— А если он а в самом деле враг народа? — спросил Глушко.
— Сам ты враг народа! А в «Литературной газете» не нашлось никого, чтобы увидеть врага, правда? Или там вся редакция из врагов народа? Если хочешь знать, я тоже считаю, что он ошибается, я даже Сергея Митрофановича спросила, и он тоже сказал, что значение образа Сатина у него недооценено. Так разве из-за ошибки можно губить человека! А ты, Володька, просто дурак, самый стопроцентный!
— Юпитерша, ты сердишься, — высокомерно отозвался Глушко. — А что говорили древние греки? Сердишься — значит, не прав.
— Кстати, это были римляне, — улыбнулась Людмила. — Ты спрашивал моего мнения? Я скажу, только не как секретарь группы, учти, а просто как частное лицо. По-моему, и ты прав, и Таня права…
— Эх ты, соглашательница! — фыркнула та.
— Ничего подобного, я тебе сейчас объясню. Володя прав в принципе: если ты видишь действие врага, то ты обязана обратить на него внимание, хотя бы это и выглядело доносом…
— Да какое же это «действие врага» — ошибиться в литературном анализе?
— Никакое, — согласилась Людмила. — Поэтому я и говорю, что ты тоже права. Володя прав в принципе, но в данном случае ошибается.
— То-то же, — сказала Таня победоносно. — А в общем, ну вас, вы мне надоели. Лезем в воду, Аришка!
— Иди, иди, там тебя уже давно раки поджидают, — сказал Глушко.
— Типун тебе на язык! Идем, Аришка. — Таня встала, одергивая купальник, и натянула черный резиновый шлемик, сразу сделавшись еще более похожей на загорелого длинноногого мальчишку. Встретившись глазами с Сергеем, она улыбнулась и сделала мгновенную гримаску, морща нос.
— А ты со мной не согласен? — спросила Людмила у Глушко.
— Ты уклонилась от прямого ответа. «В принципе», «в данном случае»… Тут нужно ставить вопрос ребром.
— То есть?
— А вот так. Нужна бдительность или не нужна? По твоей теории выходит, что сначала нужно убедиться, действительно ли это действие вражеское, и только потом действовать…
— Ну, а ты как думаешь? — прищурился Сергей. Вытерев мокрые руки об одеяло, он взял у Лихтенфельда папиросу и закурил, прикрываясь от ветра. — Может, наоборот нужно — сначала огреть человека дубиной, а после решать — стоило или не стоило?
— Я говорю, — закричал Володя, — что когда обстановка требует особой бдительности, то не всегда есть время раздумывать и взвешивать!..
— Господи, какие глупости ты говоришь, — вздохнула Людмила.
— Его еще, как говорится, петух не клюнул, — сказал Сергей. — А у других эта твоя бдительность уже вот тут сидит, понял? Ты спроси у Сашки, за что его отец целый год баланду хлебал…
Людмила посмотрела на Лихтенфельда:
— Разве твой папа был репрессирован?
— Ага, еще при Ежове. Его летом тридцать седьмого вызвали и говорят: расскажите о своих связях с гестапо. Факт, елки-палки! А он говорит: так я и в Германии сроду не был, я же из колонистов, здесь родился. А ему тогда говорят: ну что ж, тогда расскажите, за что вы получали деньги от японской разведки…
Сергей сидел, попыхивая папироской, и щурясь смотрел на середину пруда, где обе девушки и Гнатюк с Косыгиным перебрасывались надутой футбольной камерой. Стало совсем жарко, ослепительно сверкали на солнце брызги, и звенел долетающий до него Танин смех. Ему вспомнились вдруг замерзшие слова-леденцы барона Мюнхгаузена; если бы можно было материализовать эти звуки, то, наверное, именно так они и выглядели бы — летящими в небо каплями воды и солнца…
— …так он и отсидел, ровно четырнадцать месяцев, — рассказывал Сашка. — А потом ничего, выпустили. Говорят, ошибка произошла.
— Чего ж, по Володькиной теории — так и должно быть, — жестко усмехнулся Сергей. — Бдительность, чего там! Лучше загрести десяток невиновных, чем упустить одного виноватого…
Глушко совсем рассвирепел:
— Да катись ты к черту, знаешь! Что я тебе — оправдываю перегибы?! Как вы все простой вещи не понимаете, это же прямо что-то потрясающее: ведь если искажение принципа выглядит уродливо, то это же совершенно не значит, что плох сам принцип!
— Ладно, замнем, — сказал Сергей, снова отвернувшись к воде.
Людмила, стоя на коленях, задумчиво вертела в руках резиновую шапочку.
— Ты в чем-то ошибаешься, Володя… — сказала она негромко, словно думая вслух. — Здесь вообще получается что-то очень сложное и… и не совсем понятное. Взять эту же полемику… Я считаю, что Таня возмутилась справедливо, таким тоном нельзя вести литературный спор. Почему-то у нас слишком уж часто любое несогласие объявляют чуть ли не диверсией. Зачем в каждом нужно непременно видеть притаившегося врага?
— Ты не разбираешься в механике классовой борьбы, — надменно заявил Володя. — Иначе не задавала бы дурацких вопросов.
— Но до каких же пор будет продолжаться эта борьба? — Людмила пожала плечами. — Я тебя просто не понимаю. У нас уже восемнадцать лет строится социализм. Оттого что существует капиталистическое окружение, нельзя же подозревать сто восемьдесят миллионов человек. А у нас получается именно так…
— Восемнадцать лет, да? — крикнул Глушко. — А Бухарин, Зиновьев — когда все это было? А откуда ты знаешь, что сегодня — вот сейчас, в сентябре сорокового года, у нас на ответственных постах нет какого-нибудь просочившегося предателя?
Людмила собралась что-то ответить, но тут Сергей снова повернулся лицом к спорящим:
— Я тебе вот что скажу, Володька! Что там наверху делается, — не нам с тобой судить, там и без нас разберутся. А вот что в народе у нас нет предателей, так в этом я тебе головой могу ручаться, понял? Если там забросят или завербуют десяток гадов, так это еще не народ. Ты вот про бухаринцев вспомнил — так я тоже читал эти материалы, не беспокойся! Имели они поддержку в народе? Ни черта они не имели и иметь не могли! Она права на сто процентов, — он указал пальцем на Людмилу, — у нас народ еще в семнадцатом году выбрал, по какой дорожке идти, понял? А сейчас что получается? Я когда на ТЭЦ поступал, так мне сто анкет пришлось заполнять! Не было ли родственников в белой армии, нет ли связи с заграницей, чем дед с бабкой занимались… а Коля, помню, рассказывал — еще в тридцать седьмом году, — как у них в цеху собрание было. Выступил один такой и кричит: «Выше бдительность, товарищи! Выше бдительность! Враг не дремлет, враг в наших рядах — вот здесь!» — и пальцем туда-сюда тычет, в слушателей. Это что, по-твоему, доверие к рабочему человеку? Да разве ж это не обидно, когда тебя на каждом шагу подозревают?
Подошедшая шумная — с гармонистом — компания стала располагаться на берегу недалеко от них.
— Ладно, довольно о политике, — сказала Людмила, вставая. — Идемте купаться, жарко…
— Идите, я пока тут покараулю, — отозвался Сергей. — Пусть там потом Женька подойдет, что ли… Он уже целый час ныряет.
Оставшись в одиночестве, он лег и стал наблюдать за колонной муравьев, хлопотливо перебрасывающих куда-то нехитрые свои стройматериалы. Протяжный гром моторов внезапно обрушился с неба тугой лавиной, похоронив под собой переборы гармошки и плеск и крики купающихся. Сергей повернулся на спину — три коротких ширококрылых истребителя в крутом вираже прошли над прудами, разворачиваясь в сторону города, и скрылись за деревьями. Наверное, с нового военного аэродрома, который — недавно говорили в школе — расположился за Казенным лесом. Да, а война-то, пожалуй, будет. Конечно, если с такой точки зрения — может, и оправдана в какой-то степени вся эта подозрительность. Но все равно, подозревать каждого тоже не годится. Главное ведь — анкеты против настоящих шпионов не помогут, те-то научены, что и как отвечать. А честным людям обидно…
Он закрыл глаза, потом незаметно вздремнул и не услышал, как подкралась Таня, неся перед собой, как кастрюлю, резиновый шлемик. Вода угодила ему прямо в лицо, Сергей испуганно вскочил, протирая залитые глаза и по-собачьи тряся головой. Таня ликовала с двух шагах от него, приседая и складываясь пополам от хохота.
— Ага, лентяй, соня! — кричала она, хлопая в ладоши. — В другой раз не будешь спать, когда… ай!!!
Взмахнув руками, она потеряла равновесие и с размаху села на траву: Сергей схватил ее за щиколотку, молниеносно распластавшись по земле, как вратарь, берущий низкий мяч.
— В другой раз не будешь нападать исподтишка, поняла? А теперь идем-ка. — Он поднял ее, отбивающуюся, и понес к воде. — Я тебе сейчас покажу, где зимуют раки. Вернее, где они лето проводят.
— Подумаешь, какая принцесса, — сказал выбравшийся на берег Косыгин, — сама дойти не может. Куда это ты ее тащишь?
— Ракам хочу скормить, вот куда, — мрачно ответил Сергей. — Слышь, Женька, ты тут прошлое воскресенье ловил, — где их тут больше, не помнишь?
— А, это дело, — одобрил тот. — Неси туда, где свая торчит, там их до черта.
— Сережа, меня нельзя скармливать ракам, — убеждающим голоском и заискивающе сказала Таня, — я их боюсь, правда!
