В Европе начиналась англо-русская дуэль.
— О-хо-хо, — покряхтывал Петр Андреевич, пробираясь по грязям в валком возке в Петербург и размышляя над многоходовыми державными играми европейских царствующих домов.
Порой казалось, что иные царствующие особы забавляются сим мудрейшим из занятий. Но забава-то была нелегкая. Лилась кровь, и конца этому взаимному кровопусканию не было видно.
Ныне Петр, отвоевав у шведов прибалтийские земли, дразнил ими Европу. Множество жадных рук из различных европейских столиц тянулось к вожделенным прибалтийским землям. У королей и курфюрстов блестели глаза и спазмы перехватывали глотки.
Петр Андреевич поспешал в Петербург не только потому, что закончил московские дела, но еще и по причине известия от Гаврилы Ивановича Головкина о приезде в Петербург герцогини мекленбургской. Гаврила Иванович писал, что в сем деле участие Толстого будет весьма полезно. В этом же письме Головкин по-старчески жаловался на погоду и непрерывные ветры с Невы, от которых-де голова гудит колоколом и просыпаются в теле старые болячки. Но Петр Андреевич понимал, что не ветры и старые болячки озаботили Гаврилу Ивановича. Тот хотел, как явствовало из письма, иметь подле себя в щекотливом деле добрых помощников. А в них была нехватка. Борис Иванович Куракин, светлая голова, не боявшийся и царю Петру резкую правду сказать, сидел в Гааге, Остерман и Брюс попусту томились на Аландах в ожидании продолжения переговоров со шведами, да и другие были в деле. Так что под рукой у Головкина, пожалуй, оставались только Меншиков да Шафиров из тех, кто мог с царем говорить всерьез. Ну да на Александра Даниловича, как знал Толстой, у Головкина расчет был не велик.
Меншиков — несдержанный, громогласный — в интриги дипломатические встревать не желал и считал переговоры, договоры, соображения межгосударственные пустым брехом, да так это и называл. Командуя российским корпусом в Померании, он так восстановил против себя короля датского, что тот без зубовного скрежета и говорить об нем не мог. На одном из балов в столице Дании министру тамошнему, когда тот неосторожно о России выразился, Александр Данилович вместо достойного случаю изящного словесного возражения дал такого крепкого цинка в зад, что сей министр растянулся во весь рост. Король возмутился.
Меншиков мысли выражал с предельной простотой:
— Есть деньги, клади на стол. Нет — пошел вон. Да так себя и вел.
О смерти Карла он сказал:
— Шлепнули сего ероя, шлепнули, — и руки раскинул в стороны, — был нужен — держали. А как поперек горла стал, тут и стукнули по затылку.
Петр начал было осаживать его, но Александр Данилович на своем стоял твердо:
— Э-э-э… Пустое, адъютант его же и шлепнул, Карла-то… Адъютант или секретарь он же. Шлепнул и скрылся. Знаю я. Вопрос в том — кому это было нужно? Кому? Вот это закавыка.
Синие глаза Александра Даниловича распахивались на поллица…
В переговорах с герцогиней надо было вести дело тоньше. По черной дороге катило злую порошу. Кони спотыкались.
— Ладно, — сказал Петр Андреевич, перебирая в пальцах листки письма Головкина. Захватил в дорогу. Знал: время будет — почитает, подумает. — Поглядим…
За оконцем все тянулись грязи. Пороша затягивала колеи. Нахальное воронье орало, вилось над возком. И отчего оно плодилось, чем жило — загадка. В деревнях и людям-то жрать было нечего. Деревни по дороге стояли плохие. Кривобокие избы топырили локти гнилых углов, заборы были завалены, редко-редко увидишь человека, да и тот, единственный, норовит в грязь перед проезжим возком упасть да руку протянуть христа-ради. Навоевалась Россия, да и какой уж год зорили ее налогами, солдатчиной, и конца тому было не видно. Петр Андреевич только покашливал хмуро, поглядывая в окно. Путь к морю давался России великими тяготами.
«Корабль-то построить, — подумал Петр Андреевич, — что хороший город поднять». — Ай-яй-яй… Возок дергало и шатало.
Король Август затеял охоту в королевских угодьях под Варшавой. Егеря по первому снегу обложили пущу над Вислой и ждали команду дворцового маршалка начать гон. А пока мерзли под пронзительным, северным ветром, попрыгивали, постукивали деревянно стучавшей обувкой. На обсыпанных сверкавшим снегом деревьях качались красногрудые снегири. Мороз прижимал.
«Пи-пи, пи-пи…» — посвистывали снегири, и от голосов их мороз еще крепче брал за обмороженные носы, заползал под рваные кожухи. Команды, однако, начать гон не было. Егеря в не лучших выражениях поминали и бар своих, и Матку-боску — заступницу. Пойди попробуй-ка так-то вот, час за часом, на ветерке в заледеневшем лесу под кустиками поскакать.
Король меж тем, сидя перед пылающим камином в охотничьем домике, не спешил взять ружье. Да и по тому, как он широко раскинул большое тело в удобном кресле, казалось, что он вовсе забыл об охоте. Надменное, с крупными чертами лицо короля приятно розовело в свете камина. В большой холеной руке Август держал бокал с подогретым вином и, время от времени поднося его к сочным губам, велеречиво рассуждал о европейской политике. Гости короля, полукругом рассевшись у камина, слушали внимательно. Такие минуты король особенно ценил, и ему было не до охоты.
Август любил полет, широту, размах в политических разговорах, и для него было в конце концов не важно, чем заканчивались такие рассуждения. Будет ли от них прок или единое лишь сотрясение воздуха. Слова, слова, какие красивые были слова… От них кружилась голова больше, чем от вина, и это-то и было главным для Августа. Вот так у камина, с бокалом в руке, он мог переустраивать миры. Король был смел в словах, отчаян, решителен, быстр, неудержим в стремлении идти дальше и дальше. То были эскопады ума, взрывы идей. В такие минуты королю никак нельзя было отказать в изобретательности, знании пороков и достоинств царствующих дворов Европы.
Сегодня Август избрал тему невозможности союза с Россией.
— Россия, — восклицал Август, вздымая в руке бокал, — что же… Она сделала свое… Карла — жадного зверя, постоянно терзавшего нам печень, — более не существует, и ныне царь Петр должен достойно отступить. Там, в России, в снежных просторах, он может решать собственные дела, но не мешать более Европе. Его историческая миссия выполнена. Он сделал свое, и благодарная Европа готова ему рукоплескать, но не больше.
Голос короля звучал как орган, серебряные горла которого несли бесконечную гамму звуков. Голос Августа то неожиданно густел, являя власть и силу, то поднимался кверху, и тогда в нем чувствовалась нежность свирели, увлекающая сила зовущей вдаль дудочки.
— Над Европой, — говорил Август, — более не тяготеет проклятье ужасного шведского ветра. Розы могут распускаться, не боясь смазного ботфорта шведского солдата. Пусть царствуют музы, торжествует Эрос.
— Как вы правы, ваше величество! — трепеща, воскликнула одна из приглашенных на охоту дам.
Король взглянул на нее и втянул воздух побледневшими крыльями великолепного, по-римски строгого носа.
— Да, да, — подтвердил он, — пусть торжествует Эрос!
Август выдержал паузу, дабы каждый почувствовал значимость его призыва. А когда королю показалось, что присутствующие достаточно прониклись глубиной его мыслей, он откинулся в кресле и, воздев кверху свободную от бокала с вином руку, сомнамбулически откинул гордо посаженную на широкие плечи голову и сказал голосом человека, открыто читающего будущее:
— Я предвижу! Перед упрямым и прямолинейным царем Петром будет воздвигнут барьер. Взявшись за руки, европейские страны противопоставят России свое единение. Восток опасен Европе.
Один из придворных опустил глаза. Он не хотел ставить в неловкое положение короля, так как знал, что это предвидение — решенный вопрос, а не заглядывание вдаль. В ближайшее время в Вене должен был состояться конгресс, который предполагал подписание давно подготовленного договора между австрийским императором Карлом VI, английским Георгом I и Августом о взаимной помощи и союзе против возможных попыток России занять Польшу или проводить войска в Германию через польские земли. Договаривающиеся стороны обязались вступить в Польшу в случае появления здесь русских войск. Георг I обещал обеспечить поддержку английского флота на Балтике против России. Участники договора составили и план мира между Россией и Швецией, по которому Петр получал только Петербург, Нарву и остров Котлин. Договаривающиеся стороны условливались: ежели Петр не примет этих статей, то они будут навязаны силой, дабы вытеснить русских из Лифляндии и Эстляндии. Кроме того, договором утверждалось — вернуть Польше Киев и Смоленск. Ежели вчитываться в торжественные слова этого союзного решения, можно было подумать, что победу под Полтавой одержал не Петр, а по крайности Август и не Петровы войска стояли в Померании, но войска английского Георга. Это было более чем странно, но так хотели короли.
