— Но помилуйте, Елена Петровна, чем вам матушка помешала?
— О, вы ее не знаете! — сказала девушка с жаром. — Нам разговаривать она и вправду не мешает, раз папенька бог знает что про вас наговорил. На счастье, вы мне по душе пришлись, вот нам и славно! А то всё по указке — и люди и поступки!
После этого разговора Сергей думал радостно и тревожно: «Прямо сказала, что я ей по душе. А мне около нее так хорошо, что даже нога не болит. И как будто намекнула, что не прочь уехать со мной. Или только я так понял? А если сделать пропозицию и увезти ее? Ведь, наверно, хорошо бы мы зажили… Однако как жениться, когда собственного у меня ничего нет и будущее неопределенное? Женившись, следует заводиться своим домом, а денег, что сейчас есть, надолго ль хватит? Значит, доход от Ступина с дяденьки тянуть? Да разве он мне управитель?.. Однако хотел же ехать в Петербург, свататься к Соне. Ах, Соня!.. Что ж такое со мной? Так сразу и забыл ее? Нет, не забыл, но что же делать? Должен быть счастлив, раз начинаю любить другую, тоже хорошую девушку… Вот только бы пришел аттестат, быть уверенным, что не останешься без должности, так можно и посвататься. А дяденьке рано сообщать или уж пора?..»
На другой день Сергей написал Иванову, прося по возможности ускорить высылку аттестата, который стал особенно нужен, и, призвав Филю, спросил, сколько денег в наличности. Оказалось, что венецианские червонцы все обменены на русские и вместе с жалованьем у них немногим более четырех тысяч серебром.
— Однако такое, сударь, только нам двоим ведомо, — закончил доклад Филя. — А здешнему хозяину я намедни сказал, что у нас до нового жалованья всего триста рублей оставшись.
— Зачем ты так врешь несообразно? — рассердился Сергей. — Теперь я хвастуном перед ним оказался — только на днях говорил, что несколько тысяч у тебя на руках…
— Да ведь я, Сергей Васильевич, так сказал, чтоб цену на квартиру не набавили, — оправдывался Филя. — И подумать не мог, что сами им объявитесь…
— К слову пришлось — про твою же честность речь шла, что я любую сумму тебе доверяю. Ах, господи, глупо как!..
— Что так говорили, на том спасибо. Но только я подмечаю, что хозяин здешний больно до доходов чужих любопытны…
— Отчего так думаешь?
— Да меня выспрашивали, сколько душ ваших в Ступине, и есть ли доход у Семена Степановича от должности, и не собираются ль они жениться, да вот сколько денег у нас в казне. Может, задумали вас на Елене Петровне женить, да просчитаться боятся?
— А как полагаешь, одобрил бы такое дяденька? — спросил Сергей, краснея.
— Кто знает, сударь? Барышня они красивые и не злые, ихние люди говорили. Только в родителей не пошли б по жадности к деньгам. И дяденьке угодить не просто — они людей наскрозь видят. Опять же, куда молодую жену вам везть? В нашу-то глухомань от здешнего богатства? Захотят ли? Или при тесте с тещей проживать?
— Нет! Я буду служить, в Петербурге назначение получу.
— Так сбудется ли, сударь? Без ножки да без милостивца…
— А вот как пришлют аттестат от светлейшего, который Михайло Матвеевич схлопотать обещал, так и место, знаю, явится.
— Дай-то бог, — сказал Филя неуверенно.
«Никак нельзя без аттестата на такое решаться, — думал Сергей. — Не в Ступино же, в самом деле, ее везти. Вот получу аттестат и заговорю с ней. Но, черт возьми, как объяснить подполковнику, что не я, а Филя соврал? Глупость какая!»
Утром следующего дня (Непейцын надолго запомнил число — 22 августа) он проснулся около семи, тщательно, как всегда теперь, причесался, оделся и отправился в сад, надеясь услышать игру Леночки с первых аккордов. Присел за виноградным трельяжем.
Колокол на греческой церкви добродушно позванивал. Сквозь листву Сергей видел стену дома со слепыми окнами, по-ночному прикрытыми ставнями.
«Наверно, уже часов восемь, сейчас она спустится из мезонина и сядет за фортепьяно, — думал он. — Если начнет с упражнений, значит, аттестат придет не скоро. Если с пьесы, значит, совсем на днях, и тогда буду просить ее руки…»
— Но вместо музыки он услышал стук растворяемых ставен — видно, лакей шел от окна к окну — и одновременно негромко бубнивший что-то голос подполковника, покрываемый раскатами возражений его супруги. «Неловко, если ненароком подслушаю что-нибудь семейное. Показаться им?..»
— А ты что говорил? — гремела подполковница. — «Человек состоятельный, сильная протекция, два ордена ни за что и жалованье годовое прислали»! — передразнила она мужа. — «Велика важность, что без ноги, коли такие подпоры до мест знатных доведут». А на поверку выходит — мыльный пузырь! Дочке родной чуть калеку в мужья не навязал!
Сергей замер. Дыхание у него перехватило.
— А мое положение?! — продолжала в сердцах барыня. — Я, дура, на твои слова положившись, часами их вдвоем сидеть допускала, больше месяца на все сквозь пальцы смотрю. Что еще знакомые скажут? Хорошо, он рохля, да Лена умна, а то что быть могло?.. У-у, балабошка, овца бестолковая, выдумщик! Я б не в полковники тебя производила, а обратно в майоры разжаловала. В капитаны! Как ты мое-то приданое вынюхал? Или выстарился теперь?
— Виноват, дорогая Каташа! — бормотал муж. — Обмишурился…
— «Каташа, Каташа»! — передразнила жена. — А теперь-то знаешь подлинно?
— Чего подлинней! В письме обстоятельно обсказано, и все с человеком его точь-в-точь. Товарищ по корпусу, много лет рядом, ему ли не знать? Да и в главной квартире людей сыскал…
— Ну, вот и Лена, никак! — перебила подполковница. — Изволь сам дочери преподнесть! Как еще примет?
— Нет уж, матушка, тебе полегше, а мне в должность пора.
— Легше!.. — возмутилась барыня, и голоса удалились.
Сергей встал, хотел уйти. Но проходить пришлось бы мимо окон, в одном из которых показался сейчас лакей, вытряхивавший скатерть. Значит, надо переждать, чтоб не узнали, что был тут. А может, как раз пусть видят? Или дослушать до конца?.. Опять присел, замер, закрыл глаза.
И вот раздался крикливый, злой женский голос. Совсем не тот, который слушал с такой радостью каждый день…
— Вот прекрасно! То как с писаной торбой с ним носитесь, мне твердите, что отличная партия, богат, со связями, и вдруг оказывается, почти нищий! Какое теперь мое положение?..
— А что за твое положение? — возразила мамаша. — Ничего, я чай, не случилось промежду вас, чтоб нельзя ему отказать?
— Фи, maman! — возмутилась Леночка. — Конечно, придется отказать, но меня от такой комиссии увольте. За то, что папенька выдумщик, я калеку обидеть должна. Да теперь-то верно ли все?
— Так я ж тебе сказываю, как было. Приезжал из Петербурга немец на следствие, когда на отца твоего извет подан был. Еще из Киева, помнишь, сюда поспешал. Там немец-то с постояльцем нашим учился. Ну, и рассказал Владимир Ивановичу, что, мол, встретил безногого и про состояние его самое мизерное — десять душ. А Владимир-то Иванович спасибо, как услышал про завидного жениха от папеньки твоего, то и вспомнил, что немец говорил. Вот так богач с протекцией! Он сейчас письмо — тот в главную квартиру отъехал! Что скажете про такого-то? К состоятельной девице сватается и вот-вот объегорит. А папеньке посоветовал меж тем у дворовых вызнать, какое его истинное имущество. Третьего дня пришел ответ — выходит, все нахвастал безногий…
Сергею казалось, что его душат.
— Я, я, нахвастал! — шептал он. — Объегорить хотел… Крикнуть им? Выскочить отсюда?..
— Хорошо, что кататься с нами не ездил, — сказала Леночка. — Все меньше народу видело, как вы меня к нему подсаживали. И все равно я не верю, чтоб хвастал. Почему мне ни слова неправды не сказал? Все папенька придумал, ему везде богачи мерещатся. То уверял, что Телковский богат, то про Непейцына…
— Может, пойти за него желаешь? — насмешливо спросила мать.
— И не подумаю. На что мне калека? Так и будет рядом всю жизнь, — скирлы-скирлы, на липовой ноге, как медведь в сказке..
Голоса удалились от окна. Зазвенела посуда — госпожи Леонтович сели за утренний кофей.
Когда Сергей вошел в свою комнату, Филя подметал пол.
— Ступай сыщи другую квартиру, — приказал Непейцын.
Может, другой доверенный слуга попытался бы узнать причину нежданного решения, но Филя только глянул в лицо барина и вышел. Сергей опустил занавеску и сел в кресло у окна.
«Что же должно делать? — думал он. — Объясниться с Леонтовичем, назвать при жене и дочери лжецом? Напомнить, как я отводил все настояния его о протекции? Объяснить, откуда у меня несколько тысяч? Это единственное, что от меня слышал. Ткнуть их в самое овечье рыло? Но разве устыдишь такого человека, который мог сказать про кресты, что ни за что мне даны? А вот не уехать ли скорее из Херсона?.. Нет, нельзя. Скажут — сбежал оттого, что не удалось обманом жениться, а так хоть этого врать не посмеют. Хотя почему не посмеют? Тогда, как Осипу, стреляться с каким-нибудь болтуном?.. Но Шванбах каков! Разглашает устно и письменно мое бедное состояние, гороховая колбаса… А Леночка-то! Все, значит, притворство — участие ко мне, интерес. «На что мне муж-калека надобен? Всю жизнь рядом скирлы-скирлы…» А если бы был богат, тогда и на липовой гожусь?..»
