– Я замолвлю за вас словечко, – обещает он. – Теперь герцогу не резон противиться вашим желаниям.
Ричмонд вспыхивает: доволен, смущен? Мальчишка не дурак и прекрасно понимает, что за последние дни его положение несказанно улучшилось. Он, Кромвель, слышит отчетливый голос Норфолка, убеждающего королевский совет: дочь Екатерины уже признали незаконнорожденной, очередь Анниной дочери, а стало быть, все трое королевских отпрысков не могут претендовать на трон. А коли так, почему бы не предпочесть наследнице женского пола наследника мужского?
– Господин секретарь, мои слуги говорят, Елизавета не дочь короля. Ее тайно пронесли в королевские покои в корзине взамен мертвого ребенка.
– Но зачем?
Он никогда не откажется послушать рассуждения слуг.
– Чтобы стать королевой, она заключила сделку с нечистым, но врага рода человеческого не провести. Дьявол сделал ее королевой, но не позволил родить наследника.
– Вероятно, дьявол должен был заострить ее ум. Отчего тогда в корзине лежал не мальчик?
Ричмонд выдавливает жалкую улыбку:
– Другого ребенка могло не оказаться под рукой. Детей не бросают на улицах просто так.
Бросают, еще как. Он внес в новый парламент билль о сиротах мужеского пола. Возьмите на себя опеку над мальчишками, рассуждает он, а те присмотрят за девчонками.
– Иногда я думаю о кардинале, – произносит юноша. – Вы вспоминаете его? – Ричмонд опускается на сундук, и он, Кромвель, садится рядом. – Когда я был юным и глупым, то думал, что кардинал – мой отец.
– Кардинал – ваш крестный отец.
– Я знаю, но все равно… кардинал был так добр ко мне. Навещал меня, привозил дорогие подарки: золотое блюдо, шелковый мяч, куклу, мальчики ведь тоже любят играть в куклы, – Ричмонд смущенно опускает глаза, – ну, когда еще носят платья. Я чувствовал, что мое рождение окружено тайной, и решил, что я – сын священника. Когда появился король, я не признал его. Король подарил мне меч.
– И вы догадались, что король – ваш отец?
– Нет. – Юноша разводит руками в доказательство собственной наивности. – Мне объяснили потом. Пожалуйста, не говорите ему. Он не поймет.
Из всех потрясений последнего времени это может оказаться самым сильным: родной сын в Генрихе отца не признал.
– Сколько у него детей? – спрашивает Ричмонд с видом бывалого греховодника. – Должно быть, немало.
– Насколько мне известно, детей, способных оспорить ваши притязания, у него нет. Говорят, сын Мэри Болейн от него, но она была замужем, и мальчик унаследовал имя ее мужа.
– Но он снова женится, на мистрис Сеймур, когда его теперешний брак… – юноша путается в словах, – когда то, что должно случиться… когда оно случится… И у него может родиться сын. Сеймуры славятся плодовитостью.
– Если это произойдет, – говорит он мягко, – вы первым поздравите короля и всю жизнь будете держаться юного принца. Но до этого еще далеко, а что касается неотложных материй, то позвольте дать вам совет… если ваше воссоединение с молодой женой и дальше будет откладываться, найдите покладистую, здоровую женщину и обговорите с ней все заранее. А когда придет пора расстаться, определите ей небольшое содержание, чтобы держала язык за зубами.
– Вы так и поступаете?
В вопросе юноши нет подвоха, но он успевает подумать: уж не шпионит ли за ним Ричмонд?
– Джентльмены о таком не говорят. Берите пример с отца, который никогда не бывает груб с женщинами. – Жесток, да, думает он про себя, но никогда не груб. – И будьте благоразумны, не связывайтесь со шлюхами. Так недолго подхватить дурную болезнь, как французский король. К тому же если ваша подруга родит вам ребенка, вам все равно придется его воспитывать, но вы будете уверены, что он ваш.
– А разве можно быть уверенным… – Ричмонд запинается. Все тяготы взрослого мира обрушиваются на бедного юношу. – Если можно обвести вокруг пальца короля, стало быть, можно обмануть любого мужчину. И если у жен в порядке вещей обманывать мужей, то любой джентльмен может, сам того не ведая, растить чужого ребенка.
– А его ребенка в то же самое время будет растить другой джентльмен, – улыбается он.
Он намерен – когда выберет время – завести учет крещений. Хочет сосчитать королевских подданных, нужно же знать, кто есть кто, по крайней мере со слов матерей: фамильное имя далеко не всегда гарантия отцовства, но лиха беда начало.
Когда он верхом едет по Лондону, то внимательно всматривается в лица, думает об иных городах, где ему случалось жить подолгу или бывать проездом. Нельзя сказать, что его потомство так уж многочисленно. Разумный человек почитает умеренность добродетелью. А вот кардинал любил придумывать истории о его пассиях и, завидев дюжего молодчика, которого волокут на виселицу, не упускал случая заметить: «А вот этот, Томас, наверняка ваш».
Юноша вздыхает:
– Я так устал, сам не пойму почему, ведь даже не охотился.
Слуги Ричмонда суетятся вокруг, их эмблемы – восстающий полулев, – их сине-желтые ливреи мелькают в меркнущем свете факелов. Словно няньки, оберегающие чадо от падения в грязную лужу, они хотят огородить юного герцога от козней Кромвеля. Вокруг него клубится облако страха. Никто не знает, кого собираются взять под стражу и как долго продлятся аресты. Не знает даже он сам, а ведь он тут за главного. Джордж Болейн в Тауэре, Уэстону и Брертону дарована милость в последний раз выспаться на свободе и привести в порядок дела, однако уже завтра утром за ними захлопнутся тюремные двери. Они могут бежать, но куда? Никто за исключением Марка должным образом не допрошен. Не допрошен им. Однако уже есть желающие поживиться. Норрис не пробыл под замком и дня, как нашелся соискатель его должностей и привилегий, обладатель четырнадцати законных отпрысков. Четырнадцать голодных ртов, не говоря уже об аппетитах папаши и острых зубках его благородной жены.
Назавтра он говорит Уильяму Фицуильяму:
– Идемте со мной в Тауэр допрашивать Норриса.
– Нет, идите один, – отвечает Фиц. – Еще раз мне этого не вынести. Мы знали друг друга с детства. Я и в прошлый раз чуть не отдал Богу душу.
Добрый Норрис: первый, если требуется подтереть королевский зад, усердный ткач шелковых нитей, паук посреди паутины, черное сердце обширной сети дворцовых милостей и привилегий: расторопен и добродушен, за сорок, однако по виду не скажешь. Норрис, сама непринужденность, живое воплощение la sprezzatura, идеального придворного. Никто не видел его в гневе. Кажется, что успех пришел к нему сам, а он лишь покорился неизбежности. Равно учтив с герцогом и молочницей, особенно на людях. Признанный мастер турнирных боев, Гарри ломает ваше копье, словно извиняясь за доставленные неудобства, а если его рукам доведется коснуться презренного металла, то омывает их родниковой водой с ароматом розовых лепестков.
Тем не менее Норрис богат, как все в окружении короля, как бы ни были чисты их намерения. Выхлопотав очередную привилегию, Гарри, ваш покорный слуга, спешит поскорей прибрать ее к рукам, чтобы не оскорбить ничей взор. А если Гарри вызывается занять прибыльное местечко, то лишь из чувства долга, дабы менее достойным претендентам себя не утруждать.
Но взгляните сейчас на доброго Норриса! Печально видеть слезы сильного мужчины. Так он и говорит, садясь и осведомляясь об условиях содержания, доволен ли узник тюремным столом, хорошо ли тут спится. Он сама мягкость и доброта.
– В прошлое Рождество, мастер Норрис, вы в личине мавра и Уильям Брертон в обличье полуголого дикаря направлялись к покоям королевы.
– Бога ради, Кромвель, – фыркает Норрис, – вы что, всерьез? Хотите обсудить, как мы вели себя на маскараде?
– Я посоветовал Уильяму Брертону запахнуться, на что вы ответили, что королева привычна к таким зрелищам.
Норрис краснеет, как и в тот злосчастный день.
– Вы хотите меня подловить. Я всего лишь имел в виду, что ее, как замужнюю женщину, мужским… мужским достоинством не удивишь.
– Вам лучше знать, что вы имели в виду. Я знаю лишь то, что слышал. Однако вряд ли король сочтет ваше замечание невинным. И тогда же мы с вами видели ряженого Фрэнсиса Уэстона, который, по вашим словам, шел к королеве.
– Этот по крайней мере был одет, – говорит Норрис. – В костюм дракона, не так ли?
– Когда стоял перед нами? Несомненно. Но помните, что вы сказали потом? Вы поведали мне, что королева привечает Уэстона. Вы ревновали ее, Гарри. И не пытались этого скрыть. Расскажите, что вы знаете о ней и Уэстоне. Облегчите душу.
Взяв себя в руки, Норрис презрительно хмыкает.
– Все, что у вас есть, пустые слова, которые можно толковать по-разному. Их недостаточно, чтобы доказать прелюбодеяние, Кромвель.
– Посмотрим. В таком деле свидетели редки. Однако мы в состоянии сопоставить обстоятельства, желания, высказанные вслух, и признания.
– Вы не дождетесь признаний ни от меня, ни от Уэстона.
