— Тетеря глухая, — вышел в предбанник есаул. — Квасу не могла подать. Да и спину бы потерла, приласкалась. А то в избе дети все время мешают. Улыбнулся. Пил жадно, с передышками. Вспомнил недавний сон. А приснилось ему, будто укусила его какая-то черная, мерзкая змея. К чему бы это? Нет, не может его укусить никакая гадюка. Василь охлынул и снова пошел париться. Раза два выскакивал и валялся в снегу. Катался в сугробе с кряхтеньем и радостным стоном. Был переполнен здоровьем, молодостью и силой. Хороша баня! Сладок снег русский!
Дома Василь отлежался, выпил еще ковш квасу, поужинал и уснул богатырски. Скворчиха глянула на него с умилением:
— Не промыл свои русые кудри. Лист от березового веника запутался в кольцах волос. Уснул сокол синеглазый.
К утру Скворцову стало худо. А к полудню следующего дня он умер. Полковник Скоблов, Богудай Телегин Матвей Москвин пришли к знахарке.
— Как живем, старая? — зло пнул кота Богудай.
— Что-то молчишь, не глядишь в глаза? — присел мягко на чурбан писарь.
— А у вас нетути глаз, у вас черные дырья!
— Не ершись, Евдокия. Мы по делу, — миролюбиво Осадил на лавку старуху Скоблов.
— Не касайся, и возля тебя смерть ходит...
— Не пужай, Евдокия. Я ведь по-хорошему.
— Почему умер Василь? — спросил мрачно Телегин.
— Отравился.
— Чем?
— Выпаром из гриба ядовитого.
— Из какого гриба?
— Из белой поганки, знамо.
— Почему не спасла, не отпоила?
— От белой поганки нет спасу. И через тыщу лет будет.
— Кто отравил есаула?
— У жены евойной спросите...
— Кто зелье такое могет варить окромя тебя?
— Дуняша Меркульева.
— Кто еще?
— Никто!
— Кому ты продавала яд?
— Никому, клянусь.
— Гореть тебе на костре, колдунья! — Снова поддел сердито сапогом черного кота Богудай.
— Ворону мою верните, — зашипела знахарка.
— Твоя Кума в Москве, у царя в гостях, — острословил Скоблов.
— О чем говорить с ведьмой? — плюнул Телегин.
— А у Дуняши Меркульевой и спрашивать нет смысла, — заключил писарь.
Так и не мог Богудай найти отравителя. А через два дня свалилась на голову новая забота: украли с дувана золотое блюдо. От этого известия весь казацкий городок переполошился.
— Винюсь, усталый был. Пригрелся и уснул в тулупе. Да и пурга всю ночь бушевала. Не видно было ни зги! Подходи и срезай блюду. Снимай, аки яблоку, — оправдывался Микита Бугай.
Бугай был казаком честным, не ухитрял. Его простили, даже в яму не бросили.
— Без нечистой силы здеся не обошлось, — уверял всех Михай Балда.
— Сокровище прозевали! — сокрушалась Зоида Грибова более всех.
— Меркульев снимет с нас головы, — суетился писарь.
По предложению Скоблова собрали выстрелом из пушки казаков, разбили их на тройки и обыскали тщательно все хаты. Но блюдо, как в воду кануло. К Богудаю приволокли Евдокию-знахарку.
— Ищи, ведьма, блюдо. Не скажешь, кто украл, — сожгу! Не найдешь — смерть!
— Учуял бы следы под снегом мой боров, да вы его зарубили! Отыскал бы схорон мой волк, да вы ему мозги вышибли! Прокаркала бы моя ворона, да вы и птицу похитили, злыдни!
— Колдунья глумится над нами, казаки, — подбоченился Герасим Добряк.
Из толпы раздавались возгласы:
— Она свиньей обернулась и Гриньку съела!
— Наколдовала смерть Илье Коровину!
— Ермошку спалила!
— Скворцова отравила!
— Она и блюдо похитила, будет на нем растирать зелье! — воскликнула Зоида Грибова.
«Золотое блюдо украла Зоида, — подумал Телегин. — Что-то она старается, шумит. Подозрение от себя отводит. Но лучше пока попугать знахарку. Она иголку в стогу сена может найти».
— Смерть колдунье! —вопил Федька Монах.
— Привяжем ее к осине и костерок под ногами разожгем. Благо, осина рядом, — обратился к толпе Герасим Добряк.
Богудай и не помышлял сжигать знахарку на костре, но ухитрительно махнул рукой:
— К осине ведьму! И жгите!
— Ты что? — округлил Скоблов возмущенно глаза.
— Уйди, не мешай. Останется живой твоя колдунья, — прошептал Телегин, отталкивая полковника.
Михай Балда прикрутил Евдокию арканом к осине. Федька Монах притащил хворосту. Добряк высек кресалом искру, раздул трут и разжег огонь. Неожиданно из толпы выскочила Дуня Меркульева. Она затоптала пламя, разбросала пинками хворост.
— Не смейте трогать Евдокию!
— А ты кто такая? — прищурился Богудай.
— Я Дуня Меркульева, — вытащила девчонка пистоль и нацелилась в Телегина.
Богудай молниеносным пинком вышиб у нее из руки пистоль. Зрелище было украсным. Пистоль взлетел высоко и, крутясь, начал падать прямо на голову Телегина. Он поймал его не глядя точным вскидом левой руки.
— Дуня Меркульева подарила мне пистоль, — сказал Богудай. — Хорошее оружие. Позолочено, в драгоценных каменьях! Спасибо, Дуняша!
Герасим Добряк вновь собрал хворост, начал опять разжигать костер. Дуня подошла к осине, встала рядом с колдуньей.
— Тогда жгите нас вместе. Я не выйду из огня.
«И не выйдет, в самом деле, — подумал Богудай. — Сгорит упрямая».
— Я скажу, кто украл блюдо. Ослобоните! — проскрипела знахарка.
Тихон Суедов отвязал колдунью, подтолкнул ее к Телегину. Дуняша плакала. Толпа затихла. Казаки кивали друг другу. Мол, вот — пожалуйста! Сейчас выявим похитителя! Знахарка посмотрела на Зоиду Грибову. Та затрепетала, встала на колени.
— Клевещет! Я не брала блюдо! Ты врешь, проклятая ведьма!
— Золотое блюдо стащила Поганкина? — спросил Богудай, заглядывая в лицо Евдокии.
Колдунья повернула голову и вперилась хищно в Хевронью. Суедиха попятилась испуганно...
— Не я! Ей-богу, не я!
«Сожгли бы мою Хевронью, а я бы женился на молодке, — вздохнул Тихон. — Скоро открою свой шинок. Соломона я выживу. Мое вино будет дешевле в семь раз. Но не можно ставить на разлив страхолюдную Хевронью. Не станут люди ходить в шинок...»
— Не морочь нам голову, ведьма. Кто взял блюдо? — рассердился Богудай.
— Фарида! — ткнула неожиданно крючковатым пальцем бабка в лицо стоящей поблизости шинкарки.
— Ха-ха! — залилась визгливым смехом татарка. — Проклятая ведьма! Кто тебе поверит? Я животом своим рисковала, когда ходила в орду!
— Старуха выжила из ума, отпустите ее, — сказал Скоблов.
— Нет! — сверкнул глазом Телегин.
— Хорошо, Евдокия. Допустим, блюдо взяла Фарида. Но где оно лежит сейчас? — крутнул ус Москвин.
— Где спрятано блюдо, ведьма? — рыкнул Богудай грозно.
— Под крыльцом.
— Под каким крыльцом?
— Под твоим собственным.
— Ты не шутейничай, колдунья. Ты меня знаешь.
— Иди глянь, боров!
Богудай схватил знахарку за руку и двинулся к своему дому. Толпа последовала за ним. Марья Телегина заглянула под крыльцо.
— Ничего там нет, снег...
Герасим Добряк запустил руку, пошарил и вытащил золотое блюдо. Богудай смутился. Марья краской залилась от позора. Выручил всех Федька Монах.
— Кого мы, казаки, слухаем? Ведьма сама стащила блюду! Украла и подбросила под крыльцо Богудаю! А теперича показывает нам чудеса! Такое чудо и я могу сотворить! Ха-ха!
— Я видела, как знахарка крутилась у телегинского крыльца ранним утром, — подтвердила Фарида.
— И на дуване ночью ведьма появлялась, я ее прогнал, — признался Микита Бугай.
— На помеле летала! — перекрестилась клятвенно Стешка.
— Бабка давно рехнулась. Не троньте ее. Иди домой, Евдокия! — начал провожать Скоблов знахарку.
Богудай подвесил вновь золотое блюдо на дерево пыток.
«Надо его стащить потихоньку в одну из ночей и закопать у себя в огороде, — весело улыбнулся про себя Матвей Москвин. — Для чего висит здесь такое богатство? Можно отлить колокол из меди. Давно надо было мне украсть это блюдо. Никто на меня не подумает, не осмелится ткнуть пальцем.
Но не один писарь рассуждал подобным образом. Точно так же думала и Дарья Меркульева.
Толмач казачьего Яика Охрим, Авраамий Палицын и Голицын прели в чанах с горячей водой. Рядом на скамейках лежали полотенца и белоснежные простыни. На столике вино и восемь яс в золотой посуде, старинные манускрипты и монокль. Сенька вошел чинно, неся кувшин холодного кваса с хреном. Князь глянул на Сеньку сердито:
— Упреждаю строжайше! Гони Ермошку с моего двора! Купи у него для меня говорящую ворону и выгони взашей! И чтобы я никогда его не видел боле. Он же блаженный, тронутый. Да, Охрим, он остриг моего Фильку наголо. Сначала выстриг плешины на боках. А за неделю начисто обкарнал. А кобель-то англицкой породы, единственный на всю Москву. Ты понимаешь сие, Сенька?
— Разумею, князь.
— Что ты разумеешь?
— Кобель единственный. Лает по-англицки, — скоморошничал Сенька.
— Нет, ты понял, что твой дружок, казацкий отрок Ермошка, беспредельно глуп!
— Я бы не промолвил этого, князь.
— Почему?
— Каждый клок шерсти с вашего Фильки Ермошка продавал за три золотых. Иногда дороже.
