Глава 19
В избу посадника, что в Детинце, куда прежде собирались люди именитые, сегодня сходились с опаской. Первым пришёл боярин Богдан Есипов, гордящийся внуками, за ним с оглядкой прокрался великий молчальник Лука Фёдоров, у которого слово на вес золота, прошагал, выпятив живот, Офанас Остафьевич, похвалявшийся наследством, вбежал взъерошенный, что воробей после драки, Феофил Захарьин, завертел головой, зачирикал:
- Почто же нет святителя? Не получив ответа, успокоился.
Степенно, будто делая одолжение, в избу вступил Иван Лукинич. На бояр посмотрел несколько удивлённо, будто спрашивая, зачем собрались?
Наконец появился владычный казначей и секретарь Пимен в полном облачении, будто службу в соборе правил, в рясе шёлковой, в клобуке. На образ, что в углу посадской избы, перекрестился, пророкотал:
- Из Москвы прислали архиепископа Сергия. Бояре к Пимену головы повернули.
Пимен поморщился:
- Так себе, с виду никудышный, без осанки. Из Москвы, видать, негожего вытолкнули, сказывают, игумен валаамский.
- Князей московских человек, - заметил Богдан Есипов. - Око государя Ивана.
Офанас Остафьевич вставил:
- Аль мы тут своего не могли избрать?
- Митрополит Геронтий расстарался, - сказал Иван Лукинич.
Пимен бровью повёл:
- Однако что клещ настырный этот архиепископ, едва на порог, руку к казне протянул. Сказывает: «Хочу ознакомиться, чем сума богата».
Феофил взлохмаченной головой встряхнул:
- А велика ли казна?
- Откуда ей быть, - горько изрёк Пимен. - Её великий князь Иван изрядно пощипал.
- Ох-ох, беды неисчислимые принёс нам Иван, великий князь Московский, со своим сыночком Иваном, - вздохнул Офанас.
- Подобно ястребам налетели на птицу и щиплют, - снова подал голос Богдан Есипов. - Стервятники, истые стервятники князья московские.
Вдруг открыл рот великий молчальник Лука Фёдоров:
- На шею нам сели.
И замолчал, словно сам испугался сказанного. Иван Лукинич кашлянул:
- Так что скажете, господа, люди именитые?
И осмотрелся, будто проверил, не слышит ли его кто из посторонних.
- А что тут говорить! - зашумели разом. - Надобно литовскому князю кланяться, подмоги просить!
- Письмо писать!
Пимен молчал, только головой покачивал, соглашаясь.
- Казимира уведомить, - промолвил Офанас. Иван Лукинич тихонечко, голоса своего пугаясь, спросил:
- Кого с письмом-то слать?
Бояре переглянулись. Наконец Богдан Есипов сказал:
- Есть у меня на примете верный человек.
- Вот и ладно, - заметил Иван Лукинич, - только надобно и других бояр поспрошать.
- А чего их пытать, - во второй раз открыл рот Лука Фёдоров и изрёк: - Все согласятся. - И на бояр поглядел.
Иван Лукинич покосился на Пимена:
- Ты-то как, святитель?
- Я, как и Лука, - пророкотал Пимен.
- В чём сомневаемся, бояре? - взвизгнул Феофил. - Москва нас в своё ярмо впрягла, скажет «цоб», и потянем.
- Мы уже и так тянем, - кивнул Иван Лукинич и встал, намереваясь выйти.
За ним и другие встали. Но Пимен остановил их:
- У меня, бояре именитые, мысль закралась: негоже нам мириться с новым архиепископом. Он нам московские порядки установит.
Иван Лукинич подумал: «Хитрый лис Пимен, на место владыки новгородского мостится». Однако спросил:
- Что предложить хочешь?
- Надобно люду новгородскому шепнуть, что за владыку нам Москва прислала, кому он служить будет? Не слуга ли он Великому Новгороду!..
Вот как не будет у Сергия прихода, тогда и помыслит он, оставаться ему в Новгороде либо на Валаам подаваться, в монахи. Не ко двору он нам, не ко двору…
Дождь начался задолго до Твери, а когда молодой великий князь в город въехал, косые струи били в кожаную крышу колымаги, брызгали в оконце.
Трудность предстоящего разговора Иван знал. Князь Михаил был своенравным, и молодой Иван боялся, что гнев дядьки не приведёт к добру.
Иван Третий одного добивался: полного подчинения Тверского княжества Московскому. Но с этим не смирится князь Михаил.
И молодой князь думает, как унять гнев дядьки.
Нет, не быть миру между Тверью и Москвой…
Лентой блеснула Волга. В такую дождливую погоду она была серой и холодной.
Ивану вспомнилось детство, когда они с матерью, великой княгиней Марией, приезжали в Тверь и он с дворовыми мальчишками бегал на Волгу купаться, а однажды, расхрабрившись, пообещал переплыть реку и едва не утонул. Рыбаки заметили, вытащили.
В тот день он ел у рыбаков на берегу уху из волжской красной рыбы. Уха была наваристая, сытная. Молодой княжич Иван хлебал её из деревянной миски, и казалось, нет ничего вкусней этой ухи…
Колымага покатила улицей с редкими домишками, избами огородников и ремесленников.
Где-то тут должна жить та белокурая девчонка, которая приглянулась маленькому княжичу Ивану в тот приезд с матерью в Тверь. Какая она ныне взрослая, поди, детьми обзавелась и о нём, Иване, даже не помнит!
Тверь, родина матери и деда, родина тверских князей, каким довелось и великими побывать, и головы положить в ханской Орде.
Чем-то далёким, родным пахнуло, и защемило в душе у Ивана. Сейчас как никогда ему захотелось мира между отцом и дядей, князем Михаилом.
Отец говорил, что мать, великая княгиня Мария, при жизни за Москву больше ратовала, чем за Тверь. Может, и так, но могла ли она не думать и не вспоминать Тверь, где прошли её юные годы…
Колымага миновала улицы тверского люда, потянулись просторные подворья бояр и купцов, площадь торговая с лавками и навесами, полками и стайками.
В эту пору торг был пустынным.
Через распахнутые настежь ворота тверского каменного острога колымага подкатила к княжеским хоромам. На ступенях уже стоял князь Михаил.
Едва молодой великий князь выбрался из колымаги, как оказался в объятиях дяди.
Они сидели за столом вдвоём. Блекло горели свечи в серебряных поставцах, и ярый воск стекал в чашечки. Разговор вели не торопко, понимали - главное ещё впереди.
Князь Михаил расспрашивал о походе через земли зырян, о северной окраине Московского княжества, но, когда молодой великий князь заговорил, с чем приехал, тверской князь насторожился.
- Государь мира ищет? Но о каком мире он речь ведёт? - спросил Михаил. - Разве Москва с Тверью уже воюют? А может, Иван Третий живёт временем Ивана Калиты, когда московский князь Тверь пожёг? Нет, великий князь Иван Молодой, Москве Тверь нужна покорная… Ан нет, мы, тверичи, не такие. Коли же некоторые бояре в Москву потянулись, ну и Бог с ними. Они о том горько пожалеют. Я у тех бояр вотчины забрал, а усадьбы огню и анафеме предам. Мы их как предателей поминать станем…
Немного погодя сестру Марию вспомнил: - Ангельской души была. Ивану бы в память о ней на Тверь цепным псом не кидаться. Помнить должен, Василий Тёмный только с помощью отца моего, князя Бориса, Москву от Шемяки освободил, великий стол князю вернул. Так к чему Иван взалкал Тверь проглотить? И не остерегается, что кусок большой, подавится… А может, это Софья, заокеанская невеста, его науськивает? Эвон, гербом двуглавым и скипетром обзавёлся - так мнит себя преемником царьградским?.. Нет, молодой Иван, я уже сказывал тебе давно, что люблю тебя, но покориться Ивану Третьему, Тверь в московском квасе растворить не позволю. Так и передай отцу.
Ушёл из горницы, не попрощавшись.
Наступала та пора года, когда замирала жизнь на Волге. Редкие купеческие суда поснимались с верховья, закупали пушнину и кожи, воск и мёд, а иные осмеливались пуститься до самого низовья, к устью Волги, к Ахтубе, скупали у рыбаков красную рыбу - иные ханской её величали, - чёрную икру лёгкого засола.
Прорвутся такие гости, посчастливится проскочить мимо разбойных татар - оживёт новгородский торг.
Но давно уже не заплывали в Нижний Новгород торговые гости из далёких восточных стран, из земли древнего Айрастана: закрыли им дорогу казанцы…
От Нижнего Новгорода до дощатых причалов отошли гружённые ратными людьми несколько судов, подняли паруса. И тут же сотни лодок с воинами отвалили от берега.
На судах паруса поймали попутный северный ветер, вздулись легко, не хлопали, вынесли корабли на среднее течение Волги.
А ладьи отходили от стоянок на вёслах. Слышно было по всей Волге, как ахали гребцы:
- И-ах! И-ах!
Флотилия пошла веером. По стрежню большие суда, мелкие, раскинувшись, жались к берегам.
На головном судне, какое шло под главной хоругвью Московской Руси, в носовой части, накинув корзна, стояли несколько воевод. Князь Константин Андреевич Беззубцев говорил им:
