Вскоре царь «вспомнил» и назначил специальную комиссию для рассмотрения предложений Завалишина во главе с Аракчеевым. В конце 1824 года ему объявили, что государь находит его идеи несвоевременными… Ныне он состоит лейтенантом в 8-м флотском экипаже, причислен к ученому комитету. Очень близко сошелся в конторе Российско-Американской компании с правителем Кондратием Рылеевым[77]. Хотел перейти туда на службу, но не пускают из Морского штаба.
— Будете в Петербурге, заходите в дом на Мойке, — пригласил всех Завалишин. — Там немало судачат о судьбах Русской Америки.
Прощаясь, Лазарев пообещал:
— Я там бывал не раз и раньше. Непременно зайду, мне ведь много бумаг по линии компании для отчета требуется, вот только управлюсь с делами по вояжу…
Кампания заканчивалась. На Галкиной улице в квартире Михаила встретились три брата:
— Почитай, годков десять — пятнадцать не сходились все вместе, — начал Андрей, когда сели за стол, — все недосуг было. — Посмотрел на среднего брата. — Ты, Мишель, среди нас нынче всюду первый. — Добродушно ухмыльнулся. — В чинах и наградах нас обошел — раз, кругом света трижды плавал…
Михаил махнул рукой, разлил вино.
— А что, и вправду, — поддержал Алексей старшего брата, — пожалуй, ты не только нас обставил. Из россиян никто еще не командирствовал в трех вояжах круг земного шара.
— Ну будет, — перебил их Михаил, — вы також кругом света хаживали. Вот и тост вам — за пять кругосветных путешествий братьев Лазаревых…
Успехи плавания «Крейсера» заслуженно отметили по представлению Лазарева. Весь экипаж получил награды: офицеры — ордена, унтер-офицеры и матросы — уменьшение срока службы на три года и денежные премии. Офицеры поздравили Лазарева с производством в капитаны 1-го ранга. Первую награду — орден Владимира 4-й степени получил Павел Нахимов.
Чиновники из Морского министерства остались верны себе — целый месяц канителили выдачу премий матросам. Лазарев заявил, что, пока матросы не получат положенного, он и офицеры не примут никаких «милостей и наград».
Наконец-то прорезалось Главное правление Российско-Американской компании. В Морском штабе получили его доклад: «Фрегат «Крейсер» после годичного пребывания… в Новоархангельске всегда оказывал услуги к выгодам компании, его покровительством у нас во всех работах руки были развязаны. Экипаж оного своими дружелюбными отношениями с здешними обывателями заслуживает совершенную признательность всех здесь живущих, а в корысти и торговле, я твердо знаю, что никто из экипажа фрегата неприкосновен».
Пошла последняя неделя ноября, столица взволновалась. Из Таганрога поступила нежданная весть, которая взбудоражила многих, — скончался император Александр I. «Все умолкло среди ожиданий, — вспоминал очевидец. — Музыке запретили играть на разводах; театры были закрыты; дамы оделись в траур; в церквах служили панихиды с утра до вечера. В частных обществах, в кругу офицеров, в казармах разносились шепотом слухи и новости, противоречившие одни другим». Слухи о тревожном смятении долетали из Зимнего дворца. Зашуршали в залах и будуарах, зашелестели на лестницах и переходах, зашептались по углам…
По закону, на престол вступал брат Александра — Константин. Ему и начали присягать министры, сенаторы, войска… Его портреты появились в витринах магазинов, на проспектах Петербурга, начали чеканить монету с его профилем, в церквах служили молебны о здоровье Константина.
Однако оказалось, почивший император завещал престол младшему брату, Николаю. Константин же пять лет назад отказался от престола. Но увы, об этом знали единицы. Знали и молчали.
Константину теперь надлежало вновь отказаться, но он был в Варшаве. Началась суматоха. Туда полетели гонцы.
В первых числах декабря Андрей наведался в столицу и вернулся вечером встревоженный:
— Алексей ночью ускакал в Варшаву, по слухам, в Зимнем суета, в министерстве тоже шушукаются. Все присягнули Константину, а он не спешит на царство. Смута какая-то в столице.
Михаил пожал плечами, а брат продолжал:
— Еще встретил на Невском, на углу Мойки, Кюхельбекера. Собирается весной на Ситху от компании плыть. Зашли в кондитерскую, он, мне кажется, не в своей тарелке. Обычно смиренный, стал вдруг проповедовать о равных правах всех сословий. Мне понятно, что он Ивана Кадьяна презирает, однако без намеков, в открытую поносил суровость службы на флоте. Мол, пора бы всем честным офицерам выступить против узурпаторства над матросами.
Михаил усмехнулся:
— Небось и на меня поклеп возводил, знает ведь, что я никому спуску не даю.
— Нет-нет, он про тебя слова дурного не сказал.
— Всякий волен свои мысли высказывать. Лишь бы на пользу делу и не во вред людям они шли. В Кронштадте такого не услышишь, все на виду, как на ладони. — Лазарев, вспомнив о чем-то, продолжал: — Поедем-ка нынче в Петербург. Пора мне закругляться с «Крейсером», да и отвлечься немного от дел. Поехали вместе, поживем у Демута, развеемся.
Заканчивая дела с компанией, он побывал на набережной Мойки в доме у Синего моста. Жил в нем с зимы 1824 года служащий компании Кондратий Рылеев. Днем здесь вершились дела компании, а вечером часто сходились не только моряки, но и армейские офицеры и литераторы.
Витийством резким знамениты,
Сбирались члены сей семьи…[78]
Спорили о порядках не только в Русской Америке, но в государстве Российском…
Андрей Лазарев был прав. Михаил Кюхельбекер последние недели почти каждый вечер проводил у своего друга Кондрата Рылеева. В кругу единомышленников горячо обсуждали возможность использовать неразбериху у трона, поднять войска и попытаться изменить существующие порядки в государстве.
Лазарев, конечно, об этом не знал. В коридоре он встретил грустного Завалишина.
— Завтра поутру уезжаю в деревню под Казань, ипохондрия одолевает. Отосплюсь на природе. Кланяйтесь Павлу Степановичу. Он мне сказывал, что тоже в отпуск собирается, куда-то на Смоленщину.
— В добрый путь, Дмитрий Иринархович. Нахимов, я точно слышал, собрался в отпуск, следом и я через недельку отправлюсь на Владимирщину…
Так навсегда расходились жизненные дороги двух товарищей по кругосветному плаванию, разных по возрасту, по многим взглядам на бытие, но единых в одном из самых ценных человеческих свойств, которые сблизили их, — искренности и честности…
Георгиевский флаг Наварина
Смена владельцев трона на Руси редко проходила без кровопролития.
Декабрь 1825 года не был исключением.
Плохо ли, хорошо правил четверть века Александр I, но при всем его лицемерии он не выказывал явно, в жесткой форме, своего самовластия. Непокорных карал — без крови, но больно. Например, ссылкой — Пушкина, Сперанского, удалил от двора Сенявина.
Николай расчистил себе путь к трону пушечными залпами. Картечь косила всех подряд: убегающих солдат с незаряженными ружьями, любопытных простолюдинов.
Среди тех, кого расстреливали, было немало морских офицеров и матросов гвардейского флотского экипажа. Экипаж вывели на Сенатскую площадь капитан-лейтенант Николай Бестужев и лейтенант Михаил Кюхельбекер. В рядах восставших войск каждый четвертый был одет в матросский бушлат. Николай тоже рассчитывал на гвардейский экипаж, но он плохо знал моряков…
Собственно, о Николае до 14 декабря мало что слышали. Разве что гвардейские офицеры «его ненавидели за холодную жестокость, за мелочное педантство, за злопамятство».
Так уж повелось на Руси со времен Екатерины: обосновавшись на троне, новые властители старались разными актами укрепить свой авторитет, Николаю тоже позарез были нужны сейчас хотя бы внешне эффектные меры поднятия престижа.
По традиции своих царственных предшественников, император сразу же вернул на службу некоторых известных лиц, например, Сперанского. Возвратил из Михайловского Пушкина. По высочайшему повелению барон Дибич сообщал: «…г. Пушкин может ехать в своем экипаже свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря…»
Среди этих немногих внезапно оказался опальный вице-адмирал Дмитрий Сенявин. Десяток с лишним лет томился без дела, перебивался кое-как, нищенствуя, авторитетнейший среди моряков боевой адмирал. На полях приказа о его возвращении царь написал: «Принять прежним старшинством, объявить, что я радуюсь опять видеть во флоте имя, его прославившее». Не без умысла, когда еще невский лед был обагрен людской кровью, Николай приблизил Сенявина к себе, назначив генерал-адъютантом. Но скоро случился конфуз. Сына Сенявина, Николая, взяли под стражу по подозрению к причастности к событиям на Сенатской площади. Его отпустят, не доказав вины, через три месяца по высочайшему повелению, «вменя арест вместо наказания». Видимо, «не было дыма без огня».
