Старец, а следом за ним и Иван, и вышедший из своей каморки Евлампий, размашисто перекрестились.
– Помоги, Богородица Тихвинская!
Отец Паисий с Прохором и Митькой побежали к пищальникам, туда же дернулся и Иван.
– Постой, друже, – баркасник дернул его за рукав, обернулся, понизил голос. – Чувствую, в опасное дело ты меня втянул.
Иван пожал плечами:
– А жить вообще опасно. Чего сказать хочешь?
– Вот, – карбасник снял с пояса кошель-«кошку», – тут серебришка немного. Ежели что, супружнице моей, Анфисе Ивановне, передай. Она на Бастрыгина живет, а где изба – спросишь.
– Передам… – Юноша улыбнулся. – Если сам выживу.
– Я кошель-то в каморке на лавке оставлю, – пояснил Евлампий. – Не ты, так кто-нибудь из карбасников передаст.
– Эй, карбасные! – закричали с мостков.
Иван поспешно отвернулся – купец Акинфий Козинец мог помнить его в лицо еще по Москве.
– Чего надо? – хмуро осведомился баркасный староста.
– Акулин Блудливы Очи за нас договаривался, – подойдя ближе, негромко пояснил купец. Толстый, одетый в глухую однорядку поверх аксамитового кафтана, он выглядел, словно истый боярин.
– Акулин? Да, приходил такой.
– Так можно перегружать?
Пока они разговаривали, Иван исподволь всматривался в обоз. Крепкие, закрытые рогожами возы, сытые кони. Вокруг возов тускло сияют красные искры – запальные фитили пищалей. Не дурак Акинфий, не дурак, осторожен. Запросто может уйму народу положить в случае непредвиденных осложнений.
– Акулин ничего не передавал? – как бы между прочим осведомился купец.
– Нет… А что, должен был?
– Да нет. Просто так спросил – мало ли. Так разгружаем?
– Грузите…
Повернувшись, Акинфий Козинец быстро направился к своим:
– Разворачивай…
Возы быстро развернулись, вызвав недоумение Ивана, – с его точки зрения, так было не очень-то удобно их разгружать. Не торопясь, возы подъехали к амбару и непонятно как встали, полностью перегородив дорогу. Красные искорки тлеющих фитилей вытянулись за возами в единую линию…
– Пали! – жестко скомандовал Паисий.
Подпрыгнув, жахнула пушка, вздыбив впереди возов землю. Встали на дыбы, заржали, попятились кони.
– Бей вражин! – с криками, с посвистом вылетели из засады монастырские люди.
Ответом были выстрелы. Четкие, слаженные, они проделали в рядах нападавших изрядную брешь.
– Не давайте перезарядить! – хватая палаш, бросился в схватку Иван.
И снова залп – на этот раз стреляли свои пищальники. Трое вражин повалилась в траву, остальные ответили выстрелами. Зарядить пищаль – долгое, непростое дело, а потому схватка скатилась к рукопашной.
– Врассыпную, – размахивая саблей, деловито командовал отец Паисий. – Двумя шеренгами наступать. Окружаем! Главное – не дать уйти.
Командовал старец на редкость умело: часть бойцов уже ввязалась в бой, остальные быстро пошли в окружение. Выскочив, набросились с тыла и флангов:
– Бей лиходеев! С нами Заступница Тихвинская!
С палашом в руках Иванко взобрался на воз, ударом ноги отпихнул сунувшегося было туда же вражину, спрыгнул, одновременно нанося удар, – выронив бердыш, подвернувшийся под руку московит со стоном повалился в траву. Ага!
Со всех сторон звенели клинки, слышались надсадные хрипы, стоны и ругань. На юношу накинулись сразу двое – один с саблей, другой с бердышом. Пусть, пусть… Иван спокойно смотрел словно бы сквозь врагов, четко фиксируя любое движение… пусть мешают друг другу. Однако радовался парень рано – вражины как раз действовали на редкость слаженно: если один наносил удар, другой чуть отступал, давая соратнику простор для маневра.
Опа! Иван со звоном отбил вражескую саблю и едва увернулся от просвистевшего над головой бердыша. Присел, бросился вперед, вытянув руку… Ага, похоже, задел!
– Ах ты, шпынь, – выругался тот, что с саблей. – Ништо-о…
Ловко перекинув саблю в левую руку, он снова ринулся в нападение, поддержанный своим хмурым товарищем с бердышом.
Хэк! Хэк!
Иван чувствовал, что пусть немного, но устает, теряет взятый напор, а вот враги, наоборот, словно бы становились сильнее. Юноша не видел, что творилось вокруг, для него были важны эти двое.
Хэк! Хэк! – с довольной ухмылкой орудовал бердышом вражина, пока его сотоварищ с саблей набирался сил, чтобы внезапным выпадом достать Ивана. Достал уже пару раз, раскровянил кожу, так, неглубоко, царапинами. Но если б Иванко не увернулся, могло быть и хуже! Вот снова атака! И смеющаяся бородатая рожа! Звон и скрежет встретившихся клинков. И противный хруст… И обломок палаша – некачественной оказалась сталь.
Иван отскочил в сторону, подпрыгнув, рыбкой влетел в кусты. Те двое, не отставая, бросились следом…
Ух! – просвистело над кустом что-то тяжелое… Оглобля? Да нет, похоже, бревно!
Нападавшие отлетели в сторону, словно надоедливые мухи.
– Спасибо, Проша! – переведя дух, поблагодарил Иван.
– Ништо, – Прохор улыбнулся и, поудобнее перехватив бревнище, бросился в гущу врагов. Схватив валявшуюся в траве саблю, Иван тут же последовал за ним.
На! Н-на!
С противным хлюпаньем острый клинок разрубил чью-то шею. Дымящаяся горячая кровь брызнула юноше в лицо, поверженный захрипел, упал на колени… Иван не добивал его – некогда, – да и так, похоже, с этим все было кончено. Количество сражающих уменьшилось, видать, почти все враги уже были выбиты либо предпочли сдаться. За возами, сгрудившись в кучу, лениво отмахивалось бердышами человек пять обозников, да еще звенели клинки у амбара.
– Сдавайтесь! – махнув саблей, крикнул отец Паисий. – Христом-Богом клянусь – обещаю жизнь.
Обороняющиеся переглянулись и молча отбросили бердыши в траву. Ну, слава Богу. Иван улыбнулся, поискал глазами своих. Ага, вон Прохор – стоит, потирает руки, бревнище лежит под ногами рядом. Такого парня нельзя не заметить. А где же Митька? А нету! Не видать нигде! Господи, неужели убили?! Его ж предупреждали, чтоб не лез, Аника-воин.
Иван, закусив губу, подбежал к Прохору:
– Митьку не видел?
– Там он, в кустах, – Прошка махнул рукой. – У речки.
Иванко спустился к реке и сразу заметил худенькую фигуру Митрия. Зайдя по колено в воду, отрок стоял согнувшись. Парня рвало… Бывает…
Иван подошел ближе:
– Митька, как ты?
Отрок резко выпрямился, обернулся, и бледное, мокрое от слез лицо его озарилось улыбкой.
– Иване! Иване! Жив!
– Прохор тоже не умер.
– Ну, Прохора-то я видел, а вот тебя… – Митька снова нагнулся и, зачерпнув в ладони воды, сполоснул лицо. – Главный-то их, купец, ускакал, похоже, – пояснил он. – Я, как увидал с мостков, что он коня повернул, к амбарам побежал, к старцу. Да на пути вдруг вражина! Да с саблей! Размахнулся, так бы голову и отрубил, да я уклонился, как ты учил. Ну и споткнулся, земли-то не видел. В ямищу упал, хорошо, успел кинжал выдернуть, что мне Паисий на всякий случай дал. Этот-то вражина кинжала не увидел – захохотал, гад, замахнулся над головой саблей – на две половины, видать, меня хотел разрубить, да не вышло – я его кинжалом в брюхо пырнул… Пырнул – а оттуда кишки полезли, сизые, склизкие, брр! До сих пор в себя прийти не могу, вывернуло всего, чуть ли не наизнанку.
– Бывает.
Добыча оказалось богатой: десять больших возов, доверху груженных зерном. Хлебный обоз, несмотря на прямой запрет царя, предназначенный для вывоза из голодающей страны хитрым купцом, от которого теперь наверняка потянется ниточка к алчным московским чиновникам и боярам. Загнанный в угол Акинфий Козинец вместо смерти предпочел сдаться в плен, о чем, кажется, нисколько не сожалел, судя по его довольному виду. Вот она – ниточка! Теперь бы распутать клубочек!
– Чей хлеб? Кто послал? – Акинфий рассмеялся прямо в лицо Ивану. – Здесь такие лица замешаны, о которых только в Москве в разбойном приказе говорить можно, и то один на один с дьяком.
– Он прав, – хмуро заметил Паисий. – Придется везти в Москву.
– Ну, так и обоз тоже нужно в Москву возвращать, в казну! – решительно заявил Иван. – Сколько голодных накормить можно.
Судебный старец согласно склонил голову.
Отмыв забрызганное вражеской кровью лицо, Иван зашел на карбас, в каморку, – прежде чем уехать, нужно было еще переговорить с Евлампием Угрюмом, уточить кое-какие финансовые дела. Ведь получается, что Иван невольно подставил баркасников, оставив их без заработка, на который те рассчитывали.
Каморка оказалась пуста, и юноша решил подождать Евлампия там; что староста не убит, он знал, не так давно видал баркасника между своих. На лавке в полутемной каморке сиротливо лежал кошелек из кошачьей шкуры. Серебришко Евлампия. Слава Богу, теперь уж не придется его передавать вдове старосты – сам передаст. Иван машинально подкинул на ладони кошель. Звякнуло, но так, чуть-чуть, видать, не очень-то большое наследство получила бы безутешная вдова. Странно… Сжав в ладони кошель, юноша нащупал в нем какую-то скрученную бумажку или кусочек пергамента… Из чистого любопытства достал – в бумажку были завернуты три серебряные деньги. Прямо сказать, невелика сумма, весьма невелика. Еще и в бумажку завернута! В бумажку… а ведь баркасник не так уж прост – все клады ищет со своими ныряльщиками. А ну-ка…
