- Керя (в смысле приятель), - я же знаю, на какого дядю ты работаешь! Отвяжись со своими разговорами!
На что Никита отреагировал очень достойно:
- А ты молчи и мне не отвечай! - в смысле, что я, мол, обязан завести с тобой этот разговор, ты же не будь кретином, не поддавайся провокации.
После этого Камилл даже с какой-то симпатией стал относиться к этому Никите.
И настал день, когда Камилл был вызван в отдел кадров, где уже знакомый нам улыбчивый заведующий оставил его наедине с неким товарищем.
- Камилл, мы следим за вашими успехами в учебе, - начал этот товарищ, оказавшийся еще более улыбчивым, чем даже отсутствующий хозяин кабинета.
Камилл, который шел в отдел кадров еще в некотором сомнении относительно причины такого приглашения, теперь все уже понял.
- Кто это «вы»? – с вежливой улыбкой осведомился он.
- Мы помним, какие трудности вы преодолели при поступлении в университет, - продолжал улыбаться товарищ в штатском, обманутый вежливостью Камилла. – Я сотрудник госбезопасности, как вы, конечно, догадались.
И, казалось, что весь кабинет, от пола до потолка, заполнила светлая улыбка.
- И подумать не мог! – отозвался Камилл, соорудив сосредоточенное и суровое выражение на лице. - Почему я должен был догадаться?
- А разве вы не ожидали, что вы можете нас заинтересовать? - легкая тень легла на лик товарища из органов.
Камилл пожал плечами:
- Насколько я понимаю, вас интересуют вопросы безопасности государства. Если хотите прибегнуть к моей помощи в вооруженной борьбе с врагами советской власти, то я нынче в плохой физической форме. Да и войны вроде бы нет. Может быть, где-то в отдаленных районах Азии? Но по Конституции я могу быть призван, только при открытом объявлении войны. Так что вынужден отказаться.
Но чекист игнорировал замечания Камилла.
- Товарищ Афуз-заде, - светозарная улыбка на его лике сменилась улыбкой же, но уже грустной, даже прямо-таки печальной. - Нас огорчает ваша деятельность.
Офицер в штатском костюме сделал паузу, выжидая реакцию со стороны Камилла. А Камилл молчал и вопросительно смотрел на него. Пауза затягивалась, мизансцена срывалась, и гебешник совсем уж сурово, но все же еще не с угрозой, а скорее с давешней печалью, произнес:
- Значит, вы не хотите признаваться в своей антиобщественной деятельности?
Он не сказал «антисоветской деятельности», оставляя по всем правилам чекистской науки пространство для маневрирования. К столбику с биркой «антисоветская деятельность» он намеревался подвести Камилла попозже, когда тот будет достаточно напуган, чтобы уже испугать окончательно и начать вить из него веревки.
Камилл изобразил полное недоумение:
- Я если чем-то кроме прохождения учебы и занимаюсь, то только общественной деятельностью. Какая еще такая антиобщественная?
- А ваши поездки по совхозам, ваши выступления на собраниях крымских татар? – от былой благожелательности и вежливости в речи гебешника осталось только обращение на «вы». – Нам все известно, товарищ Афуз-заде!
- Что вам известно? Мои выступления на собраниях? Согласно уставу комсомола я проявляю общественную активность, пропагандирую материалы Двадцатого съезда! Да, я разъезжаю по районам, встречаюсь с советскими тружениками. И говорим мы именно о Крыме, а вы ожидали, что мы будем говорить о Коста-Рике?
Черт подери! Этот Афуз-заде ломает весь сценарий беседы! Вместо того чтобы все отрицать, оправдываться и быть прижатым к стенке шелестящим в кармане чекиста доносом, он признается в проведении незаконных собраний.
- Но вы организуете незаконные сборища! – нашелся гебешник.
- Почему «сборища» и почему это незаконные? Обижаете… Я проявляю инициативу, как велит устав комсомола. Я и мои друзья приглашаем людей на собрания и рассказываем им, как на Двадцатом съезде были осуждены массовые репрессии властей. Несем в массы политические знания, так сказать.
Не зная, за что ухватиться, не очень умный гебешник воскликнул, повторяясь, по сути дела:
- А кто уполномочил вас разговаривать с народом? И потом: вам, студентам, зачитывали доклад товарища Хрущева и предупредили, чтобы вы не разглашали приведенные в нем факты.
- А я при разговоре со слушателями ссылаюсь только на опубликованные в наших газетах сведения, - возразил Камилл, догадываясь, что в доносе, которым располагал чекист, вряд ли имеется столь уж детальное изложение его бесед.
Но чекист не унимался.
- По чьему велению вы занимаетесь недозволенной пропагандой? – в его голосе уже появились грозные тоны, предназначенные для внушения страха собеседнику.
- Какие-то неправильные определения вы используете! Почему недозволенной? Я по велению моей комсомольской совести пропагандирую и разъясняю материалы съезда партии! – с наигранным пафосом отвечал ничуть не напуганный Камилл и усмехнулся. – Вы видели сегодняшние номера центральных газет? На их первых полосах большими буквами напечатан призыв «Разъяснять в массах материалы Двадцатого съезда!». Вы что, против установок Партии и Правительства? Не ожидал!
Гебист игнорировал и это ехидное замечание и пытался играть свою игру.
- Но вы обвиняете советскую власть в таком страшном преступлении, как геноцид! - чекист демонстрировал глубокое волнение. Собственно говоря, он уже понял, что психическая атака на этого Афуз-заде не удалась, и теперь вынужден был сбавлять обороты.
- Мы, крымские татары, требуем прекратить геноцид, начатый в те времена, которые осудил в своем докладе товарищ Хрущев! - отвечал спокойно Камилл.
- Так, так! - желая закончить эту неудачно сложившуюся для него беседу и не потерять лица, чекист достал блокнот, некоторое время что-то в него писал, затем строго спросил:
- Так вы член комсомола? – будто бы не знал.
Камилл так ему и ответил:
- А то вы не знаете! – и растянул рот до ушей в фальшивой улыбке.
Чекист, вернувшись в родную контору, с горечью говорил:
- Да, правильно сказал наш генерал, что эти разоблачения Хрущева еще нам аукнутся!
Надо было выискивать соответствующие изменившемуся времени методы давления на этого Афуз-заде.
На соратников Камилла по Движению тоже обрушились проверки и моральные воздействия. Их поодиночке стали вызывать в отдел кадров, где некто пришлый вел с ними устрашающие разговоры. Ребят наших и наших девушек запугать, однако, было нельзя. Да, говорили они, мы ведем среди населения работу по пропаганде ленинских идей, как этого требует устав комсомола. И чекистам нечем, вроде, было крыть!
В стенах республиканского Чека в присутствии прибывшего из Москвы офицера рассматривались варианты. Было ясно, что если изолировать, то есть арестовать, пять-шесть главарей этой преступной организации, то она распадется. Но это создаст нежелательные среди студентов разных национальностей разговоры и сомнения. И, опять же, где гарантии, что другая такая же организация не возникнет на другой почве, удобренной и засеянной этим Афуз-заде с сотоварищами? И потом дело не в этом наглом студентике, на которого найдется управа другим путем. Дело в его отце, который популярен в народе, и эта его популярность возрастет, если его сын будет арестован.
Но и оставлять такие дела без наказания тоже нельзя.
- Значит так, - московский гость был категоричен. - Под любым предлогом выгнать этого Камилла из университета, с другими продолжить разъяснительную работу. После жестких мер, предпринятых против их идеолога, они будут послушней!
Уж эти московские чекисты! Не голова у них, а Госплан!
В конце июля Камилл поехал в Москву, где должен был состояться Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Об этой поездке Камилла были осведомлены только несколько человек, с самого начала входивших в ядро Движения, даже члены штаба, кооптированные позднее, не знали об этой акции. У Камилла было, где в столице остановиться, имелась у него и возможность добыть адреса некоторых известных людей. Но главная цель этой поездки заключалась в распространении прокламаций среди приехавших из разных стран молодых людей - двадцать девушек-активисток от руки размножали письма-прокламации, которые вез Камилл на дне своего чемодана.
Никогда - ни прежде, ни позже! - столица Советского Союза не знала такой открытости, такой свободы общения, как в лето пятьдесят седьмого года во время молодежного фестиваля! Впоследствии Камилл узнал от своих московских друзей, бывших в том году, как и он, студентами, что партийные органы и госбезопасность провели огромную подготовительную работу, мобилизовав чуть ли не всех московских студентов выполнять работу соглядатаев-доносчиков. Каждый мобилизованный должен был в конце дня писать подробнейший отчет о том, кто из знакомых или незнакомых им лиц когда и с кем встречался, о чем разговаривал, что показывал.
