– Неужели Ирод прячет его?! – Эта мысль показалась невероятной, и одновременно… но взял же он к себе несколько десятков прислужников Клеопатры, и Николай Дамасский прежде служил в Египте и… я вспомнил нищего предсказателя, говорившего о себе, будто бы он родом из грядущего. Нет, это определенно был не мой нищеброд. Тот умер много лет назад. Умер и похоронен. В то время как этот египтянин был живехонек. Тот показался мне грязен и лохмат, этот – брит и раскрашен точно шлюха. Этот евнух, или кто он там, ни как не мог быть тем непостижимым человеком, чьи тайны выбил из него железным кнутом Костобар, еще до того, как Ирод перерезал бедолаге глотку.
Но если египтянин не тот самый предсказатель, то кто, Сатурн его побери?!
Ответ напрашивался сам собой – уборщик. Тот, кто чистил и мыл тайную комнату Ирода и быть может, кормил того, кого царь решил держать там взаперти. Кого же прячет Ирод?
Женщину? – тогда это должна быть какая-нибудь не простая женщина. С какой стати царю таить свою наложницу, когда все женщины в царстве должны принадлежать ему по праву власти? Даже, если он украл ее у мужа. Тогда муж этот должен быть, как минимум тоже царем. Потому что на любого другого Ирод наплюет и правильно сделает. Не слышал, чтобы у кого-то из царей пропадали жены и дочери… или…
В этот момент египтянин потянулся и, зевнув, скрылся в тайной комнате.
Оставалось самое невероятное: в тайной комнате Ирод спрятал от Октавиана саму египетскую царицу, которая не умерла вместе с Марком Антонием, а…
Ой, мама! Вот что значит стоять на солнцепеке! Дали бы ей римляне притвориться дохлятиной, уж проверили бы по всем правилам, сначала по-римски – пятку бы прижгли, а нет, так и по-египетски – выпотрошили бы и вся недолга. От Цезаря Октавиана так просто не ускользнешь. Либо в зубы к Сатурну, либо в кандалах на Триумф! А-то как же?!
Я вернулся в замок, в тот день стараясь держаться как можно дольше от запретной комнаты. Ирод приехал и уехал. Если бы я не видел, как он входил в свой тайник – можно было подумать, что и вовсе без дела наведывался.
Ночью в дворцовой кухне повесился какой-то бедолага, и из-за этой ерунды стража была поднята по тревоге, и на всякий двоякий шныряла по всем помещениям, выискивая притаившихся злоумышленников, как будто человек по собственному почину не может сварганить петельку? Ну, служба службой. Со злобными рожами вояки носились по замку, выискивая на ком выместить свое настроение. Так что я не решился лезть на крышу. На меч бы навряд ли напросился – все-таки почти что ближний круг Ирода, но вот избили бы, это к оракулу не ходи. Причем, били бы, пока не узнали, а когда солдата посреди ночи будят, да невесть кого ловить заставляют, он от таких неприятностей, как правило, память на лица надолго теряет.
Да. В ту ночь я был вынужден сидеть в своем углу, слушая, как по коридорам стучат солдатские сандалии.
После казни Мариамны царь с головой ушел в новые проекты – частично финансировал постройку Никополя в честь победы в битве при Акции, учредил Акцийские игры в Иерусалиме, которые должны были проходить каждые четыре года. Для этой цели из Греции и Рима были выписаны лучшие учителя гимнастики и верховой езды, атлеты и борцы. Планировалось устраивать гладиаторские бои и бои диких зверей, как это проходило в Риме и ряде других просвещенных городов. Так что Ирод одновременно строил ипподром в городе, а театр и амфитеатр за городом. Первый на гребне горы Ер-Рас, второй на равнине Рафаим. Строительство велось достаточно быстро, и Ирод то и дело появлялся на строительных площадках, дабы самостоятельно руководить рабочими. Новый друг царя, философ и писатель прежде занимающихся обучением и воспитанием детей Клеопатры Николай Дамасский, появившейся на службе у Ирода в мое отсутствие и занявшего мое место при царе, писал, будто бы создающий проекты великолепных зданий Ирод опасается, будто не привыкшие к такому размаху рабочие исказят его желания. Что же до меня, то одного взгляда на царя было достаточно, чтобы понять, он страшно переживает смерть Мариамны. Возможно, не явно, не стремясь выказать своих чувств, и прилюдно называя покойницу предательницей и неверной женой, на самом же деле горько оплакивая несчастную женщину, в которую он влюбился с первого взгляда, и рядом с которой возможно мечтал умереть.
По-своему поминала Мариамну, каждый раз заговаривая о казненной, Саломея. Она напускала на себя показную строгость, обличая покойницу во всех смертных грехах. Желая доказать прилюдно и главное в глазах старшего брата свою правоту, она снова и снова продолжала припоминать малозначительный факты, которые от раза к разу укрупнялись, приобретая очертания заговора.
И первой претенденткой на плаху по делу заговора Хасмонейки Мариамны выступала ее мать и теща царя – Александра, лишенная по воле Ирода сына и дочери, потерявшая Гиркана и множество других родственников.
Помогая царю на строительных площадках в качестве проверяющего ход работы, я с регулярностью бывал в Александриуме, Иродионе или Антонии, где поочередно жил Ирод, и несколько раз видел, словно почерневшую от горя тещу царя. Как и в день казни Мариамны, Александра ходила в рубище, с распущенными и вероятно посыпанные прахом волосами. Во всяком случае, вид ее был неопрятен и страшен. Прямая спина и колкие ненавидящие все вокруг глаза казалось, могли испепелить все живое. В комнатах, которые занимала Александра и в которых когда-то жила ее дочь были, не смотря на холодное время года, открыты настежь все окна. Словно скорбящая мать ожидала со дня на день демонов смерти.
Вообще-то, давно живя в Иудее, я много раз наблюдал их обряды, связанные со смертью. К примеру, открывание окон, обязательное действие, производимое евреями и еврейками непосредственно в момент смерти, или когда приходит известие о смерти, после чего родственники или священники произносят специальную бенедикцию «циддук ха-дин» («оправдание суда») и разрывают на себе одежды. При этом я не разу не видел, чтобы кто-то открывал окна больше чем на день, или возможно не обращал внимания. Что же до разрывания одежд «криа», то этот непонятно откуда пришедший обычай обязателен для всех, включая не родственников умершего, угоразди их оказаться рядом с человеком в момент смерти, или в момент сообщения об оной. При этом, одежду разрешается рвать до трех раз: при получении известия о смерти, выносе тела или закапывания могилы, после чего следует прикрыть срам рубищем.
При этом близкие разрывают одежды слева, как бы обнажая сердце, по друзьям и знакомым «криа» делается с правой стороны.
Я часто видел, как получившие известия о гибели близких людей евреи реально разрывают свои одежды и затем, надев бесформенное рубище, и посыпав голову прахом, сидят на земле, отказываясь пользоваться мебелью.
Траур будет – «эвел», время до похорон – «анинут». Так вот – чинно сидящий не голой земле скорбящий, до окончания траура не может стричь волос, посыпая голову пеплом. Он вспоминает и молится, и всем кто имеет совесть, не следует тревожить его в этот период. Напротив, необходимо приготовить для него тризну, и время от времени подавать вино и хлеб, коими он и обречен питаться вплоть до окончания эвела – пост.
И вот тут самое главное. Возможно, занятый своими играми Ирод не замечал Александры или замечал но не предавал значения происходящему с ней, но потерявшая дочь мать пребывала в трауре многие месяцы, в то время как любой иудей знает, что период траура длится от семи дней и по желанию до четырех недель.
И еще, погребение уличенной в измене и подготовки заговора с целью свергнуть законного правителя страны, царицы проходило отнюдь не пышно, то есть, без особых церемоний. Не знаю, были ли на нем профессиональные плакальщицы, чей товар слезы, произносились ли поминальные речи – «миспедим», исполнялись ли траурные элегии, воскуривались ли благовония.
Александра словно взяла на себя печальную участь служить бесконечную службу по невинно убиенным детям, не убивая себя этим, а наоборот, словно накапливая и собирая силы. Ее взгляд – взгляд медузы Гаргоны – парализовал, пронзая любого, кто хотя бы случайно оказывался на пути скорбящей матери.
О, она искала Ирода, чтобы пить его кровь, рвать на части мясо. Совершенно ясно, что днем и ночью она обдумывала план мести. И не только царю, вторым по значимости врагом Александры была Саломея. Моя золотая Саломея, отправившая на смерть ее единственную дочь Мариамну и оставившую старуху наедине с ее мстительными демонами.
Пользуясь своей временной вседозволенностью, на следующий день после таинственного удавления в Антонии и ночного обыска, я воспользовался, что из нашей крепости в Александриум направлялась артель, занимающаяся здесь прежде отделкой комнат, и напросился сопровождать мастеров. Новое задание я так и не получил, с осмотром же тайной комнаты было разумнее немного подождать, так как вчерашний повешенный отчего-то упорно не шел из мыслей офицеров стражи, которые с мрачными рожами бродили по коридорам, тыркаясь во все двери и бесконечно допрашивая прислугу.
