяться. А ты на это надеялся?
Пожалуй, нет. Ты просто никогда не задумывался над этим до сих пор, настолько все это казалось тебе далеким. Татьяна была девочкой, школьницей. Тебе и в голову не могло прийти, что ее может интересовать что-либо помимо школьных дел, подруг, чтения, кино и, может быть, какого-нибудь пустякового школьного флирта. Ты ведь так это и воспринял, как очередной «школьный роман», когда она рассказала это тебе тогда, в мае. А поди ты, что получилось…
Получилось то, что скоро ты опять останешься один, старый пень. Через год они кончат школу, потом каких-нибудь пять лет вуза, и… Конечно, за пять-шесть лет много утекает воды; если бы только о Татьяне шла речь, то можно было бы и не тревожиться вовсе. У девиц в этих делах сам черт ногу сломит — поди разбери, что у нее всерьез, а что «просто так». Но Сергей дело другое, этот, пожалуй, слов на ветер не бросает. Ни слов, ни поступков, ни чувств. И откуда только они берутся — эти до изумления серьезные молодые люди, которые даже за одноклассницами не умеют ухаживать, не возводя это в степень любви до гроба. У нас, когда-то, это получалось проще и легче. Для себя и для окружающих, черт возьми!
Да, полковник, а ведь — если взглянуть на все трезво и беспристрастно — ты просто ревнуешь племянницу к этому пареньку. Потому что знаешь, что рано или поздно он ее у тебя заберет, и ты опять останешься один. Один, как до тридцать шестого года…
