выносили уже третьи сутки.
Варшавский снова попытался задремать, но сосед по камере, молодой прапорщик во сне пнул его ногой. Удар хоть и был не очень сильным, однако в глазах Евгения заплясали разноцветные круги, которые слились в какое-то темное пятно. Он застонал от боли и отодвинул от лица подошву сапога прапорщика. Сколько прошло времени, он не знал, но боль стала затихать. Он словно провалился в какую-то темную бездонную яму. Перед глазами поплыло село Лежанка. Почему именно это село, он не знал.
Бух, бух ухали орудия. Это красная артиллерия обстреливала из села цепи Корниловского полка, который атаковал позиции красных. Над головами атакующих офицеров прожужжала шрапнель и высоко, впереди них, разорвалась белым облачком. Все смолкли, уже неслышно стало криков «ура», цепи словно наткнулись на какую-то невидимую глазу стену, замерли на месте. Где-то совсем рядом послышалась частая стрельба, заливался непонятно чей-то пулемет.
«Все ясно, первая цепь была встречена огнем красных пулеметов, — решает он. — Сейчас наступит их черед».
Конь под ним танцует, словно хорошо понимает, что через минуту-другую седок заставит его броситься под огонь пулеметов. Варшавский находит глазами полковника Свиридова. Он видит его по белевшее от напряжения лицо. Наконец полковник выхватывает из ножен шашку. Конная лава с визгом и криками помчалась на красных, обходя их с флангов. Красные дрогнули, и стали поспешно отходить. Бросая орудия и пулеметы. Евгений в этом бою зарубил пулеметчика китайца, у которого перекосило ленту пулемета и он, бросив его, побежал вдоль улицы. Из хат стали выводить пленных красноармейцев. Их было около шести десятков пестро одетых людей, многие из них были одеты в шинели, без шапок, без поясов, головы и руки у всех их опущены. По дороге их обогнал полковник Свиридов. Осадив коня, он остановился. Встав на стременах, он громко закричал:
— Желающие пустить пулю, этой красной сволочи есть?!
Варшавский оглянулся на своих офицеров.
«Вдруг никто не пойдет?» — пронеслось у него в голове.
Вышли человек пятнадцать.
— Евгений! Присоединяйтесь!
— Прошу прощение, господа. Я офицер, а не палач. В пленных не стреляю….
— Слюнтяй! Гимназист. Хочешь чистеньким быть.
Он взял коня под уздцы и направился в сторону от оврага, в котором и должно было все произойти. Прошла минута. До него долетела команда — пли! Раздался сухой треск выстрелов, крики, стоны… Пленные падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли офицеры Корниловского полка.
Некоторые расстреливавшие офицеры, молча, отходили от оврага, другие, медленно перешагивая через тела поверженных им врагов, добивали раненых штыками и прикладами. К Варшавскому подошел штабс-капитан, лицо у него как у побитого.
— Что не нравится? И мне не нравится, но это война, поручик. Может быть, эта сволочь, что лежит в овраге, моих родителей в Ростове перестреляла!
— Давайте без истерик, капитан. Сейчас, можно стало все оправдать, любое убийство, любой расстрел. Но я пленных все равно убивать не буду.
День медленно клонился к ночи. Сотня двинулась из села, оставив пехоту в домах, в которых еще утром отдыхали красные. Меж синих туч медленно опускается красное солнце, обливая все багряными, алыми лучами…
***
Утро выдалось холодным и дождливым. Дождь словно барабанщик, монотонно стучал в зарешеченное окно. С моря дул сильный ветер, который гонял по небу темные свинцовые тучи. Где-то в тюремном дворе сухо щелкали винтовочные выстрелы. Все арестованные хорошо знали, что это расстреливали их арестованных товарищей.
Евгений сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Сильно болели недавно полученные раны. Особо беспокоила раненое плечо. Где-то в дальнем конце тюремного коридора послышались гулкие шаги конвоя. В камере вдруг стало очень тихо, так как все сидевшие в ней люди, хорошо знали, что так шагала тюремная расстрельная команда. Каждый из них почему-то в этот миг подумал о Боге и просил его о пощаде. Шаги стихли около соседней камеры.
— На выход!
Кто-то громко зачитывал фамилии, приговоренных к казне людей.
— Дяденька! Помилуйте! Неповинный я! — раздался детский голос. — Да, я ей Богу нигде не был. Не убивайте меня!
— Прощайте господа! — эхом разнеслось по коридору.
Сидевший напротив Варшавского молоденький прапорщик, вдруг зарыдал, уткнув свое лицо в фуражку.
— Не плачь! — строго произнес Евгений. — Ты же офицер, а не гимназист! Слезами их не разжалобишь!
— Поручик! Разве вы не боитесь смерти? — спросил он Варшавского. — Странно. Я думал, что все боятся смерти!
— Куда нам деваться, прапорщик. Бойся не бойся, все равно расстреляют. Просто, советую вам смириться с этим, и не вздумайте падать перед ними на колени.
Снова зазвучали выстрелы. Напряжение в камере нарастало. По коридору снова, уже в который раз загремели шаги конвоя. Шаги приближались. Многих арестантов охватил ужас. Дверь со скрипом открылась и в камеру, в сопровождении двух красноармейцев, вошел мужчина средних лет одетый в кожанку. Он, молча, достал из внутреннего кармана куртки листы — расстрельные списки.
— Гаранин! Гупало! Швецов! — монотонно перечислял он фамилии арестованных.
Последним в списке оказался прапорщик. Он испуганно посмотрел сначала на красноармейцев, а затем перевел свой взгляд на Варшавского.
— Смелее, прапорщик, — стараясь взбодрить его, произнес Евгений. — Смелее….
Он мотнул головой и последовал вслед за другими арестованными. Прапорщик остановился около двери и снова посмотрел на Варшавского. Махнув обреченно рукой, он вышел из камеры. Тюремный двор снова наполнился грохотом выстрелов. Евгений закрыл глаза, стараясь не думать о том. Что его ожидает через полчаса. Рядом с ним, тихо молился мужчина, в прошлом, имевшим небольшой винокуренный заводик.
— Отче наш…. — донеслось до поручика.
— Не переживайте, — тихо произнес Евгений. — Бог примет всех….
— Я тоже так думаю, — ответил мужчина. — Примет ли он души убийц, сказать не берусь.
В очередной раз загремели подкованные сапоги караула. Дверь камеры с грохотом открылась, и все тот же мужчина в кожанке вошел в камеру.
— Ну что, господа буржуи, вот и пришел ваш последний час, — произнес он и громко рассмеялся. — Ну, кто готов?
Варшавский с трудом поднялся с пола. Он, молча, застегнул шинель и с вызовом посмотрел на чекиста.
— Я готов, господин чекист, — громко произнес он и качнулся в сторону.
Его поддержал мужчина, с которым он разговаривал минуту назад.
— Будьте добры, помогите мне дойти до стены, — обратился к нему Евгений.
Тюремный двор был не очень большим. На небольшой площадке у стены в разных вывернутых позах лежали убитые. Налетел ветер, поднимая волосы убитых, он шевелил их одежды, а они неподвижно лежали, словно стараясь запомнить лица тех, кто лишил их жизни.
К убитым подъехала телега. Управляла ей уже
